Как-то, сидя в ресторане киевского Дома кино, я стала свидетельницей бурного разговора между двумя известными в мире кино людьми: Гансом Иохимом Шлегелем, известным немецким кинокритиком и киноисториком, и Олегом Коваловым, кинокритиком и режиссером из Санкт-Петербурга. Спор- битва шел о приезжавшей в Санкт-Петербург Лени Рифеншталь. Той самой, ставшей «экранным певцом мощи третьего рейха», Рифеншталь, о которой ходили упорные слухи, что она была не только придворным кинодокументалистом нацистской Германии, но и любовницей фюрера. Шлегель яростно доказывал Ковалову, что приглашение в бывший блокадный Ленинград одиозной режиссерши— «плевок в лицо демократии». Что ж, тоталитаризм был и остается одной из самых болезненных проблем как прошлого, так, к сожалению, и нынешнего века.
В апреле на телеэкранах Украины были показаны две программы, свидетельствующие о том, что внимание не только к тоталитаризму, но и к тоталитарному экрану, не ослабевает. Вадим Скуратовский как-то вспомнил слова Маклюэна о том, что, если бы во времена Гитлера существовал телевизор, то фашизма бы не было.
Канал «Интер» показал снятый по заказу НТВ документальный фильм-программу Дмитрия Харитонова «Кино Гитлера» о Лени Рифеншталь, часто и много снимавшей вождя, а канал СТБ в программе «Живое кино» рассказал о кинематографе А.Сокурова, российского режиссера и историка, в последнее время снимающего тетралогию о людях власти ХХ столетия. Сокуров убежден, что любая власть не от Бога, это явление, имеющее человеческое измерение.
В фильме А. Сокурова «Молох» есть сцена, когда всесильный вождь нацистов превращается в маленького, беспомощного, страдающего комплексами мужичонку, к которому здоровая и молодая, пышущая здоровьем Ева Браун испытывает естественную жалость живого к «мертвому».
В фильме Дмитрия Харитонова мы видим на модном ярко-желтом диванчике немолодую Рифеншталь, которая бодро рассказывает о своих ранних кинематографических экспериментах. Когда ее в кадре спрашивают о Гитлере, она сначала замолкает, а потом энергично говорит о том, что более сильной личности ей не приходилось встречать в жизни. Что же в этой странной, неестественной связи между мертвым и живым есть столь мощного, что она не прерывается и сейчас? Фильмы Рифеншталь подтверждают, что Гитлер — человек речи, и поэтому он требует, чтобы его слушали. Голос вождя (нации, родины), благодаря эффекту глубокой резонации, ярко показанному Рифеншталь, действительно «делает» массовидные социальные тела, и они живут ровно столько, сколько времени звучит голос. Ощущение массы мертвецов для Гитлера — решающее. Это и есть его истинная масса: «Его одержимость, проявлявшая себя с жуткой активностью, и есть эти мертвецы» (Э. Канетти). Тот же Канетти говорит о «галопирующем движении цифр», когда эти мертвецы массы появляются на экране. Кино Гитлера рождает тотальный экран, чья сила захвата параллельной ему реальности практически была бесконечной.
Камера Рифеншталь с упоением запечатлевает «галопирующую власть цифр» не только в «Триумфе воли», но и в «Олимпии». Монтаж картин динамичный, наполненный внутренней энергетикой. Сокурову же свойственно пристально вглядываться в тоталитарную реальность. Медленный ритм, длинный кадр, провоцирующий вглядывание, созерцание, имитация взгляда самой вечности, свойственная и самой манере режиссера говорить в кадре. «Смерть — есть смерть, ее нельзя победить», — говорят в его фильмах.
Странно, как по-разному смотрели на людей из прошлой жизни авторы «Живого кино» и «Кино Гитлера». Харитонов, повествуя о судьбе талантливой Рифеншталь то из Германии, стоя на высокой трибуне стадиона, то с африканского берега, где часто и много в свои последние годы снимала Лени, создает впечатление того, что все эти призраки тоталитаризма где- то далеко, эти мертвецы не имеют ничего общего с по- прежнему красивой Рифеншталь и с нами, зрителями. Сокуров же, давая интервью программе «Живое кино», говорит о вождях из прошлого как о современниках. Говорит о том, что мы все обязаны задуматься о природе вождизма. Кинематографические размышления Сокурова связаны с выходом из утопии, в которой упразднение смерти было выражением торжества коллективной стихии. Сокуров оппозиционен по отношению, как к тоталитарной империи, так и по отношению к коллективному чувству бессмертия.
…Живые и мертвые. Мы все сегодня отчасти пленники дежа вю тоталитарной власти. Мы все отчасти обречены встречать впереди себя то, что уже видели в прошлом. Падающие в Багдаде памятники, смерть расстрелянного возле дома депутата. Власть, обладая магическим временем страха, движется от одной необратимой оппозиции к другой: свой — чужой, враг — друг, черное — белое, хорошее — плохое, живой — мертвый…
