Невооруженным глазом видно, что отношения между Россией и Польшей развиваются по восходящей и все более напоминают взаимоотношения между равноправными партнерами. После Смоленской трагедии, которая забрала жизнь 93 польских высокопоставленных должностных лиц, которые хотели почтить память жертв Катыни, стали встречаться президенты и премьер-министры обеих стран. Жены президентов (Коморовского и Медведева) тоже обсуждали под Смоленском то, как они переживали эту авиакатастрофу. Благодаря единству политических сил — правящих и оппозиционных — полякам удалось добиться признания российской властью трагедии в Катыни. Не менее важным фактором стало то, что Польша умело воспользовалась своей позицией в Европейском Союзе, продемонстрировав, что может заблокировать переговоры о новом соглашении между Брюсселем и Москвой.
Совсем по-другому развиваются отношения между Россией и Украиной. Москва эффективно использует разъединенность политических сил Украины в своих интересах. Именно из-за этого украинцы пока еще не смогли отстоять в отношениях с Россией свои интересы: ни по признанию Голодомора, ни по делимитации Керченского пролива и Азовского моря, ни по безусловному выполнению российской стороной соглашений по базированию Черноморского флота на территории Украины. Более того, россияне добились от нынешней власти продления базирования ЧФ до 2042 года. Разъединенность политических украинцев мешает стране завершить процесс десталинизации и декоммунизации, что уже сделали все страны бывшего социалистического лагеря, которые уже присоединились к ЕС и НАТО.
Несмотря на многочисленные встречи нынешнего украинского и российского руководства (президентов и премьеров) нельзя не обратить внимание на демонстративное отсутствие ведущих украинских политиков и экспертов на заседаниях Валдайского клуба и форума в Ярославле. Между тем присутствие поляков на нынешних сентябрьских форумах с участием Дмитрия Медведева и Владимира Путина было солидным. Польшу представляли экс-премьер Лешек Миллер, сопредседатель российско-польской «Группы по сложным вопросам» Адам Ротфельд и главный редактор Gazeta Wyborcza Адам Михник, который написал о своем впечатлении от этих форумов.
Нам все-таки удалось найти одного участника с украинской стороны. Впервые на заседание Валдайского клуба был приглашен в этом году директор Киевского центра политических исследований и конфликтологии Михаил Погребинский, который поделился с «Днем» своими впечатлениями.
Несмотря на предостережения, я решил поехать на сентябрьскую встречу Валдайского клуба и на форум в Ярославле. В обоих мероприятиях принимали участие российские и иностранные эксперты, а также представители высших органов власти России: в рамках первого — премьер Владимир Путин, второго — президент Дмитрий Медведев.
— Участвуя в этом, ты легитимизируешь антидемократический режим современной России, — говорили мне мои российские друзья. Я услышал, что буду легитимизировать режим Путина, как Лион Фейхтвангер в книге «Москва 1937» оправдывал сталинские процессы. Я ответил, что я не собираюсь легитимизировать никакой режим, более того, я считаю, что нельзя сравнивать Москву 1937-го с современной и что всегда лучше разговаривать, чем не разговаривать. Разве что сидишь в тюрьме, а на разговор тебя вызывает следователь.
НЕ ОТКАЗЫВАТЬСЯ ОТ ДИАЛОГА
На заседание Валдайского клуба меня пригласил его организатор и вдохновитель, близкий к Путину, Сергей Караганов; на форум в Ярославле — доверенный экономист Медведева Владислав Иноземцев. Я принял приглашения, так как мне было любопытно, как выглядит такая «показуха», как называют это мои российские друзья. Я хотел сопоставить мнения официальной и неофициальной России и посмотреть, как действуют люди, которых Ленин называл «полезными идиотами Запада». Наша редакция использовала это определение при публикации текста выдающегося российского политолога («Полезные идиоты Путина»). Лилия Шевцова, которой я восторгаюсь, которую я уважаю и ценю, критиковала в этой статье Валдайский клуб и его наивных участников.
Валдайский клуб и форум в Ярославле — это действительно «показуха». Отрежиссированное представление, в котором премьер Путин и президент Медведев представляют себя Западу. Однако к собственному удивлению я встретился там с фантастическими людьми: Кириллом Роговым, Вячеславом Иноземцевым, Александром Архангельским, Андреем Зубовым, Владимиром Рыжковым. Это лишь несколько фамилий, весь список гораздо длиннее.
Меня поразил предельно откровенный разговор о прошлом России, а особенно о сталинизме. Конечно, были и такие россияне, которые пытались релятивизировать эту историю, даже оправдать ее. Но большинство говорило честно и смело — как об истории, так и о политике нынешнего правительства. Более резко нападали на премьера Путина, чем на президента Медведева. Среди участников дискуссии были и критики, и защитники, и люди, связывающие с происходящими в России процессами острожные надежды.
Я лично боюсь попасть под влияние утверждения: что бы ни сделали Путин или Медведев — это лишь «показуха». Я помню дебаты времен Горбачева с российскими эмигрантами 1980-х годов и с элитой польского подпольного движения. Я слышал, что перестройка — это «показуха» для Запада. Так же считала и польская коммунистическая номенклатура. Однако когда я читал советские газеты, у меня складывалось впечатление, что язык меняется, а вместе с ним меняется действительность. Перестройка началась с декораций, но в реальности (в отличие от театра) декорации в конце концов начинают жить собственной жизнью.
Когда самые рьяные члены партии поняли, что дело не только в смене декораций, они начали призывать к ниспровержению политического курса Горбачева, как в знаменитом тексте Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами». Но в итоге коммунизм проиграл, и никто не хочет его восстановления. СССР распался, и никто не хочет его реставрировать. В том числе и Путин, хотя он заявлял, что это была самая большая геополитическая катастрофа XX века.
Сейчас непонятно, куда движется Россия. Можно с легкостью утверждать, что Сергей Караганов, когда он пишет, что «Россия — это большая Катынь», не вызывает доверия, так как еще два года назад он убеждал нас в Варшаве, что Катынь — это лишь эпизод, который с маниакальной настойчивостью поднимают поляки. Но Россия действительно является большой Катынью, и идея увековечить память российских жертв сталинизма заслуживает поддержки. Независимо от того, кто это говорит и чем он руководствуется.
Ленин говаривал, что чем хуже российскому государству, тем лучше для революции. Я противник такого образа мышления. Я считаю: чем хуже, тем хуже, а чем лучше, тем лучше. Поэтому стоит наблюдать за тем, что происходит в России, и разговаривать об этом. Отказ от диалога противоречит той философии, которой сопровождалось строительство демократии в Польше.
СТАЛЬНОЙ ВЗГЛЯД ПУТИНА
В рамках заседания Валдайского клуба у нас состоялась встреча с губернатором Петербурга Валентиной Матвиенко. Мы услышали, как на комсомольском собрании, что в России все обстоит наилучшим образом. Однако Медведев открыто сказал, что страна держится на высоких ценах на нефть и газ, и неизвестно, что будет, если это закончится. Если так говорит президент, это слышит каждый, кто хочет слушать.
У России есть реформаторский потенциал — таков мой вывод из разговоров с россиянами. Конечно, сейчас непонятно, кто руководил бы этими реформами: премьер Путин, президент Медведев? А может быть, кто-то совсем другой? Ведь в России остался страх перед реформами, которые в 1990-е годы ассоциировались с нищетой, коррупцией, мафией, хаосом.
В Ярославле президент отверг популярную идею, что Россия могла бы пойти китайским путем. Один из ведущих демократов сказал прямо, что если бы Россия пошла китайским путем, то мэра Москвы и его жену нужно было бы расстрелять, как расстреляли мэра Шанхая. Кто-то другой говорил, что если есть желание строить империю по китайскому образцу, то нужно покончить с поездками в отпуск в Альпы или отправкой дочерей на учебу в Бостон. Кто-то напомнил, что вопреки всеобщему убеждению, НАТО и Запад России не угрожают. Реальная же угроза — это исламский терроризм, а потенциальная — Китай.
Я понимаю смысл предостережений моих российских друзей от поездок на Валдай и в Ярославль. Я тоже опасался, что я подвергнусь манипуляции сознанием, и моя поездка сведется к фотографии с премьером Путиным. В Москве мы встречались с главой российского МИДа Сергеем Лавровым. Он тепло высказывался о Польше, был удивительно искренен. Однако это не был язык подлинного диалога, я чувствовал тон имперского, советского самодержавия (например, в теме Кавказа и Приднестровья). Россия знает, чего хочет, говорил, казалось, Лавров, и либо мы примем эти условия, либо правительство России начнет говорить иным языком. Это моя интерпретация — я бы хотел, чтобы она оказалась неверной.
Из Москвы нас отвезли в Сочи в резиденцию премьер-министра России. Принимали нас там со всеми почестями. Во время великолепного ужина в огромном зале Путин поприветствовал присутствующих. Он был в великолепной форме — расслабленный, остроумный, одетый в спортивном стиле. Он чувствовал свою силу. На тему уличных демонстраций оппозиции он высказался пренебрежительно и презрительно, я слушал это с грустью.
Первые четыре вопроса, скорее всего, согласованные заранее, снимало телевидение. Потом журналисты вышли. Большинство высказываний иностранных гостей, конечно, плавало в вазелине. Я слушал это с неприятным чувством. Здесь Лилия Шевцова была права, но она ошиблась в том, что касалось российских голосов. В Сочи россиян не было, но на встрече Валдайского клуба они говорили много, умно и интересно. Это не был театр — это говорили живые люди, озабоченные судьбой России.
Из Польши, кроме меня, был бывший премьер Лешек Миллер. Все, что он говорил, было трезво и разумно. Я вначале спросил Путина о деле Химкинского леса, вырубка которого под автостраду взбудоражила российскую общественность. Он отвечал компетентно, но в духе статьи Юрия Лужкова, тогда еще мэра Москвы, опубликованной в тот день в «Российской газете»: нет смысла разговаривать с авантюристами.
Потом я спросил о Михаиле Ходорковском, бизнесмене, который как только начал проявлять политические амбиции, сел якобы за финансовые махинации. Это сделало меня на один день знаменитым среди московской либеральной интеллигенции. Я отнял у Путина главную роль. Такого вопроса он не ожидал. Я увидел его гримасу и стальной взгляд. А потом прозвучал его безумно эмоциональный ответ, что у Ходорковского на руках кровь, так как его охранник убивал людей, за что он был осужден.
Потом британский аналитик задал Путину вопрос о демонстрациях оппозиции, которые жестоко разгоняются властями. Ответ меня снова огорчил. Российский премьер-министр говорил, как Ежи Урбан (бывший пресс-секретарь коммунистического правительства Польши. — Прим. пер.) во время военного положения: что оппозиция не имеет значения, а власть будет бить демонстрантов дубиной по голове до тех пор, пока они будут нарушать административные запреты. Проблема в том, что власть не соглашается на проведение этих демонстраций.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПОРЫВ
Почему я спросил про Ходорковского? Потому что нельзя провести модернизацию без демократизации. Важно, чтобы власть вызывала доверие. В 1980-тые годы тестом на доверие к Горбачеву был его звонок в Горький, где находился в ссылке диссидент Андрей Сахаров. Сейчас весь мир смотрит на Ходорковского. Пока он не выйдет на свободу, российского премьера будут считать лидером, для которого важнее личная месть, чем государственный интерес.
Разумеется, я выступаю за постепенный путь России к демократии. Медведев заявил, что условием для демократии в России является защита прав человека любой ценой. Он говорил, что демократия не придет ни сверху, ни с Запада, а только снизу. Пример этого для меня — общественный порыв в защиту леса в подмосковных Химках. Я познакомился с возглавившей этот протест Евгенией Чириковой. Это прекрасная девушка, дитя перестройки, лицо новой России. Если в России появятся тысячи таких людей, то страна достигнет демократии. Я сказал это в интервью «Новой газете»: либо гражданское общество, либо гражданская война.
Россияне осознают кризис: Россия оказалась на перекрестке. Отсюда акцент на модернизацию и десталинизацию. Отсюда поворот к Западу — до сих пор только на словах. Но Россия, которую я видел, это Россия откровенных дебатов. Многие полагают, что конфликт между президентом и премьер-министром России — это иллюзия, игра в плохого и хорошего полицейского. Я не знаю, как это на самом деле, но я вижу, что они определенно по-разному расставляют акценты.
Путин говорит, что демократия — это то, что есть. Он говорит это жестко, хулиганским языком. Это создает впечатление, что он не верит в демократию: ни в России, ни на Западе.
Медведев говорит иначе: что демократия — это процесс. Что сейчас демократии стало больше, чем пять лет тому назад, что можно воспринять как закамуфлированную шпильку в сторону Путина.
Но я убежден, что существует конфликт между окружением Путина и Медведева. От людей премьера я слышал прямо, что Россией будет управлять Путин, а любые другие варианты — это фантазии. Другие же говорят, что это прямой путь к катастрофе России. Если Москва не совершит поворота, она потонет в стагнации.
Поэтому следует с доброжелательностью смотреть на тех, кто хочет модернизировать, то есть демократизировать Россию. В одной из своих статей Вячеслав Иноземцев написал, что сейчас быть за модернизацию означает быть демократом. Я не знаю, что будет, но я держу кулаки за тех, кто хочет менять Россию к лучшему, то есть расширять сферу демократии.
В Польше перед выборами мы до последней минуты не знаем, кто победит. В России это известно за месяц до голосования. Поэтому я считаю, что я приехал в Москву из демократической страны. Демократии в России сейчас нет, а есть мягкий, либеральный авторитаризм. Но в России есть демократы. Невозможно представить себе демократическую страну без демократов. На этом основывается мой оптимизм. А как польский патриот и антисоветский русофил я желаю России всего самого лучшего.
