Провал различных вариантов этатизма в Третьем мире, банкротство коммунистической системы в странах советского блока и Китае, а также постоянная высокая безработица и относительный застой в государствах Западной Европы с чрезмерно «зарегулированной» экономикой привели к пересмотру парадигмы развития в пользу рынка и частной собственности, — одним словом, ограничения роли государства. Однако эта битва идей и политических концепций далека от завершения. Вообще-то, она не закончится никогда, потому что после каждого поражения этатизм не капитулирует, а просто перегруппировывает силы. Именно поэтому так важно выяснить, какая экономическая политика доказывает свою эффективность, а какая — оборачивается провалом: это позволит достичь устойчивого выравнивания уровня экономического развития в мире и избавить бедные страны от нищеты.
Коммунистическая система — крайняя форма этатизма — дальше всего зашла в подавлении рыночных отношений и объявила частное предпринимательство вне закона. Цена этого преднамеренного безумия с точки зрения упущенных возможностей была очень высока: скажем, в Польше уровень дохода на душу населения в 1950 г. равнялся аналогичному показателю для Испании, а в 1990 г. составлял лишь 40% от него. Крушение коммунистического строя положило начало гигантскому «эксперименту в естественных условиях». Оценивая его итоги, просто поражаешься тому, насколько разные результаты были достигнуты в странах бывшего советского блока:
— По состоянию на 2004 г. объем ВВП (по сравнению с 1989 г.) в Польше увеличился на 42%, в Словении — на 26%, в Словакии и Венгрии — на 20%. И наоборот, в Молдове он сократился на 57%, а в Украине — на 45%. Если сделать поправку на теневую экономику, различия в объеме производства несколько уменьшатся, но все равно останутся огромными.
— Приток прямых зарубежных инвестиций (ПЗИ) является одновременно следствием достигнутых успехов в экономике и катализатором будущего экономического роста. В 1989—2003 г. объем ПЗИ на душу населения составил в Чешской Республике 3700 долларов, в Венгрии — 3400 долларов, в трех балтийских государствах — 1000—2400 долларов, а в Польше — 1300 долларов. Для Украины и Молдовы этот показатель за тот же период равнялся соответственно 128 и 210 долларам.
Страны, добившиеся наилучших показателей в экономике, как правило, добиваются лучших результатов и во внеэкономической сфере. Так, с 1989 по 2001 г. коэффициент эффективности использования энергоресурсов (объем ВВП на килограмм условного топлива) — этот показатель является важным индикатором экологической обстановки в стране — в Польше увеличился с 2,5 до 3,9. В России же он вырос с 1,5 (в 1992 г.) только до 1,6 в 2001 г., а в Украине — вообще снизился с 1,6 (в 1992 г.) до 1,4. В странах Центральной и Восточной Европы средняя продолжительность жизни увеличилась, а в большинстве государств бывшего СССР — уменьшилась. Так, в Польше средняя продолжительность жизни населения в 1990-2002 г. возросла с 71 до 74 лет, а в Украине — снизилась с 70 до 68 лет. Аналогичные тенденции наблюдаются и с точки зрения уровня младенческой смертности. С 1990 по 2002 г. младенческая смертность (на 1000 родившихся живыми детей) в Польше снизилась с 16 до 8, в Украине — только с 18 до 16, а в России — с 21 до 18.
Чем объяснить такую огромную разницу? Если речь идет о росте ВВП, возникает соблазн подчеркнуть различия в стартовых условиях. К примеру, экономика балтийских государств — Латвии, Литвы и Эстонии — была куда больше «завязана» на экспорт в страны советского экономического блока СЭВ (такой экспорт составлял 30—40% ВВП), чем коммунистические страны Центральной и Восточной Европы (4—15% ВВП). Это позволяет утверждать, что после крушения советского блока прибалты были обречены на более существенное сокращение ВВП.
Однако разница в стартовых условиях лишь отчасти позволяет объяснить несопоставимость достигнутых результатов, и то только в первые годы. Скажем, те же прибалты, после первоначального резкого спада, в долгосрочной перспективе достигли лучших результатов, чем Румыния, чья экономика меньше зависела от торговли со странами СЭВ...
Странам, проводящим экономические реформы, даже если это делается с запозданием, как правило, удается преодолеть отставание и по темпам экономического роста. Возьмем, к примеру, Армению, где была радикально расширена свобода действий в экономике, снизился коэффициент соотношения налогов и объема ВВП и укрепилась бюджетная дисциплина. В результате с 1996 г. ВВП Армении вырос на 70%. Подобный результат может служить очередным подтверждением того, что модель экономического развития, основанная на низких налогах, лучше способствует ускорению экономического роста, чем системы, предусматривающие масштабное перераспределение средств через бюджет, характерные для крупных государств Восточной Европы.
Посткоммунистические государства, более решительно строившие рыночную экономику, достигли лучших экономических (и внеэкономических) результатов, чем те страны, где рыночные реформы носили ограниченный характер или вовсе не проводились. Сами понимаете, что этот основополагающий вывод не сулит ничего хорошего странам, где существует обширный государственный сектор в промышленности, государственное регулирование, ограничивающее конкуренцию, препятствия для свободного передвижения людей, ограничение импорта и негибкий рынок труда, не защищены права частной собственности, в финансовой политике царит безответственность и др. Все перечисленные черты в разных сочетаниях характерны для этатистских систем — т.е. систем, где экономическая политика и государственная бюрократия душат свободный рынок. Но они характерны и для «государств-неудачников», где государственные учреждения по сути превращаются в орудия расхищения национального достояния отдельными лицами.
На мой взгляд, из данных, содержащихся в эмпирической литературе, можно извлечь следующие три урока:
Во-первых, ни одной из бедных стран, где существовали этатистские или «провальные» системы, не удалось добиться устойчивого экономического развития.
Во-вторых, примеры успешного экономического развития связаны с более или менее свободными рыночными системами (скажем, США в ХIХ веке успешно «догнали» Британию), или же с периодом перехода к подобным системам (как это произошло с азиатскими «тиграми» после 1960 г. или некоторыми посткоммунистическими государствами после 1990 г.). Подобный вывод позволяет предположить, что наличие «развитых» рыночных институтов не является обязательной предпосылкой ускорения экономического роста. Однако через какое-то время воздействие реформ «переходного характера» сходит на нет, и дальнейшие темпы экономического роста зависят уже в основном от мощности постоянно действующих стимулов к труду и инновациям — что, в свою очередь, напрямую связано с тем, насколько данная страна продвинулась в ограничении роли государства. Таким образом, глубина рыночных реформ, начатых в условиях этатистской или «провальной» системы, влияет как на краткосрочный, так и на долгосрочный рост.
Вопросы, связанные с развитием некоторых стран, в особенности азиатских «тигров», сотворивших «экономическое чудо», вызывают бурные споры. Существует масса теорий, в рамках которых их чрезвычайно быстрый рост связывается с особыми формами государственного вмешательства (например, целенаправленными кредитами или тесными связями между государством и бизнесом). Однако, если внимательнее проанализировать опыт этих стран, возникает иное объяснение.
Какое-то время уровень государственного вмешательства в экономику азиатских «тигров» оставался различным (от нулевого в Гонконге до существенного в большинстве других стран), но одна черта была свойственна им всем: мощная «доза» рыночных реформ, которая, в сочетании с имевшимися в наличии «стартовыми условиями», гарантировала куда более высокую степень экономической свободы по сравнению с другими развивающимися странами. Что же касается государственного вмешательства, то оно скорее препятствовало долгосрочному росту, а не стимулировало его.
Достаточно вспомнить проводившееся по инициативе государства создание тяжелой промышленности в Южной Корее в 1970 х гг., что привело к ростувнешнего долга страны и «оттягивало» инвестиции из ориентированных на экспорт секторов. В результате в начале 1980-х гг., темпы роста ВВП в Южной Корее резко снизились, что привело к изменению экономического курса и сокращению государственного вмешательства. Среди черт, характерных для стран, где произошло «экономическое чудо», следует назвать и низкий коэффициент соотношения налогов и ВВП, что связано с отсутствием дорогостоящей системы соцобеспечения...
В третьих, хотя все примеры устойчивого роста связаны с существованием более или менее свободных рыночных систем или переходом к таким системам, не все рыночные реформы ведут к устойчивому развитию. Зачастую реформы проводятся только на словах, или, после первых шагов по их осуществлению, прекращаются или серьезно урезаются. В таких случаях критике следует подвергать не сами рыночные реформы, а их непоследовательность.
Конечно, и подлинно рыночные реформы могут завершиться провалом, если в них отсутствуют жизненно важные элементы. Одним из примеров в этом отношении может служить введение фиксированного курса национальной валюты без соответствующего укрепления бюджетной дисциплины. Недавний кризис в Аргентине напоминает нам о том, что безответственная финансовая политика может подорвать результаты подлинно рыночных реформ. Такие реформы не обеспечивают устойчивого развития и в том случае, если их важнейшие элементы неправильно структурированы: скажем, допускается просчет в установлении первоначального уровня фиксированного курса валюты или не создается достаточных стимулов в рамках законодательства о банкротстве.
Однако ни одна из этих проблем не оправдывает попыток найти некий «третий путь», якобы наилучшим образом обеспечивающий устойчивое развитие. Это всего лишь препятствия, которые необходимо преодолеть на пути к полноценной рыночной экономике.
Лешек БАЛЬЦЕРОВИЧ — президент Национального банка Польши
