Ей только что исполнилось 18. Она была первокурсницей маленького американского колледжа. На безупречном английском она объяснила мне, что приехала на Рождество к родителям в Москву. Мы говорили о том, как сильно изменился город за последнее десятилетие, о новых магазинах, о том, что многие москвичи теперь ездят за границу.
Потом, поскольку мы застряли в московской пробке и темы для болтовни истощились, я спросила, что она думает о последних событиях в Украине. «Они нас всерьез расстраивают», — ответила она. Я решила, что она и ее родители огорчены из-за попыток российского правительства помочь украинскому правительству фальсифицировать выборы. Но оказалось, что они расстраиваются при мысли о том, что украинцы могут уйти из сферы влияния России.
«Если все страны вокруг нас вступят в НАТО и Европейский Союз, Россия будет изолирована, — сказала она. — Мы должны это предотвратить». Это был случайный разговор, высказывание человека, которого никак нельзя считать типичным представителем россиян. Но именно в этом была их странность. Молодая женщина, получившая образование на Западе, чувствовала себя оскорбленной тем, что соседи России хотят вступить в западные структуры.
По сравнению с мнением тех, кто не учился на Западе, ее взгляды вполне умеренные. Через несколько дней на семинаре преподавателей высшей школы по «гражданскому образованию» меня сердито спрашивали, почему правительство США финансирует чеченских террористов и почему американское правительство хочет разрушить Россию.
Конечно, не всех в Москве тревожит мысль, высказанная моей попутчицей в машине, о том, что Россия никогда не вступит ни в одну из западных структур, что Россия должна любой ценой защитить последний редут своей империи. В прошедшие выходные на довольно сумбурном съезде российских демократов и правозащитников я слушала, как некоторые из них страстно спорят о природе российской ксенофобии и о том, как ее остановить.
И все же мнение о том, что Россия имеет право на империю и что Россия будет «изолирована» без буферной зоны в виде уступчивых соседей, широко распространено, и это не случайность. По крайней мере частично это укрепляющееся мнение является результатом решений, принятых нынешней российской властью. Российское телевидение, находящееся под государственным контролем, регулярно демонстрирует уважение к КГБ и армии. Российский президент реанимировал советский государственный гимн и жестко говорит о Чечне и Украине. И это принимают как должное.
Но в нынешней имперской российской ностальгии нет неизбежности. Национальные символы со временем могут меняться и меняются. Сегодня национальная идентичность немцев гораздо сильнее связана с экономическими достижениями, а не с достоинствами прусской армии; британская идентичность, какой бы она ни была, имеет мало отношения к империи.
На прошлой неделе в Стокгольме я смотрела по телевидению трансляцию церемонии вручения Нобелевских премий — очень архаичного мероприятия с королевским величием, национальным гимном, мужчинами в белых галстуках и дамами в бальных платьях — и поняла, что премия за научные достижения, даже когда ее вручают иностранцам, может стать источником национальной идентичности. А ведь всего сто лет назад у Швеции тоже были колонии.
Действительно, как видно на примере США, в истории любой страны есть причины как для национальной гордости, так и для неловкости. Американцы идентифицируют себя с воинской доблестью своей страны, но не гордятся опустошением, которое их армия принесла во вьетнамские деревни. Американцы хвастаются своими традициями гражданских свобод, но стесняются лагерей для интернированных в Японии во время Второй мировой войны. Какое бы отвращение ни вызывали преувеличенные проявления американского национализма или отвратительные вещи, случавшиеся в американской истории, представьте себе, какими были бы Соединенные Штаты, если бы эти предпочтения были иными. А в России они иные. Вместо того, чтобы гордиться мужеством советских правозащитников или вспоминать о дореволюционных традициях российского либерализма, президент Путин по-прежнему называет себя «чекистом», используя ленинское название тайной полиции.
В результате этих хорошо обдуманных решений Россия сегодня является практически единственной страной Восточной Европы, которая не считает НАТО и Европейский Союз силами стабильности и процветания. Когда объединилась Германия и границы Западной Европы приблизились, поляки были в восторге. Когда поляки начали переговоры с Европейским Союзом, страны Балтии заволновались по поводу собственного вступления. В значительной мере движущей силой демонстраций на улицах Киева является желание их участников вступить в те же европейские клубы. И только россияне, погрязли в уверенности в том, что западная цивилизация представляет угрозу для их цивилизации, упорствуют в своем мнении.
