Вести «репортаж» о революции, да еще стремясь при этом осмыслить происходящие на твоих глазах грандиозные события — задача неимоверно трудная. Даже вулканологи, проводя свои исследования «с места события», все же предпочитают держаться от кратера на почтительном расстоянии. А как быть ученым-историкам, философам, социологам, вдруг оказавшимся зажатыми в смертельной близости к потокам раскаленной лавы? Ведь недаром масштабные катаклизмы, подобные революции 1917 года, издавна сравнивали с извержением десятков, сотен Везувиев; видимо, именно такой образ лучше всего передает стихийную мощь и слепую жестокость революционных потрясений как таковых.
Тем большая честь и хвала тем мудрым (пусть, конечно же, небеспристрастным) свидетелям страшных и великих событий, прогремевших на руинах Российской империи 86 лет назад. Очередная годовщина прихода к власти большевиков в ноябре 1917- го снова и снова побуждает нас задаваться труднейшими вопросами: а что есть вообще всякая революция? Если революция — это абсолютное зло, то почему же она происходит и каким образом ее избежать? Каковы ближайшие и отдаленные последствия революций? Завершилась ли их эпоха? И вот именно свидетели, участники — а затем и исследователи — революционных взрывов, такие, как выдающийся русский и американский ученый, социолог с мировым именем, а в 1917 году — один из лидеров партии эсеров (и, кстати, с июля по сентябрь того года — личный секретарь главы Временного правительства Александра Керенского) Питирим Александрович Сорокин (1889—1968) помогают нам в честном поиске ответов на эти важнейшие вопросы.
Судьба Питирима Сорокина удивительна. Уроженец села Турья Яренского уезда Вологодской губернии, сын русского ремесленника-чеканщика и бедной крестьянки-«зырянки» (то есть коми, выражаясь современными терминами), он рано лишился матери и с детства был вынужден вести бродячий образ жизни (отец, мастер золотые руки, стал безнадежным пьяницей). С 10 лет был мастеровым: помогал расписывать храмы, освоил резьбу по дереву, плотничал...
И все же не остался Питирим на социальном «дне», а нашел возможность утолить жадную тягу к знаниям, пробудившуюся с детства (заметим, что старая Россия такой путь все же открывала; закончив с отличием церковно-учительскую школу под Костромой, 16-летний Сорокин получает стипендию от губернских властей и предложение продолжить образование в Петербурге). Вместо этого — «бросок в политику», вступление в партию эсеров (на дворе революция — 1905 год!), арест, ссылка, побег... Однако же призвание взяло свое: в 1909—1914 годах Сорокин-студент Петербургского психоневрологического института, затем — юридического факультета Петербургского университета, ученик знаменитых светил науки Максима Ковалевского и Владимира Бехтерева... Затем — новый арест, ссылка, возвращение в науку. С января 1917 года Сорокин — приват-доцент Петербургского университета, уже известный социолог, видный член партии эсеров. Февраль 1917 года ученый приветствовал, Октябрьский переворот — резко осудил. В 1918—1922 годах не раз арестовывался большевиками, в августе 1922- го по личному указанию Ленина был выслан за границу. С 1923 года и до смерти жил в США, стал всемирно известным социологом, издал труды (на английском!) «Социология революции», «Социальная мобильность», «Кризис нашего времени» и десятки других, был профессором Гарварда, президентом Американского социологического общества. Научная общественность Запада считает Сорокина — наряду с Вебером, Дюркгеймом и Парсонсом — одним из классиков социологической теории.
БОЙНЯ ВО ИМЯ СЧАСТЬЯ
Зрелый Сорокин 20—50-х годов прошлого столетия постоянно задавался вопросом: в чем первопричины русской (да и всякой) революции, почему разваливается внешне стабильный и прочный социум? Наиболее общий ответ таков: революция есть результат краха системы ценностей общества — и этических, и общедемократических, и трудовых (вообще «ценность» — ключевое понятие в социологии Сорокина). События лета и осени 1917 года, считал ученый, служат ярчайшей иллюстрацией этой закономерности: именно разрушение ценностной системы координат привело к развалу государства, армии, структур правопорядка, производственной инфраструктуры, как следствие — к обесцениванию человеческой жизни и ужасающему кровопролитию.
Всякая революция, по Сорокину, с необходимостью проходит через три стадии. «Первая обычно очень кратковременна. Она отмечена радостью освобождения от тирании старого режима и ожиданиями обещаемых реформ. Эта начальная стадия лучезарна своим настроением, ее правительство гуманистично и милостиво, а его политика мягка, нерешительна и часто бессильна. Но вот в людях начинает просыпаться «наихудший из зверей». Краткая увертюра подходит к концу и обычно на смену ей приходит вторая, деструктивная фаза. Великая революция превращается в ужасающий шквал, неразборчиво сметающий все на своем пути. Она безжалостно искореняет не только обветшалые, но и все еще жизнеспособные институты и ценности общества, а тем самым уничтожает не только отжившую свой век политическую элиту старого режима, но и множество творческих лиц и групп. Революционное правительство на этой стадии безжалостно, тиранично и подчас кровожадно, а его политика преимущественно деструктивна, насильственна и террористична... постепенно революция вступает в свою третью, конструктивную фазу, начинает создавать новый социальный и культурный порядок. В постреволюционном порядке обычно новые модели и образцы поведения тем самым гармонизируют со старыми, но не потерявшими жизненную силу образцами дореволюционной действительности» («Листы из русского дневника», Нью-Йорк, 1924).
Заметим, что «новый порядок» (страшное слово!) оказался в 30-е годы ХХ века кошмаром... Подход Сорокина сочетал в себе зоркость очевидца и трезвость холодного исследователя революционного «торнадо». Вот его оценка Ленина: «Лицо этого человека содержало нечто, что очень напоминало религиозный фанатизм староверов. Мне казалось, что этот человек может пойти далеко. Почему? Да потому, что он был готов поощрить толпу на любое насилие, преступление, жестокость, на которые в создавшихся деморализованных условиях люди и так были готовы» .
А вот его взгляд как исследователя. В «Социологии революции» (Нью- Йорк, 1967) Сорокин указывает, что «три элемента адекватного описания условий революционного взрыва», по его мнению, таковы: первый — это «все возрастающее подавление основных инстинктов населения» (имеются в виду инстинкты самовыражения, самосохранения, инстинкт собственности, сексуальный, пищеварительный; все они, по Сорокину, являются базовыми); второй — «устойчивый характер социальной дезорганизации» и третий — «бессилие групп, стоящих на страже порядка» . Кстати, вот вам и рецепт, как, проводя давно назревшие реформы (в интересах общества!), избегать «перегрева котла» и сокрушительного социального взрыва...
События 1917-го, нетерпимость, догматизм и жестокость крайне левых заставляют Сорокина вспомнить слова Гюстава Флобера: «В каждом революционере таится жандарм» . С другой стороны, ученый вовсе не снимает ответственности и с Советов, которые «ничего не делали для воспитания русского общества». Сотни раз в огне революционного пожара социолог наблюдал, как варварство, насилие и злодейство прикрывались циничными словами: «Лес рубят — щепки летят» (принцип, особенно ненавистный Сорокину!). Ученый вводит интереснейший термин «контрреволюция толпы» (имея в виду откат от демократических установок февраля 17-го), утверждает, что «психологии толпы свойственно решать вопросы о власти радикально» . И далее: «В этой психологии, утверждающей свое «я», просыпался не только зверь, но и откровенная человеческая глупость»...
«По мере разгорания революции радикалы становятся еще более деспотичными, чем консерваторы» — резюмирует ученый; при этом «власть провоцирует тиранию» , ибо держится за власть как таковую, не имея ни ясной программы, ни лидеров. «Капитаны, ведущие государственный корабль в жерло циклона, вовсе не были уверены в правильности взятого курса... Растерянность и неуверенность чувствовались в выступлениях депутатов» . Такая власть, по Сорокину, неизлечимо слаба. Ее неизбежно сметают, хоть она периодически истерично пытается продемонстрировать свою «силу». А ведь «наша революция такова, что любой лидер умеренных взглядов испытывает чувство человека, который пытается голыми руками приостановить лавину снега с гор» ! Не таковы большевики, не таков Ленин, гениально постигший психологию толпы. Но Сорокин ставит ключевой, важнейший вопрос: чего же именно добивалась эта партия? Диктатуры Советов или собственной диктатуры над Советами? Ответ очевиден...
Объясняя, почему «революционная пучина» захлестнула огромную страну, Сорокин подчеркивает: силы, которые противостояли большевикам, раскололись на три лагеря: умеренные социалисты, центристы-либералы и Корнилов со своими сторонниками. С этой схемой можно спорить, но ясно одно: спасение от тирании — в единстве всех подлинно демократических сил (не только по программным установкам, но по практическим действиям).
«ЭТИКА СОЛИДАРНОСТИ И СВОБОДЫ»
Наш рассказ был бы неполным без ответа на вопрос: а какова же позитивная программа Питирима Сорокина? Что именно было для него альтернативой «революционному торнадо»? Надо сразу отметить, что социолог не сочувствовал тем, кто, сидя за стеклом новейшего автомобиля, взирает на попадающихся навстречу прохожих как на воздух или неодушевленные существа. До конца жизни профессор Гарварда признавал, что в социалистических идеях есть конструктивные элементы, отмечая, что «не намерен защищать паразитирующую, бесталанную и коррумпированную аристократию».
И тем не менее никогда выдающийся российско-американский ученый не изменял своему убеждению, что «все фундаментальные и по- настоящему прогрессивные процессы суть результат развития знания, мира, солидарности, кооперации и любви, а не ненависти, зверства, сумасшедшей борьбы, неизбежно сопутствующих любой великой революции» . Итак, альтернатива — эволюционное развитие, продуманные, последовательные и понятные людям реформы. Кратко говоря, речь, по Сорокину, идет о следующем:
1. Реформы не должны попирать человеческую природу и противоречить ее базовым инстинктам (о них см. выше). «Русский революционный эксперимент, как, впрочем, и многие другие революции дают нам примеры обратного» — указывает профессор.
2. Тщательное научное исследование конкретных социальных условий должно непременно предшествовать любой практической попытке реформ (вот что должны выучить наизусть наши украинские политики!).
3. Каждый реформаторский эксперимент вначале следует тщательно проверять «на малом социальном масштабе». И лишь если проверка продемонстрирует позитивные результаты, масштабы реформ могут быть увеличены. Западные страны давно считают это аксиомой. А как у нас?
4. «Реформы должны проводиться в жизнь правовыми и конституционными средствами» . Формула Сорокина блестяще отточена. И далее он пишет, что революции игнорируют этот канон. Спросим же себя: не в том ли корни наших многих проблем, что правовая практика Украины, мягко говоря, неоднозначна?
Труды Сорокина переведены на десятки языков мира. Надеемся, не за горами и их издание на украинском. И тогда наши читатели на родном языке смогут ознакомиться с таким пророчеством крупнейшего социолога: «Общество, которое не знает, как ему жить, которое не способно развиваться, постепенно реформируясь, а потому вверяющее себя горнилу революции, вынуждено платить за свои грехи смертью доброй части своих членов. Таково разрешение дилеммы историей».
