Я на мир взираю из-под столика. Век двадцатый — век необычайный. Чем столетье интересней для историка, Тем для современника печальней. Николай Глазков
В этой статье мы коснемся тех вопросов, которые, вроде бы, напрямую не связаны с тем, что мы привычно называем «социально-экономическое» состояние общества.
Речь пойдет о категориях, далеких от сиюминутных «тактических» аспектов выживания населения в целом и отдельного гражданина в частности.
Так называемые «вечные» ценности на то и вечные, что их почти не замечаешь в «обычной» жизни. Во всяком случае, вряд ли кому- то придет в голову вдруг заговорить о вере, морали, нравственности в разгар трудового дня или (тем более) в краткие (или не очень) минуты отдыха. И это почти всегда оправданно. В любой системе, общественной тем более, главенствует принцип иерархий, ключевой особенностью которого является функциональность (взаимозависимая) всех без исключения элементов. Если ты не профессиональный богослов, то займись тем делом, которое у тебя лучше всего получается.
Иное дело у нас. Даже с учетом неизбежной интеллигентской рефлексии по поводу конца века (тысячелетия), которая увязана с астрологическими категориями типа «парада планет» и эзотерическими типа «всадников апокалипсиса», стоит, наверное, согласиться с тем, что не «все в порядке в датском королевстве». Что-то с нами происходит. Знавала наша земля времена несравнимо похуже сегодняшних. Причем, даже в этом веке. На памяти ныне живущих поколений остаются и голод, и войны, и высылки, и тотальный грабеж. Все было. Не было лишь все поглощающего социального пессимизма.
Философия жизни «День простоять, да ночь продержаться» в последнее время стала не то что доминирующей, а, так сказать, единственно допустимой. Это, кстати, касается отнюдь не социальных «низов» и маргиналов. Им как раз весело. Мужчины и женщины репродуктивного (во всех смыслах) возраста, которые по каким-то причинам остались жить в этой стране (постсоветском пространстве, ближнем зарубежье и пр.), задаются «вечным» вопросом: «Зачем нам жить?» Причем, не «здесь жить», а «вообще» жить.
Официальная власть молодого независимого государства пока не в состоянии разобраться не то что в вопросах веры (идеологии), а и в механизме собственного функционирования. Пастыри различных епархий, лишившись (чего скрывать уже всем известные вещи) привычного ненавязчивого «присмотра» со стороны органов госбезопасности, пустились во все тяжкие… Величественные храмы растут чуть медленнее не менее масштабных особняков разнокалиберных «отцов» церкви. Одной рукой призывая остановить братоубийственную войну, а другой принимая «дары» от тех, кто ее развязывает, служители традиционных для нации культов постепенно скатились до роли золоченых ламбрекенов в пустынном, немного затхлом зале для приемов.
Конечно, всегда в наличии «культы» не совсем традиционные для нашей преимущественно славянско-христианской местности. Уход от действительности, предполагает (согласно дзен- буддизму) наличие бесконечного множества дорог и тропинок. Позитивная философия западного мира как раз и развивает категорический императив: «Хочешь быть счастливым — будь им!»
К сожалению, подобная позиция оказалась глубоко чуждой нашим людям. Даже «новые русские» хозяева жизни порой впадают в «беспричинную» тоску. Им становится страшно и от своего баснословного, будто свалившегося с неба богатства. Что уж говорить о крестьянах, лишившихся барина (председателя колхоза), рабочих давно не дымящего завода, интеллигенции технической без НИИ и КБ, интеллигенции творческой без Главлита… Хуже всего, конечно, пресловутой номенклатуре (начальству). Все вдруг из весомого, грубого и зримого стало виртуальным. Даже, что может самое важное, так называемые «финансовые потоки».
Как всегда в таких случаях встал неизбежный вопрос: «Что делать?» Иногда и «Кто виноват?», но все же не столь громко, чтобы сплотиться против общего врага и повести с ним решительный бой.
«Путей» выхода из кризиса предлагалось множество, но все они носили ярко выраженный финансово-экономический характер и потому сумели увлечь лишь несколько процентов пригодно-склонных (этнически) к разного рода «предпринимательству» личностей.
Для всех остальных не хватило ни национального богатства, ни творческой энергии. Такие явления общенационального характера, как футбол, объединяли всех нас на незначительное время. Это все-таки не Бразилия, здесь зима как минимум 4—5 месяцев.
Когда с «национальным богатством» более или менее разобрались, всем, кому положено, захотелось узнать: «Камо грядеши?»
Все они заговорили о национальной идее и мечте. Как уже отмечалось, заговорили с апокалипсическим надрывом. На фоне устрашающе быстрого физического вымирания самых уважаемых людей советского времени, элиты среди «героев вчерашних дней», с трогательной надеждой вслушиваемся в слова тех, кто еще остался…
Впрочем, по-настоящему «новое» в истории найти сложно. Четыре тысячи лет назад на древнеегипетском папирусе был начертан следующий текст: «Списки отняты, писцы уничтожены …Подданных больше нет… страна вращается, как гончарный круг: высокие сановники голодают, а горожане вынуждены сидеть у мельницы… Рабыням дозволено разглагольствовать, в стране грабежи и убийства… никто больше не решается возделывать поля, с которых снят урожай; нет больше зерна, голодные люди крадут корм у свиней…» Это как бы социально-экономический аспект жизни египтян. Идеологические параллели вообще убийственны: «… Никто не стремится больше к чистоте, никто больше не смеется, детям надоело жить… в конце концов остается лишь желание, чтобы все это скорее закончилось».
«Новая» власть, элита: «…эти люди носят тончайшие льняные одежды, умащают свою плешь мирром. Своему богу, которым они раньше не интересовались, они теперь курят фимиам, правда, фимиам другого. В то время как те, кто не имел ничего, стали богаты, прежние богатые люди лежат беззащитными на ветру, не имея постели. Даже сановники старого государства вынуждены в своем несчастье льстить поднявшимся выскочкам».
На каком свете мы живем, кажется, разобрались. Это уже позитивная информация. Следующий шаг — разглядеть какими мы стали. Хотя бы в самом близком приближении.
У Ремарка в его совершенно потрясающем по художественной силе и психологическому воздействию в чрезвычайно, к глубокому сожалению, актуальном для всех нас романе «Черный обелиск» есть, кажется, нужные нам слова: « …человек веры и человек науки сидят за столом. Для них мир не кажется тонким, дрожащим беспокойством… грохотом глубин, молнией в ледяном эфире. Они люди науки и веры. У них есть лот и висок, вес и мера, у каждого своя, но это их не смущает. У них есть названия, которые можно прилепить ко всему, словно этикетки. Они хорошо спят. У них есть цель, которая их удовлетворяет, а страх, черный занавес перед самоубийством имеет свое название, его можно классифицировать и он перестал быть опасным…».
«Человек веры» в нашем мире утратил свое сакральное значение, переориентировавшись в ипостась «крепкого хозяйственника». На минутку допустим, что в науке остался «человек», способный, если не продуцировать знание, то хотя бы не извращать его. В противном случае и эта статья лишена всякого смысла.
Как оказалось, даже ценностные ориентиры поддаются количественному анализу. По мнению российских социологов, ответы на такие вопросы:
— Как изменились ценностные ориентации общества и его отдельных групп в 90-е годы?
— Каковы социально-политические последствия этих сдвигов?
— В какой степени они способствуют продвижению государства к демократии и рынку?
И даже:
— В каком направлении эволюционируют и будут эволюционировать ценности постсоветского человека в переходный период?
«…может отчасти дать углубленный комплексный анализ результатов массовых опросов, которые проводились в разное время социологическими службами, а также привлечение обширного массива эмпирических данных о взаимосвязи ценностных сдвигов с изменениями в социально-политической жизни». Что какие-то сдвиги произошли, никаких сомнений нет. Не совсем понятно, что подразумевается под «массивом эмпирических данных». В любом случае, данные социологического опроса независимого Фонда «Общественное мнение» за период с 1992 по 1999 год, представляют несомненный интерес.
Логика российских социологов достаточно проста. Есть ценности «человека советского», выстроенные на основе мифа о государстве: «собственнике всех материальных ценностей, всех продуктов прошлого, настоящего и будущего труда его «подданных», одаряющих их этими благами «по заслугам» перед тем же государством на принципах социальной справедливости и равенства».С другой стороны — ценности открытого (гражданского) общества: «профессионализм, личное достоинство, свобода выбора убеждений и поведения, деловитость, неприкосновенность частной собственности, невмешательство государства в частную жизнь граждан». Десять лет чрезвычайно противоречивых, неоднозначных и болезненных реформ должны были качественно изменить «Homo sovetikus» на «нечто» иное. Как уже отмечалось выше, для некоторых категорий граждан это сделать удалось.
Но не для всех. Возможно, это преувеличение, но, с нашей точки зрения, уже не следует говорить об адаптации ценностных представлений бывшего «советского человека» к реалиям гражданского общества «западного» типа.
Суть лавинообразных перемен, обрушившихся на весь цивилизованный (в Тойнбианской трактовке) мир состоит в смене парадигмы планетарного мышления. Большая часть когда-то изолированных, национально ориентированных институтов или исчезают, или приобретают универсальный характер.
Мировоззрение современного человека строится на двух, так сказать, краеугольных камнях — информации и коммуникации. Богатство и власть, сила и могущество принадлежит тем, кто находится в нужное время в нужном месте. Отсюда и противоположные ощущения, которые охватывают человека постсоветского пространства — ретроспективность происходящего, с одной стороны, бесконечная усталость от перемен — с другой. В этом, в принципе, ничего нового нет. Во все периоды нашей истории кто-то решал за нас, определял, во что верить, чему поклоняться. Если уж решили идти до конца в переменах уходящего века, то следует и признать господствующие ценности эталонного миропорядка. Тогда придет то, чего все мы так долго ждем — устойчивость жизни.
По наблюдениям большинства экспертов, за эти годы идентификационный код бывших национальных окраин и сателлитов Российской империи обрел свою законченность. Самодостаточные ханства и эмираты Центральной Азии так же органичны, как и маленькие, но гордые республики Балтии.
Игры по чужим правилам продолжают три славянских народа. Причем сила мифологического сознания в них столь велика, что личностные, сугубо специфические черты и проявления отдельных лидеров выдаются за иконные, архетипические государствообразующие свойства нации. Возможно, в случае с Россией это и верно, если она вернется к границам этноса. Украине с Белоруссией возвращаться некуда. У нас не было независимости, только борьба за независимость. К ней возвращаться не нужно, поскольку победа в войне достигнута и все возможные жертвы принесены. Это уже позитивная основа. Множество постколониальных стран на антагонизме с ужасной метрополией выстроили позитивную идеологию. Даже и в Африке. С другой стороны опыт британского Содружества наций доказывает, что можно обойтись и без кровопролитного, ресурсозатратного развода.
До сих пор многие в Канаде, Австралии, не говоря о Черной Африке, убеждены, что и развод-то был не так уж нужен. Как считает американский экономист М. Эрроуз, нищета и отсталость присущи не бывшим колониям стран Запада, а тем уголкам Земного шара, которые остались обойденными вниманием цивилизации. Украине незачем ностальгировать по социо- культурным поводам. Построение утопических цивилизационных систем рекрутировало слои населения органически не вписывающиеся в вековые устои традиционного бытия. Благо, проектов сопоставимых с их энергетическим потенциалом, всегда хватало. Так и теперь. Советский эксперимент построения общества равных возможностей и гуманистической борьбы с неприемлющими этого, завершился. Теперь самое время заняться тщательным обустройством той страны, что помнится всем нам как мечта И.Бродского о «глухой провинции у моря». Для этого, кстати, не так уж и нужны радикальные реформы «сверху». Стать более демократичными, законопослушными и цивилизованными по команде невозможно. Как нельзя полностью убедить украинца в том, что западные или православные стандарты жизни для него являются наиболее адекватными.
Нельзя не признать одного: открытое гражданское общество при чудовищном неравенстве доходов, расслоении и бездуховности оставляет шанс отдельной личности самостоятельно решать, что ему делать с этой жизнью, как реализовать свои знания, способности и опыт. Если есть, что реализовывать. Идеологические, политические и даже религиозные установки необходимы в качестве гибких формообразующих конструкций, позволяющих удерживать общество от тотального сползания к анархии и промискуитету. Внутреннее содержание нации в зависимости от ее исторического ментального опыта определяет способы выживания, развития и процветания. По мнению большинства социологов, «необходимо, чтобы в самой базовой ткани общества и его менталитета присутствовали те элементы, которые готовы к восприятию и воспроизводству ценностей, норм, установок демократии и рынка». Соотношение «человека советского» и «человека открытого общества» в нас и определяет, где мы находимся и во что верим.
