В середине 1930-х годов семьи моих бабушки и деда, которые познакомятся только лет через 15 в Аргентине, каждый своим путем выдвинулись в Латинскую Америку. Бабушка — из Пинского района, дед — из-под Луцка, из Озденижа, было им лет по девять-десять.
О путешествии бабушки я знаю крайне мало, вся ее большая семья и по сей день живет в Буэнос-Айресе. Дедова же семья сначала остановилась в Парагвае, потом 20 лет росла и обживалась в Аргентине, чтобы в 1955 году, поддавшись советской пропаганде, вернуться назад, в послевоенную УССР.
С детства вместо сказок мне рассказывали всевозможные аргентинские истории, часть я попытаюсь воспроизвести здесь. Предупреждаю, что единственная существующая версия — это версия семьи моего папы, верификация которой почти невозможна в связи с тем, что большинство ее участников уже в каком-нибудь аргентинском раю. Возможны примеси выдумок, но не моих, а бабушко-дедовых.
ДО ПАРАГВАЯ
Мой прадед Мирон был человеком мыслящим и социально-активным. Думаю, как раз эта его энергичность и водила остальных равнодушных к приключениям родственников по свету. Рассказывали, что он любил какую-то девушку, но та отказала в браке, выбрав богатого. После чего, через несколько дней, он женился на давно влюбленной в него подруге той девушки, и, следовательно, моей прабабушке Евдокии.
СЕМЬЯ МОЕГО ДЕДУШКИ ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ В ЛАТИНСКУЮ АМЕРИКУ. ОН — МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК В ПЕРВОМ РЯДУ
Не знаю, хорошо им было от того или плохо, но она часто спрашивала: «Мирон, хочешь супчику? — он утвердительно кивал, на что она отвечала: — А вот будет тебе борщик». Борщик — это не супчик. И вот такие комнатные войны и противостояния сопровождали их на всех континентах и кораблях, плывших по океану, эти континенты разъединяя. Или объединяя))) При Польше, которая тогда была здесь, прадед считался коммунистом, несколько месяцев сидел в луцкой тюрьме, и потому все решили ехать в Америку Латинскую от греха подальше.
ПАРАГВАЙ
Корабль плыл четыре месяца. Почему-то никто не разделяет мой энтузиазм, а я бы повторила такое путешествие — сколько времени для размышлений и сомнений. У моих пра— уже тогда был мой дед Леонтий и его сестра Клавдия. В Парагвае родилась третья, Валя, она была чистая парагвайка. Трудно поверить, что прабабушка не согрешила, ее рожая. Я помню ее уже здесь, она приезжала из Киева в Луцк навестить деда, и все всегда удивлялись ее красоте. Я ее целовала, и то ли оттого, что она приезжала в жару, то ли от особенностей ее смугловатой кожи я прилипала к ней щекой. Обычно после такого щеку хочется вытереть, но вот после нее — никогда. Я так и ходила, чувствуя запах ее сладких духов. Может, это такая детская любовь.
СЕМЬЯ ДЕДУШКИ СРАЗУ ПОСЛЕ ПРИЕЗДА В ПАРАГВАЙ, СЕРЕДИНА 30-х
В Парагвае течет река Парана, срубленный лес вырастает за ночь, а обещанные под хозяйство земли оказались непроходимыми чащами. Немало украинцев погибло, переплывая реку в самодельных лодках молчаливых индейцев. Добрые и местами даже беспомощные на суше, они набирались какой-то нечистой силы этой стремительной реки и выбрасывали своих пассажиров в ненасытные воды Параны, забирая их простые пожитки, совершенно непригодные для покорения бурной природы Латинской Америки.
Прадед Мирон, поехав в Буэнос-Айрес с какими-то бытовыми гастролями, случайно встретил там своего луцкого друга. Бывает, живя рядом, не встречаешь товарища годами, а вот за тысячи километров люди, наэлектризованные общим прошлым, определенно, притягиваются. Он помог всей семье переплыть Парану и поселиться в значительно более богатом и цивилизованном аргентинском Кильмесе, городке, который сегодня проглотил Буэнос-Айрес. Первая комната была, по словам деда, в красивом полуподвальчике, в который, бывало, набиралась вода от близости реки...
АРГЕНТИНА. СВЯЗАННОЕ, НЕАКТУАЛЬНОЕ
Бабушка имела привычку готовить мне фруктовые салаты. Тропических фруктов не было, особенно в годы 1990-е, были яблоки, алыча, какие-то сливы, может, виноград. Все это приправлялось медом, который я не люблю. Теперь понимаю, у бабушки была ностальгия по традиционным тропическим десертам. Иногда нам присылали мате, аргентинский напиток, доступный теперь во всех кофейнях, а тогда это была редкость. Удивляюсь, как пачки сухой травы(!) пропускали на почте. Тогда в дом приходило много друзей деда и бабушки, пускали напиток по кругу. Я, правду сказать, всегда брезговала пить вслед за кем-то из старших, поэтому пряталась за книжками, слушая их разговор. Все эти «старые аргентинцы» сохранили испанскую привычку лениво произносить слова и называть друг друга «сеньор» и «сеньора» даже на кухне с холодильником «Минск».
ПРАДЕД МИРОН С ЖЕНОЙ И ДОЧЕРЬМИ. АРГЕНТИНА, 1949
Деда я помню уже в «режиме» фиолетовых спортивных штанов, какого-то хаки цвета сорочки и папиросы в простом мундштуке. Мы часто играли в настольные игры и много говорили — об Аргентине тоже. Он мог терпеливо часами рассказывать о том, какова на вкус «Фанта» на берегу океана или о терпком запахе свежего миндаля. Дед умер, когда мне было десять лет, и каких-то очень серьезных тем мы затронуть не успели, но мне хорошо запомнился его ответ на классический девчачий вопрос: «Дед, а почему ты женился на бабушке?». Он долго описывал, какие тоненькие были у нее ножки, какие веснушечки и звонкий смех. Бабушка же на аналогичный вопрос отвечала убийственно (как для моего тогдашнего романтично-растревоженного возраста): «Все выходили, вот и я вышла...». В этом была между ними разница, была везде и всегда, хотя папа предполагает, что свои нежности она просто оставила в Аргентине вместе с тремя братьями и сестрой.
Семья бабушки сомневалась, возвращаться в Советский Союз или нет. Предлагали и ей подождать, однако она поплыла за мужем. Перед посадкой на пароход аргентинцы всячески отговаривали репатриантов, пугали коммунистической цензурой и закрытыми изнутри границами. Бабушка пообещала честно рассказать обо всем в письме. Тогда она еще думала, что едет первой, в разведку, а вскоре и ее семья вернется на щедрые земли справедливой родины. Если все вдруг плохо, жизнь сложная, а режим контролирует написанное, то бабушка должна была поставить в конце письма крестик. По приезде она поставила не один, а сразу три крестика, предупредив семью (и тем самым навсегда разъединив себя с ними). Я немножко разговариваю на испанском, и потому читала кое-что из их переписки. В каждом письме были какие-то печальные сообщения: то болезнь, то смерть. «Что же там такое творилось?» — спросила я папу. А он объяснил мне, далекому от советских правил человеку, что годах в 1950-60-х только такие письма, с исключительно важными сообщениями, пропускали на почте.
Папа родился в Буэнос-Айресе и прожил там пять лет. Об Аргентине он помнит лишь то, что в его дворе росло апельсиновое деревце и жил осел, а еще волнорезы на океане. Первое, что он помнит после переезда, это то, как в классическом для аргентинского мальчика костюме (пиджак и коротенькие шорты) пошел на советское первое сентября. Это был последний раз, когда папа надевал шорты))))
Случались моменты — приоткрывались границы, и маленькие волны «аргентинцев» во второй раз плыли в Латинскую Америку. В 1970-х и бабушка подстрекала семью вернуться. Ее ждали братья, комната в доме уже умерших родителей и работа на фабрике вышивки. Но мой папа, тогда уже юный комсомолец... Может, даже и не следует продолжать, достаточно так: мой папа был тогда уже юным комсомольцем.
Когда распался СССР, вместе с деньгами на книжке они потеряли последний шанс съездить в страну, где прошел самый счастливый период их взрослой жизни.
Когда распался СССР, на экранах появилось много мексиканских сериалов, которые они смотрели с невероятной внимательностью и всегда красиво одетые, так, будто их увидят с той стороны экрана, с той стороны океана.
Я уже несколько раз перечитываю, чтобы найти красивое завершающее предложение, но оно не находится. История, очевидно, продолжается.
