Украине до сих пор бытует мнение о «сельском» языке как своем и «городском» — чужом. С одной стороны, это мнение питают определенные реалии, которые стали историческим следствием особенностей развития украинских городов, когда в них собирались люди всех национальностей и в городах становился господствующим, «межнациональным» язык только одного народа — не всегда наиболее многочисленного, но всегда более уверенного в своем преимуществе, своей исключительности. Поэтому в такой стране города становились не центрами национально-культурного развития, а наоборот, — центрами денационализации.
А с другой стороны, такая ситуация указывает на ограниченность («недалекость») тех, кто ее создает. Они не привыкли читать книг (на каком бы то ни было языке!), интересоваться тем, что выходит за пределы повседневных забот, настоящей культурой (для них, как и для Прони Прокоповны, «культурное» — это то, что модно, «раскручено»). Поэтому массив национальной культуры, литературы (не этнографически-фольклорного примитива, а профессиональной, авторской), настоящий литературный язык — вне их кругозора. Соответственно, они действительно сталкиваются преимущественно с теми носителями украинского языка, которые пользуются им только из-за того, что не научились еще хорошо говорить по-русски, и почти никогда с теми, кто, зная русский язык и довольно часто еще несколько других языков, считает, однако, нужным разговаривать на своем, родном.
Тем, кто перенял подобное отношение от этой весьма специфической общественности, среди которой им суждено жить с мыслями, которые распространены в ней, они вынуждены считаться — в первую очередь дети, — надо «показывать» тот литературный язык, те произведения высшего уровня, на котором они написаны; тех людей, которые разговаривают на нем отнюдь не по незнанию русского языка. Нужно доказывать ошибочность ассоциирования всего украинского с чем-то «второстепенным»: украинского языка — с селом, украинского театра — только с театром музыкальной комедии (что, по сути, является только современной модификацией ярмарочного балагана), украинских писателей — прежде всего с юмористами (т.е., что ни говори, в известной степени паяцами!) и тому подобное.
Каждое высказывание, которое связывает украинский язык и все украинское с селом — даже когда такое высказывание не презрительное, а как раз наоборот, — порождает еще несколько новых украиноненавистников: как среди крестьян, которые рвутся из села, так и из тех, кто уже «вырвался» и стал «городским» (в их и их окружения понимании — в первую очередь, языком). А в украинизации, даже в такой несмелой и непоследовательной, такие люди в отношении себя усматривают попытку «вернуть их назад», снова окунуть этим языком в «деревенщину». Это не просто мое теоретезирование, а непосредственные впечатления от разговоров студентов — выпускников сельских украиноязычных школ, которые, однако, едва ли не больше всех сопротивляются переводу вузов на преподавание на украинском языке: «Нас убедили (! — В.Л. ) уже, что надо нам переходить на русский, так зачем же снова назад?» Именно в городах наибольшая почва для укоров, что самим украинцам не нужен украинский язык, что они сами «выбирают» русский (так кое-кто и ныне сознательно или бессознательно повторяет «аргументацию» Валуевского циркуляра!). В. Жежеря как-то заметил в «Голосе Украины», что Киев давно бы заговорил на украинском языке, если бы не вчерашние селяне, а ныне — киевляне.
Селяне и вчерашние селяне большей частью не любят, когда те, кто с другими разговаривает на русском языке, с ними переходят на украинский. Мы это делаем, используя такой нечастый случай, чтобы поговорить на украинском языке, а наши собеседники в этом видят предположение, что якобы они не знают русского, поэтому и пытаются как можно скорее такие подозрения рассеять. С этим я лично сталкивался неоднократно, в разных регионах.
Не преодолев привязки всего украинского к сельскому, этнографическому, мы никогда не вылечим простых украинцев — и селян, и не селян, потому что и те и другие одинаково сторонятся села — от комплекса второсортности перед всем русским. Кстати, во втором лозунге Мыколы Хвылевого: «Европа или «Просвита» — по сути, речь идет именно об этом. А поскольку с приближением к Европе дело подвигается неважно (о причинах — отдельный разговор), то люди выбирают из существующих возможностей то, что их как можно дальше якобы отдаляет от села, — русификация.
Но если уже действительно принимать за ориентир Европу (в широком понимании, весь западный мир включительно, и в первую очередь, с Америкой), то, может, это поможет по-другому взглянуть на украинский язык. Действительно, если считать единственно правильным «великий русский» язык, то украинский представляется «неправильным» и смешным. В этом дополнительная проблема нашего языка из-за его близости к русскому — ведь никто никогда не назовет армянский или узбекский язык «испорченным», «неправильным», «сельским».
А если серьезно, то сама мысль о том, что существуют языки «правильные» и «неправильные», непонимание того, что языки — разные, но все они «правильные» — каждый для своего народа, уходит корнями в доцивилизационное примитивное «я-центричное» мировоззрение, когда существование людей, которые разговаривают на другом языке, на привычном и понятном им, но на непонятном или же необычном тебе, рассматривалось исключительно как неудобство для себя лично и вызывало стремление переучить тех людей с «неправильного» их языка на «правильный» свой. Только такие неразвитые еще люди могли в древности сложить легенду о Вавилонской башне, где разноязычие толкуется как наказание за грехи, тогда как на самом деле это сокровище бесценное.
