Исследовав феномен проекта нации на будущее, ИМЕВШИЙ МЕСТО на определенной территории в прошлом, гуманистический ландшафтовед сможет определиться и в сущности «национальной идеи» также. В той мере, когда сама она, национальная идея, — не парадигма и не цель, не фон и не смысл, а трактуется как эфир, что в традициях сакрализации общественного бытия называют духом. Он, который позволяет идентифицировать себя в пределах определенного геопространства через ощущение единства с землей (land), дает прочувствовать, что ты — не единичная монада в безразличном универсуме, а часть кoллективного целого (natio) тоже. И тогда, вовлекая читателя в мир несвойственного ему в обыденности постмодерна, мы определяемся с локацией, которая ярким примером выразит нашу геоимиджевую ориентацию. В данном случае, народ, этнос, субэтнос — это категории географические, точнее — геоимиджевые, а не общественно-политические, то есть относящиеся к земле, на которой живут люди, а не к историческим абстракциям вообще, которые создаются в целях образовательно-воспитательных, в некотором смысле, пропагандистских. «Кто ты?» — спросит вконец заинтригованный читатель. «Борисфенит из Ольвии!» — гордо отвечу я.
ГЕОПРОСТРАНСТВО ОЛЬВИЙСКОЙ ХОРЫ
«Ольвия, эта античная жемчужина Северного Понта, — обращусь я с лекцией к аудитории последователей гуманитарной парадигмы в географии, — была основана в VI веке до н. э. ионийцами из Милета на высоком берегу лимана при слиянии его с морем и названного Ипанисом — будто бы за наличие вокруг озера, «матери Ипаниса», пастбищ диких белых лошадей. Там и создали они, в короткие исторические сроки, свою независимую державу, которую прославили эффективным трудом и умением защитить себя»
Степной простор, с одной стороны, и лиманный — с другой, поглощали и город — собственно полис, и сельские усадьбы, — Ольвийскую хору, были выразительной чертой окружающих ландшафтов — далью, которая с детства приучала колонистов к бдительности, к постоянному ожиданию нападения, к ощущению, что не сегодня завтра их жизнь оборвет стрела налетевшего с севера кочевника, когда тому вдруг станет не по нраву ситуация равноправного партнерства.
А степью, кроме людей-на-конях, бегали сайгаки, куланы, лисы, зайцы, дрофы. А рыбное население близлежащих рек и лиманов составляли осетровые, скумбриевые, кефалиевые, сомовые, карповые и другие виды рыб, съедобных и вкусных, и было их такое несметное количество, что побратимам своим, «затриморским» далеким, могли они много пожаловать — в обмен на технологические тонкости и конкретные изделия для быта и войны, если и когда война становится бытием.
Все это определило place-of-homeland — новую родину древнегреческих поселенцев, поскольку благоприятно совместились экоусловия и удобное геопространственное положение: на пересечении древних торговых путей. Как жить им, оставшимся без стереотипа поведения в привычном ландшафте? Или самим стать народом? Новым народом. Другим народом. С тем же характером, что и предки, но с иными намерениями.
ЭТНИЧЕСКИ СМЕШАННОЕ НАСЕЛЕНИЕ
Другим оно и быть не могло: «цієї землі дісталися хвацькі грецькі хлопці, без жінок прийшли...» Ольвийскую хору, иначе, округу — территорию, на которую распространялось влияние власти как суммы Закона и Прав, то есть самой «продвинутой» (в демократическом смысле) цивилизации античного времени — выстроили и «вынянчили» в средиземноморской ойкумене люди, объединенные названием «греки», а выходцами были они как раз из этих, северопонтийских, краев, но сколь глубока их историческая память — нам не ведомо и никому не ведомо... разве что самoй ноосфере ведомо... Занимались они тем, что выращивали злаки, выпасали скотину, ловили рыбу, которой — на выходе-то в море, чем, собственно, и определялось решающее значение ольвийского топоса! — водилось великое множество, и слыли в других краях умелостью в ремеслах, не обделенными купеческой хваткой, любовью к искусствам и гармонии, а еще, все вместе, были они хорошо обученными и дисциплинированными воинами, надежными в защите отчего дома, но главное — они были демократами, способные выбирать себе Лидеров, которые, в свою очередь, были подотчетны гражданам, периодически собиравшимся для этой цели на самом почитаемом месте — на агоре... а богатые помогали бедным, и когда выдавался неурожай, пустели закрома богатых в пользу неимущих, и разбивались вдребезги закладные записки, потому что были из обожженной глины, и этих свидетельств сознательно стертой с памяти зависимости археологи обнаружили достаточное количество, и даже рабы имели у них семьи, но не имели прав: выбирать Лидера и быть избранными.
«ХВАЦЬКІ ГРЕЦЬКІ ХЛОПЦІ»...
Объединенные силы людей разных, но взлелеянных одной территорией, и врага одолевали в большинстве стычек; победили они, когда пришло время — а случилось это в 332 году до Христа, — и Александра Македонского, до того непобедимого. 30 тысяч солдат полководца Зопириона, ставленника его на землях Понта, вздумали разрушить Ольвию, стереть с лица земли и полис, и мелкие поселения, за какое-то там непослушание, ну не захотели они, скажем, иметь на своих рубежах «ограниченный контингент» — якобы, «для умиротворения варваров с севера» — так они, борисфениты Ольвии, рассеяли по степи вояк Зопириона — вздумавшего их покорить наместника Фракии — с самым что ни на есть современным вооружением и передовыми тактиками боя — и сделали это с удвоенным «варварами» азартом — лихим бесстрашием, опасным для римских дисциплинированных когорт.
А почему они не дали себя покорить? А потому эта земля была для них священной, а священную землю надо оборонять до конца, до последнего. Потому что территория хоры находилась под покровительством их богов. А святилища, которые назывались extra-urban, оказывается, заранее определяли границы вмешательства в местный ландшафт!.. Изначально приграничные земли ольвийского полиса были окружены, как сказали бы сегодня, «священным фронтиром» — некими участками суши, преимущественно, прибрежной, которые, на стыке Земли, Воды и Неба, наиболее притягательны для отображения культа.
Для пущей функциональности требования, определяющие меры предосторожности, сводились к ландшафтной возвышаемости «стерегущих» отчизну топосов. Благодаря более широкому обозреванию «всего вокруг» они становились оплотом гражданского бдения для борисфенитов — созревшей в определенном геопространстве нации. Иначе: это была нация, сформированная Территорией. А Борисфеном, замечу, древние греки называли современный Днепр.
Геродот написал о них: «...живущие здесь ольвиополиты, себя называющие борисфенитами». Дион Хризостом произнес здесь свою знаменитую «Борисфенитскую речь». Не «ольвийскую» — на агоре в окружении многочисленных слушателей, с детства помнивших гекзаметр эпоса Гомера, — а именно «борисфенитскую». Значит, к концу эры, выражаемой через понятие «античная эпоха», было, в принципе, понятно, как складываются человеческие сообщества, в дальнейшем именуемые емким, но контрастным понятием НАЦИЯ. И мы, живущие в веке двадцать первом, говорим уже о нациегенетическом явлении на территории Украины. И даем ему географически обоснованную дефиницию:
ТЕРРИТОРИЯ РОЖДАЕТ НАЦИЮ
Нация не меняет территорию, а сформированная территорией нация закрепляется на ней, и уже другой территории эта нация иметь не будет.
Давайте продолжим рассуждение вместе... Земля сначала... — край, land, peye (применительно к понятию «пейзаж»), где мы общностью, данной нам свыше, уместились, то есть нашли свое место на планете; самоутверждение — кто такие «мы», потом. Почему мысль не впереди «процесса», не опережает намерение, а лишь результирует его — в формулировании: «на-а-ция!»? Почему мы любим свой флаг и поем: «Моя страна...» — почему?
Потому что так, в этой эмоции, мы выражаем нашу гордость. Мы патриоты — а патриотизм есть непреходящее, внутренне выстраданное поклонение знакам, в том числе символам, национальной идентичности. Патриотизм — это религия почвы; не намерение и не архетип, а коллективное чувство сакральной полноценности в осознанном как «родной» вмещающем нацию ландшафте.
Итак, мы приходим к выводу, что сформулировали дефиницию географа относительно понятия «нация».
Нация — это продукт у-мещения.
А умещение «в чем-то» всегда компактно. Оно направлено «внутрь», а не «вовне».
Но случается, что: «а-мы тут а-главнее, а-все остальные а-будут у нас на посылках»... Поиски «своего места» есть причина завоевательных войн. «Дайте мне еще территорий, и все немцы будут счастливыми!» «Дайте мне еще территорий, и пролетарии всех стран будут счастливыми»...
Я могу навести другие примеры — пожалуйста! Но вы прекрасно подберете их сами, понимая, что все они будут из серии: «Куда глаз, там и Влас». То есть, хваткие на чужую землю всегда будут считаться агрессором...
Земля как планета выступает геосубъектом; таким же образом геосубъектом выступает некая условно очерченная территория в низовьях рек Днестра, Южного Буга и Днепра, в определенное время — античное, а, может, и несколько раннее — родившая нацию, именуемую нами борисфенитами.
Не той, привычной нам state-nation — крепкой нации-государства, а некой conglomeration of diverse peoples — скоплением у-мещенных субэтносов, судьбой обреченных не делить территорию на сферы влияния, а на со-в-местное проживание. Такое шаткое квази-равновесие иногда, как ни странно, способствует процветанию: дружбы особой нет, но и война на уничтожение немыслима. Это еще не субъект — движитель истории, но и не «вялый» этнокомпонент, суррогат процесса.
...Я глубоко убежден, что с эпохи античности, со времени, что ее предопределило, мир стал полниться гуманистичностью, тогда же и началось становление человека, ощутившего себя и своих сородичей единым мощным целым на определенной — и только на этой, и никакой другой — территории. Это есть сутью того, что включает в себя понятие нации.
И его определяло отнюдь не желание заставить других по разным признакам людей быть насильно угнетенными.
Напоминание «о земле ольвийской» важно уже потому, что соотносит исследованную нами «сакральную полноценность» с духовной предрасположенностью и ольвиополита, который, в новых территориальных реалиях, все больше называл себя борисфенитом, и нашего современника, который избавляется от колониального патернализма.
Произошла (а в наше время продолжается) трансформация (а как по мне, то я называю это «невимушеним пошуком») национальной идентичности.
Я, который наполняю смысл своего существования украинской идентичностью, с высоты когнитивно восторженного полета удовлетворен навеянными географическим воображением (geographical imagination method) фактами ментальности древнего этноса. Ретроспективный взгляд на идеальную сущность местности, именуемой ольвийской хорой, в которой, собственно, я вырос, позволяет мне это сделать.
