Для философа нет, пожалуй, темы труднее, чем тема свободы. Это, по-видимому, как у поэта тема любви. Сколько ни думай, ничего путного не напишешь. А между тем и тот, и другой только этими двумя темами и озабочены. Все остальное — так, мелочи, детали. И неслучайно рождение философии из поэзии. Хотя вопреки факту это мало кем признается. Любопытно, что и в зрелой философии бывали подлинные поэты. Вот, к примеру, Гегель. Его диалектика — это поэзия высшей пробы. А что помнит о Гегеле доктор таких-то наук, во времена оны державший кандидатский экзамен? Ну количество, ну качество, вода кипит, зерно прорастает и т.д. Или вот еще — диалектика. Что есть лысина? Превращение головы в задницу, сначала по форме, а потом и по содержанию. Хорошо еще из Чехова. «От чего умер ваш дядюшка? Он, знаете ли, вместо пятнадцати капель, как предписал доктор, принял шестнадцать». Такая вот философия. Смеетесь? А ведь Гегель иначе как о свободе, ни о чем другом не мыслил. И в конце жизненного пути изрек следующее: «Ни об одной идее нельзя с таким полным правом сказать, что она неопределенна, многозначна, доступна величайшим недоразумениям и потому действительно им подвержена, как об идее СВОБОДЫ, и ни об одной не говорят обычно с такой малой степенью понимания ее».
СМЫСЛ СВОБОДЫ
Свобода неуловима мыслью и словом. Помыслить или высказать — значит определить и закрепить нечто. А со свободой несовместимы ни пределы, ни скрепы. Впрочем, известно, что «моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого». Так это — «моя свобода». А свобода вообще дышит, где хочет. Николай Бердяев додумался даже до «несотворенной свободы», которой «принадлежит примат над бытием». Само же бытие, по Н.Бердяеву, есть «остывшая свобода» или объективация. Этот феномен — объективация — наполняет мир трагизмом. Объективация есть выбрасывание вовне, когда Свобода=Дух увядает и умирает. Несотворенная свобода иррациональна, она укоренена в Ничто или в бездну. Бердяев использует для «бездны» слово Ungrund, заимствованное у немецкого мистика Якоба Бёме и в банальном смысле означающее «подземелье». Эта свобода пребывает вечно и вне Бога-Творца. Она неподвластна Богу.
Я думаю, не надо искать одного-единственного, самого правильного определения свободы. Все, что говорит человек о свободе, верно, ибо он говорит о себе. Только кто этот человек, кто говорит? Это нельзя не учитывать. Некоторые считают, что не важно, кто говорит. При объективном научном рассмотрении выясняется, мол, суть дела вообще. Другие возражают: такой объективизм — вчерашний день философии. Послушаем все-таки, что говорят.
1.«Свобода — это когда я могу делать все, что хочу». Разве это не верно? Но кто так говорит? Раб, и вообще человек зависимый. Он говорит так потому, что не может делать то, что хочет, а вынужден делать то, что не хочет. То, что прикажут. Все мысли его об одном — избавиться от чужой воли, убежать от ненавистного надзирателя, самодура старшины, зануды учителя, болвана начальника. Они — все эти люди — препятствуют осуществлению его желаний. Освободиться, значит обрести независимость от них.
Далее одно важное замечание. «Могу» в этом определении означает возможность действовать при отсутствии препятствий, чинимых другими. Если человеку связали ноги, то он не может, скажем, танцевать, и, стало быть, он не свободен. Безногий тоже не может танцевать. Но о нем не говорят, что он не свободен. Эту свободу, поскольку она характеризует отношение между людьми — между желающими действовать и создающими препятствия к действию, называют политической свободой.
2. «Каждый шаг вперед по пути культуры был шагом к свободе». Здесь речь уже о человечестве. Так говорят марксисты. И тогда оказывается, что задача человека как человечества — освободиться от тирании природы. В этом, говорят, смысл истории. С прогрессом растет способность человека действовать в соответствии со своими интересами и целями, опираясь на познание объективной необходимости. Короче, свобода есть «познанная необходимость». О примере с безногим приверженец такого понимания свободы скажет так: мы познаем объективную реальность, сделаем протезы и безногий будет танцевать. Мы освободим его от «деспотизма физической необходимости». Тоже хорошее определение, если не считать, что свободой здесь названо то, что лучше называть властью или господством над природой. Чтобы не подменять понятия, чтобы идея политической свободы не уходила в тень.
3. «Быть свободным, значит — владеть собой». Когда я становлюсь независимым от чужого произвола, от препятствий, чинимых моему действию другими людьми, тогда я делаю первый шаг к свободе более высокого уровня. Надо еще освободиться от себя, т.е. не быть рабом своих страстей. На манер марксистов можно говорить здесь о природе, но теперь природа во мне. Она есть моя плоть, а плоть есть «бытие, не владеющее собой» (В.Соловьев). Она понуждает меня к поступкам, которые я сам не хотел бы совершать. Как человек свободный, я говорю вслед за апостолом Павлом: «Все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1-е Кор. 6, 12). Можно утверждать, что человек свободен, когда он может сказать себе «НЕТ». Это «нет» голос разума диктует иррациональным страстям. Впрочем, пока приходится говорить «нет», человек еще не полностью свободен, он только стал на путь свободы. В конце этого трудного пути, пути аскезы, или проще самовоспитания, формируется личность, которая уже просто не желает того, чему она раньше говорила «нет».
4. А теперь о свободе, если можно так выразиться, свободного человека. Цивилизованного человека, говорящего больше «наша свобода», нежели «моя свобода». Здесь я бы выбрал высказывание Эдмунда Берка: «Люди обладают правом на гражданские свободы ровно в той мере, в какой они готовы налагать на свои вожделения цепи морали, — в той мере, в какой их любовь к справедливости превозмогает их алчность». До такой свободы расти и расти. Это становится ясно, когда свобода обрушивается на общество. Когда у журналистов развязываются языки, а у начальников — руки. Тогда вспоминаешь о временах парткомов и обкомов. Они не только давили неаккуратных на слова, но и окорачивали зарвавшихся царьков, первых лиц средних эшелонов. По-видимому, эти царьки никогда не были так свободны, как теперь. Нас призывают употреблять против них силу закона, правосудия. Замечательная идея, если забыть, что эта сила в их же руках.
ЗАЧЕМ СВОБОДА?
Что делать со свободой, ради чего ее добиваться? В некотором смысле вопрос этот просто глупый. Ибо свобода — сама суть человека. Стало быть, свободы много не бывает. Жизненная задача человека — освобождение. Начинается оно с появления на свет, с освобождения от тела матери. И продолжается до последнего вздоха, когда, как говорил Платон, душа освобождается от оков тела. И вся жизнь между этими событиями — освобождение, каждодневное, ежечасное. Человек ест, значит он освобождается от гнетущего чувства голода, домогается женщины — освобождается от нее, как ему кажется. Может быть, поэтому о свободе как состоянии и говорить нечего? Но почему же? Вот я вышел за ворота тюрьмы — я свободен. Разве не возникает вопрос, как мне свободой распорядиться? Иными словами, что мне делать с самим собой? Вопрос вопросов. Благо, что всегда найдутся обыденные проблемки, которые отодвинут этот вопрос, заглушат предвечный зов в душе. И станет человек в колею, и спокойно поковыляет пошлою дорогой. А иной увидит жизнь как проект. По- разному выражается эта обращенность в будущее. Состояться в качестве человека, достигнуть максимального богоподобия, получить в полной мере земные ценности — богатство, власть, социальный статус. Все эти толкования проекта допустимы. Все подпадают под определение: культура — это усилие.
БРЕМЯ СВОБОДЫ
Такое уж это благостное состояние — свобода? Сразу обрушивается куча вопросов: как поступить, что сказать, что купить, что вообще делать, как жить, быть или не быть, в конце концов? Сделать выбор, принять решение, осуществить его — легко ли все это? Самому, легко ли? Хорошо бы сбросить тяжесть выбора. Чтобы не решать самому, чтобы кто-нибудь за меня все это. Кто-то всезнающий, всёмогущий. Есть вариант — обычай. Следовать обычаю в традиционном обществе — дело каждого. И пресекать отступление от обычая тоже. И выходит, что в таком обществе люди как бы повязаны. Каждый бдит, и все они, как один. Кому-то нравится жить в традиционном обществе, в обществе, где царит обычай. Так спокойнее, ибо обычай — внешний разум, аккумулированный разум предков, все заранее предопределил, предугадал, расписал и предписал. А разум внутренний, собственный, спокойно дремлет. Ему незачем напрягаться. Но…«обычай — деспот меж людей». Это певец свободы хорошо подметил.
Внешний разум может существовать не только в форме обычая. Это — разум другого человека. Учителя, наставника, признанного духовного авторитета. Это признание свободно. Я жажду быть рядом с ним. Ни для чего, просто быть. А если все-таки «для чего?», то для спасения души. Не надо думать, что такое было когда-то. Такое есть сегодня. Москвич, бизнесмен бросает суперприбыльное дело, продает «Мерседес» и едет на крохотный остров в Псковском озере, чтобы передать в местный храм накопленные средства и жить молитвами рядом со старцем. И таких странных людей там не мало. Они хотят быть ближе к старцу, возможно потому, что старец ближе к Богу.
Еще вариант — хозяин державы, отец родной, вождь и учитель. Тот, кто защитит, успокоит, все устроит, накормит, наведет порядок. Мало ли людей сегодня тоскуют по нем? Есть и теоретики среди них. Рассуждают они примерно так, как Великий инквизитор из известного романа. Основной тезис — «ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!». А потому при выборе — свобода или хлеб — большинство людей предпочтут хлеб. Ибо хлеб очевиднее, «ничего нет бесспорнее хлеба». Более современный образ — рыбу тебе или удочку? — Конечно, рыбу. Это большинство состоит из слабых и подлых, созданных бунтовщиками. Они не могут справиться со своей свободой, они ищут, пред кем преклониться, и преклонятся пред теми немногими и сильными, кто поднимет знамя хлеба земного.
Сходство хозяина державы и Великого инквизитора простирается дальше. Дав слабым хлеба, они берутся успокоить, т.е. победить и пленить, их совесть — дать им веру. Не ту, что основана на свободной любви, а ту, что позже назовется «идеологией» и составляется из трех земных сил — чуда, тайны и авторитета. Кто владеет этими силами, тому слабое большинство вручит свою совесть. Наконец, последнее мучение человечества — потребность всемирного соединения. И это обеспечат сильные мира сего, получив от слабых их свободу. Объединят раздробленное свободой стадо, предотвратят великое истребление, спасут слабых от них самих.
Ни один из перечисленных вариантов бегства от свободы цивилизованному человеку не подходит. Не надо бежать, поезд ушел. Человек действительно обречен на свободу. Возможно, таким он был всегда — стоящим один на один со своей свободой. Но сегодня он осознает это острее, чем когда-либо. И потому сегодня он яснее понимает ответственность. ЗА Себя и ПЕРЕД Другим.
