Вы хотите от репортера последовательного анализа, точности расстановки акцентов, дозированности в определении, что было самым-самым в нашей остросюжетной прапорской жизни, — нет, увольте! Аналитики еще будут изучать, в чем феномен нашей любимой газеты с железобетонным названием «Прапор комунізму» (в январе ее 30-летний день варенья), которая подарила украинской журналистике ярчайших редакторов самых заметных изданий, крепкие журналистские перья, рассчитанные как бы на длинные дистанции. Мы, птенцы школы Олега Сытника, каждый по-своему можем рассказать о нашей уже живущей в памяти газете. Репортер же, уловив в свое время флер и обаяние такой творческо-человеческой дружбы, как бы консервирует навсегда свежесть восприятия, и в любой момент открыл его, и вот, пожалуйста, угощайтесь — тут все натуральное.
Сегодня могут подумать, что это умиление и преувеличение, но мы не знали, что такое застой. Можете не верить, журналисты нового века, дело хозяйское, но так было, что само по себе счастье. Пусть простят меня все три полосы — самые главные в газете, но территория репортера — четвертая, и, используя в определенной степени служебное положение, возможно, невольно буду грешить перекосом. Наш особенный главный редактор Олег Иванович Сытник понял бы эту слабость. Наверное, пробурчал бы грозно, но по сути ласково, как проделывал не раз на летучках. Только и слышала в своей адрес: что вы хотите, она же ни одного райкома не знает. А ну скажи, как фамилия секретаря райкома — и называл любой район. В ответ от меня слышал одно и то же — в ваши райкомы не играю. Я — РЕПОРТЕР. Кстати, с таким выражением, что каждая буква звучала, как заглавная. Да и политический репортаж, самое изысканное блюдо газеты, впервые родился тоже в нашей газете. Палитра полос была столь артистичной, что и серьезные материалы первых полос во многом благодаря упругой азартной атмосфере (это при ночных дежурствах в типографии, необходимости всегда сдавать в номер, в газету — орган горкома партии), не создавались равнодушными перьями. У Сытника было гениальное чутье на нужных ему людей.
Не удивляйтесь определенной непричесанности рассказа — зримость, острая осязаемость воспоминаний мешает написать как нужно — прилично и уравновешенно. Не умею — не научилась, да и не хотела учиться. Моя цель, уловив нюанс, всегда ускользающий, мерцающий, ощутить, что тема в капкане — и все, что попало в плен, и люди, которых сейчас тормошишь, будут работать на материал. Все мы знали любимую сытниковскую примету — если знобило при написании материала, значит, он получится. И нас, надо признаться, часто знобило на двух редакционных этажах.
У репортера же такая жизнь, что он не может ждать, когда, скажем, наступит осень, и груша созреет. Она, эта самая груша, должна падать к ногам тогда, когда нужно, то есть сейчас. В шесть часов вечера мог просигналить секретариат, что на полосе дыра, срочно нужна информация. И вечером, когда все расходятся, наш отдел начинал перерывать город, и, надо сказать, весь город перерывали за секунду. Иногда, с трудом разобрав нашу скороговорку, на том конце провода восклицали почти с ужасом: Господи, что случилось у вас? А что? Ничего не случилось — просто дежурная вечерняя дойка. Правда, особо нервная, с колес. Картинки жизни отдела информации мне ближе, но они-то универсальны для нашей газеты — мы всегда были интересны друг другу. Наверное, и это зажигало в нас внутреннее пламя, делало чуть ли не всесильными. Мы даже не догадывались тогда, что нашу чрезвычайно популярную в столице ежедневку будут именовать школой Сытника, мы просто учились друг у друга, нас выравнивала общая страсть, чтобы топка «Прапора» горела ярче всех.
В редакцию приходили, как бы сейчас сказали, VIPы всех мастей, и Папаша (одна из кличек редактора) расцветал, когда ему говорили: ну и баб ты собрал у себя. Странно, что и работать умеют.
Чтобы окончательно подорвать слабую надежду на солидность повествования, вспомню свой первый день в «Прапоре». Уверена, когда-нибудь его, этот эпизод, используют в кино, впрочем, дело не в этом. На маленьком примере попробую защитить свою эпоху, в которой не только удушье жило, а и настоящий кураж, без всякого грима.
Итак. В небольшом двухэтажном домике на Артема, 24 что-то ремонтировали, и потому центральный вход был закрыт. Со двора под углом 45—50 градусов установили деревянную лестницу прямо... на второй этаж. По ней бегали корреспонденты, машинистки, зав. отделами. Я стояла внизу и с настороженным ошеломлением наблюдала, как ветер надевает женские легкие юбки на головы бегущих вверх прапорянок. Это очень веселило мужскую половину редакции, которая, конечно, в этот момент почти в полном составе собралась под лестницей на перекур. Мне тоже предложили подняться, но я предпочла быстренько сбежать. Согласитесь, пообвыкнуть бы маленько! Два дня пребывала в некой завороженности, а затем игру прапорскую приняла как нежданный подарок и, уже захлебываясь от счастья, ожидала каждый новый рабочий день. Так, играючись, формировались личности такого крепкого замеса, что нынче, ставши известными профессионалами, уже и сами ваяют, может, еще более талантливо, новые поколения журналистов.
Что еще могу сказать? Сейчас как будто новые жизненные правила, и мы все, конечно, кто научился, кто учится вписываться в них. Но оказывается, что тот, кто хочет играть в интересную жизнь, а не только тянуть лямку, он обязательно что-то придумает. А школа «Прапора» человека так настраивает, что тот в охоте за интересной жизнью пребывает всегда. Мы имели «журналистские пальцы». Садили с любовью, вырастало быстро и всегда индивидуально. Нас и сегодня тянет друг к другу, так как никогда не допускали мертвого сезона в отношениях, в работе. Преодолевая искушение вспоминать и вспоминать, называть теперь известных в стране прапорян, все же остановлюсь. Перегруз, как и недосол, репортеру вреден. Хочется ведь снимать уголок на репортерской полосе всю жизнь, и чтоб он никогда не был тесен. Вот такую иллюзию дарит репортерство навечно — вроде вся жизнь впереди.
Шалунишка ты, наш «Прапор»... Повезло же!
