— Расскажите, уважаемый доктор, какие изменения произошли
в Центре в последнее время — к худшему или к лучшему?
— За последние пять лет уровень клиники скачкообразно повысился
— дают результаты усилия минувших лет. Можно уже говорить о нашей школе
хирургов, которые в настоящее время работают не только в Центре, но и во
многих других государственных и коммерческих медицинских заведениях. Наши
ведущие специалисты — это преимущественно молодые люди; и именно они определяют
лицо Центра. Хотел бы вспомнить некоторых коллег, таких, как Юрий Кондратенко,
на счету которого в прошлом году более 1000 операций; Георгий Пархоменко
сделал 528 операций; Николай Сергиенко — 505. Андрей Сергиенко — 503 операции.
Это при том, что среднее количество операций на одного врача — до 200.
Мы работаем на современном оборудовании, о котором 2—3
года назад я не осмеливался даже мечтать, — хорошо оборудованные операционные
комплексы, лазерные установки. Часть оборудования — свое, отечественное,
очень неплохое, а часть — пожертвования из-за рубежа; чаще всего от западных
фирм-производителей и религиозных организаций. А из бюджета, от государства
мы не получили на переоборудование ни копейки.
Хотел бы сделать акцент на том, что именно сейчас нормальная
работа нашего заведения, как и многих других, оказалась под угрозой. Дело
в том, что Конституционный суд Украины приостановил действие Перечня платных
услуг в государственных заведениях здравоохранения, утвержденный в 1996
году. Тем самым фактически запрещена так называемая добровольная компенсация
пациентами расходов на их лечение. Я абсолютно согласен с академиком Николаем
Амосовым, который в этой связи призвал государство «не лицемерить, если
оно не способно экономически обеспечить бесплатную медицину». Каждый больной
имеет право выбирать для себя уровень медицинских услуг, а медицина должна
иметь возможность выполнять свои функции, пусть и за счет пациента. Приведу
пример. В этом году в нашем Центре было сделано 5 тысяч имплантаций искусственного
хрусталика. Хрусталики импортные, очень высокого качества, и ни один из
них не был оплачен государством. Так что же, люди должны были уйти от нас,
как и пришли, — слепыми? Хочу еще подчеркнуть, что не было случая, когда
бы двери больницы закрылись перед человеком, у которого действительно нет
денег. Мы никому не отказываем в операциях по коммерческим соображениям.
(Прибавлю, что подавляющее большинство пациентов, даже малоимущих и даже
тех, кто приехал из других областей, считают, что расходы на операцию глаза
очень умеренны и общедоступны. — К.Г.)
— Расскажите немного о себе. Вы пошли по стопам отца, известного
профессора Николая Сергиенко. Или дед тоже был врачом?
— Нет. Дед был хорошим сапожником, а бабушка швеей. Мне,
видимо, передалось что-то от их ремесла, очень нужное в тонкой микрохирургии
глаза. Бабушка прошла через кошмары концлагеря и выжила — благодаря своей
жизненной философии; эта философия полезна и мне, потому что наше поколение
также живет в экстремальных условиях. Верю ли я в Бога? Я воспитан атеистом,
но в душе Его чувствую, как, наверное, большинство людей. Церкви же, особенно
православные, не считаю обязательными институтами общества.
Окончил наш мединститут, защитил кандидатскую диссертацию,
стажировался за границей. В Центре работаю со дня его основания — 10 лет.
Большое влияние на меня когда-то оказала система и клиника Федорова, на
пороге которой заканчивалась могущественная советская власть. Сейчас заведения
Федорова слишком коммерциализованы, это неинтересно. Но пример Федорова,
который создал собственный мир в тех условиях, сформировал мою веру в то,
что именно от человека, личности зависит все. Не от связей, денег или технического
оборудования. Дай все это какой-то бездари, и оно уйдет в песок, а способный
человек на пустом месте и во вражеской среде способен создать достойные
условия для труда.
Мне 33 года, классический возраст напряженной работы, возраст
профессионального призвания. Хочу отвечать требованиям международных стандартов
в микрохирургии, хочу делать больше операций, хочу, чтобы в Центре были
самые современное оборудование и операционные технологии.
— Сколько всего операций вы провели? Расскажите, будьте
добры, об операции, которая была особо сложной или ответственной.
— Всего сделано более 2000 операций. Одной из наиболее
эмоционально напряженных была такая. В 1992 году к нам приехали американские
хирурги — демонстрировать свое мастерство. В операционной собралось много
киевских врачей и ученых. В таких обстоятельствах работать всегда сложно,
тем более не у себя дома. Поэтому когда случилось некоторое осложнение,
американский хирург растерялся. Я тогда ему ассистировал и был переводчиком.
Увидев, что дело может закончиться плохо, предложил гостю помощь и успешно
завершил операцию. Этим, кстати, было сказано, что для некоторых классов
операций наша технология эффективнее. Но это мне далось нелегко. Когда
сел за микроскоп операционного стола и начал работать, ощущал себя словно
минер; спина покрылась холодным потом; казалось, что на меня смотрит вся
страна.
— Изменилась ли картина патологии глаза в нашей стране
в связи с ухудшением экономической и экологической ситуаций?
— Изменилась — к худшему. Возьмем, например, такое распространенное
заболевание, как катаракта. Сегодня катаракта, когда-то болезнь стариков,
заметно «помолодела», особенно среди мужчин, сопротивляемость которых стрессам
намного ниже, чем у женщин. (Вы, по-видимому, обратили внимание на то,
что большинство палат в нашей больнице — мужские.) Помолодел также диабет,
который оказывает большое влияние на зрение. Между тем, в богатых странах
диабет считается не болезнью, а «образом жизни» (разнообразные диеты, специальные
режимы труда и отдыха, постоянный контроль и тому подобное); наш диабет
западные врачи называют «историческим» — это позор для страны.
Отмечу, что в последние годы существенно увеличилось количество
пациентов, в том числе и детей, с огнестрельными и другими криминогенными
повреждениями глаз. Теперь часто стреляют в лицо, чаще всего «просто так».
— Вы стажировались в Германии, в США. Что больше всего
вас там поразило, что больше всего отличает их порядки от наших?
— Сравнивать наши клиники с западными невозможно — это
абсолютно несравнимые вещи. Меня, однако, больше всего поражает другое
— пациенты. В западных клиниках почти невозможно встретить пациентов с
такими запущенными болезнями, с которыми люди приходят к нам. У нас отсутствует
традиция постоянного внимания к своему здоровью, привычка обращаться к
врачу немедленно, после первого, едва заметного проявления дискомфорта
в организме. Мы постоянно откладываем визиты к врачу («после защиты диссертации»,
«после того, как выкопаю картошку» или «отдам дочь замуж» и тому подобное).
Запущенность болезней, в частности болезней глаза, приводит к усложнению
операций и к более длительному сроку лечения. Не говоря уже о снижении
вероятности успеха. Не удивительно поэтому, что некоторые из тех операций,
которые мы делаем у себя в клинике, например удаление катаракты, западные
специалисты перевели в разряд амбулаторных. Пассивная позиция украинских
больных частично воспитана советским режимом, когда «человек-винтик» должен
был заботиться в первую очередь об общественных обязанностях, а уже потом
— о себе, о собственном здоровье.
Мне, однако, кажется, что немаловажным фактором здесь является
пресловутое терпение, даже фатализм нашего народа, от него мы весьма пострадали
исторически, страдаем и сейчас. Где в мире вы найдете, например, врачей,
медсестер, работающих почти бесплатно? Не могу представить, как живут сегодня
наши сестры на свои 100—150 грн. зарплаты. Но не только сегодня. Когда
в советские времена были установлены позорно низкие ставки для медицинских
работников, тогдашний министр здравоохранения Семашко дал объяснение: «Хорошего
врача прокормит народ». Когда-то император Петр I, занимаясь рангами, отказал
в «жалованье» лесникам под предлогом, что «это занятие воровское». В подобную
унизительную ситуацию поставлен у нас врач.
— Не могли бы высказать свое мнение: вреден ли для глаз
компьютерный экран? Ведь сегодня все больше людей садится за компьютер,
не только специалисты, но и дети. Это волнует наших читателей.
— Считаю, что распространенное мнение об особом вреде экрана
относится к современным суевериям. По крайней мере, мне неизвестна научная
статистика, которая свидетельствовала бы о прямом влиянии экрана на ухудшение
зрения. Большинство наших пациентов никогда не имело дела с компьютерами,
более того — не относится к особым почитателям книги, чтения. С лечением
глаз связано немало других предубеждений, которые часто базируются на старых
технологиях операций глаза, давно вышедших из употребления. Так, некоторые
врачи в районных поликлиниках годами удерживают больных от удаления катаракты,
— «пока не созреет», хотя это противоречит современным подходам.
— Расскажите, Андрей Николаевич, о своем свободном времени,
о внепрофессиональных склонностях и занятиях.
— Боюсь, что дам очень стандартный ответ. Наша работа —
это стиль жизни, в котором на что-то другое остается мало не только времени,
но и душевных сил. Когда-то имел время на то, чтобы интересоваться искусством,
занимался водным спортом, легкой атлетикой; сейчас из того осталась только
ходьба, прогулки вдоль Днепра. Свободное время использую также для улучшения
своего английского языка, далекого от совершенства.
— Однако я имела возможность наблюдать, как вы общаетесь
с иностранными пациентами на английском. Знаете ли еще другие языки?
— В школе и в институте изучал немецкий язык, английским
занялся позже. Это дало мне возможность стажироваться в заграничных клиниках,
пользоваться специальной литературой. Думаю, что без английского трудно
оставаться на современном профессиональном уровне.
Уважаемый читатель! Сейчас я хочу воспользоваться своим
«служебным положением» и через свою газету выразить огромную благодарность
Киевскому центру микрохирургии глаза, где мне возобновили зрение. Только
тот, кто совсем или частично его потерял, может понять, что это за радость
опять видеть мир Божий во всей его красоте и разнообразии. Правым обновленным
глазом я обязана кандидату наук Сергиенко-младшему, левым — профессору
Сергиенко-старшему, а еще — врачу Лесе Дюбенко, внимательной и терпеливой,
анестезиологу Алексею Петренко, а еще — сестрам, санитаркам и многим другим.
Я имела возможность, недоступную многим другим журналистам, познакомиться
с работой этого уникального заведения изнутри, на себе почувствовать все
его достижения и недостатки (о последних — в другой раз). А главное, поняла,
что распространенное суждение об агонии и даже смерти нашей медицины беспардонно
преувеличены. Она живет там, где есть профессионалы и личности.
