Престиж поступления в вуз и дальнейшего «профроста»
ребенка отсутствует. Что там престиж! Детей учить надо, что в помещении
шапку надо снимать!
Так сложилось, что Учителем называют того,
кто провел учеников по определенному пути. Это не только метафора.
Сократ и Платон создавали диалоги, беседуя на дороге. Древнееврейские
рабби напутствовали подопечных, идя от селения к городу. Средневековые
монахи становились паломниками, узнавая на пыльных тропинках истину Нового
Завета. Новоевропейские школы создали традицию прохождения определенных
этапов знания, подводя учеников к последнему пределу незнаемого — жизни.
А иногда, как Ян Коменский, входя со своими учениками и в газовую камеру.
Даже в советской традиции Макаренко и Сухомлинский «вели» своих воспитанников
к осознанию моральности поступка и труда. Потому и сегодня личность учителя
определяется тем, как и куда ведет он своих (конечно, своих!) школьных
детей.
Сейчас гуманитарные предметы становятся во главу угла всей
концепции образования и развития. А еще пять-семь лет назад, отдавая ребенка
в школу, родители старались узнать прежде всего, как обстоит дело с преподаванием
математики, каков «уровень силы» ее педагога, как поступают в училища и
вузы его ученики. И дело здесь не только в приоритете «точных наук», которыми
прикрывалось государство с самым развитым военно-промышленным комплексом
и системой «закрытых КБ». Всезнающий Михайло Ломоносов писал: «А математику
еще и потому изучать следует, что она ум в порядок приводит». То есть дисциплинирует
мышление, задавая в примерах параметры порядка, отвращая от хаоса.
Об этом мы беседуем с Эмилем Ефимовичем Лукиным, всегда
считавшимся «сильным» учителем и всегда любимым классным руководителем
старшеклассников киевской школы № 194.
МЕТОД ОБУЧЕНИЯ ПОСТУПЛЕНИЮ В ВУЗ
— Ребенок получает в школе образование, формируется как
личность, — говорит Эмиль Ефимович. — Он должен выйти в жизнь с качествами,
которые сам в себе уважает: верить в успех, не бояться наказания или неприятностей
за свое решение, идти на урок (любой, не только школьный) с уверенностью
в себе. Конечно, может иногда получиться что-то «со страху», но только
иногда.
Я никогда, идя на урок, не «несу» с собой решения задач
— решаю сразу на доске. И дети знают, что возможна в процессе, в моей демонстрации
решения — ошибка. Если они внимательно следят и могут сказать тут же: «А
у вас там арифметическая ошибка» или «Вы сегодня молодец», я им отвечаю:
«Нет, я — само совершенство!» И они втягиваются в эту игру. Нужно уже на
уроке домашнее задание прокомментировать, исходя из того типа решения,
который «прошли» в школе. Чтобы стал понятен метод.
Математика состоит из определенных тем. Необходимо, чтобы
ребенок четко знал, что он уже прошел, какие типы задач были в ней. Если
знает эти названия и принципы — все, структура отложилась в сознании. Если
на уроке есть большое количество объяснений и упражнений, идет поток информации
(ученики говорят, что я их «бужу»), а ребята уже в соревновании — тогда
сама собой организуется «игра в учебу». Тут брезжат какие-то цели, этапы,
достижения. По моей теории есть три этапа умения обращаться с задачами.
Первый — знать, как решать и уметь объяснить другому. Второй — записать
это правильно до конца. Третий — получить правильный ответ.
— А как вы определяете, кто способен к математике?
— Способных за всю мою жизнь было несколько человек. Любого
среднего ученика, у которого есть желание, можно этому научить. Лишь бы
настраивался воспринимать информацию. Всем, кто приходит к нам в школу
в 9–10-е классы, нужно без разговоров по математике ставить «2» или «3».
Но если такая тройка для них станет достижением (с мыслями: «мне ставят
«3», но знаю-то я на «5»), тогда учитель превращается в провинциальную
знаменитость. И нет ничего страшнее этого: вот все учителя за такой уровень
ставят «5», а я принципиально — «3». Ребенок, ученик — он по определению
«хороший», он не виноват, что его не научили. Ведь он к учителю пришел
для чего?
От нас в школе и не требуется развивать особые математические
способности. Нужно, чтобы ребенок мог воспринимать вузовскую программу.
Этому мы учим всех, без конкурсного отбора. Наша школа — обычная, на массиве
Оболонь, № 194. Директор Леонид Яковлевич Нечай и завуч Иван Иванович Вакуленко
— очень демократично настроенные люди. Пусть у нас нет особого ремонта
и чистоты, но дети приходят к себе, а не «в заведение».
Да и к учителям нет мелочных придирок — ни при всех, на
собрании, ни келейно. В этой школе я работаю девять лет, и здесь каждый
учитель — личность со своим методом и подходом к ученику. Раньше у нас
были лицейные классы, за небольшую плату — и стопроцентное поступление.
Поскольку идет молва о нашей школе — через детей, через родителей — к нам
тянутся. Последние два года мы стали филиалом подготовительного отделения
КПИ, наши преподаватели аттестованы и «ведут» детей до самого поступления.
— Скажите, такую массированную подготовку выбирают сами
подростки или чувствуется влияние родителей?
— Если дома нет желания дать ребенку высшее образование,
ребенок сам не захочет этого, будучи даже в самой наилучшей школе. Поэтому
с ребятами, начиная курс математики, я разговариваю о ценностях «своего
круга», «компании», которая, начинаясь в школе, поддерживается и в вузе,
и далее — в жизни.
— Круги литературные, художественные, тусовки, мини-группы
— тут более-менее понятно, на чем держится имидж, апломб, на чем «растет»
потенциал. Но математика?
— Они не общаются, рассматривая математические проблемы.
Но благодаря тому, что вместе со мной проводят 10–12 уроков в неделю, постепенно
становятся коллективом. У меня немного на уроках истории математики, хотя
я стараюсь рассказать о каких-то трагических сторонах знаменитых личностей:
Ньютона, Лобачевского... Мне часто вспоминается академик Виктор Глушков.
Я слушал его на семинаре в 1978 году. Тогда он говорил, что ЭВМ скоро будет
маленькой, как чемоданчик, а мы переглядывались: мол, совсем сдает, в фантастику
упал. Но для молодых людей математика сейчас как ключ поступления в вуз.
Потому во многом моя жизнь в школе — это игра. Когда меня спрашивают: «Кем
ты работаешь?», я отвечаю: «Эмилем Ефимовичем». Создаю определенный образ
у детей — этакий Дед Мороз с тетрадями, которого нельзя расстраивать, нельзя
обижать.
ИСТОРИИ С ВОСПИТАНИЕМ
— А что будет, если вдруг кто-то решится обидеть?
— Был один случай. Пришел я как-то на замену в заброшенный
такой класс. И одна девочка, несчастный ребенок, демонстративно на уроке
красила губы. Я подошел, забрал помаду, она вынула другую. Эту забрал,
она — третью. Тогда она встала, «послала» меня вслух и выскочила за дверь.
Я сделал вид, что очень удивился, затем рассмеялся и сказал классу: «Здорово!
Ну, такого я еще не слышал! Даже в праздник». Обратил все в шутку. А потом
мы с этой девочкой помирились, она даже много мне помогала. Ведь ребенка
очень просто раздразнить, довести «до точки». Сегодня он с тобой поскандалил,
а завтра — он уже другой. За вечер, за ночь изменился. И что, с ним дальше
воевать?
Вот есть у нас мальчик, который долго и упрямо «толкал»
фашистские идеи. Папа у него русский, мама украинка, поэтому однажды ему
пришлось задать вопрос «в лоб»: «Хорошо, Германия — для немцев, Украина
— для украинцев. А ты кто?! Безродный космополит, что ли?». Он перестал
выступать «рьяно», начал приставать ко мне со всякими вопросами, беседовать,
думать, а не митинговать. Ведь с таким ребенком нельзя серьезно, можно
«раскачать лодку» до предела. Работа в школе — на 80% воспитательная.
— Это потому, что сейчас нет официальной воспитательной
работы в школе?
— Я пришел в школу, правда, в другую, но также на Оболони,
в 1979 году, в разгар и апофеоз нашей звонкой жизни — со знаменами, белыми
передниками и красными галстуками под салютом. Но и то, ушедшее, сейчас
ничем не заменили. В последние годы, нет, скорее даже в минувшем учебном
году, я понял, что этих бесед, которые я провожу с детьми, уже недостаточно.
Сегодня говоришь, предполагая адекватную, знакомую реакцию, а ее нет.
Раньше школа была органом вроде Верховного Совета для родителей,
а классный руководитель — начальником семьи. Мы ходили по домам вечерами,
знали кто как живет, где стоит стол. Напускали завесу страха, создавали
синдром «нечистой» совести. Ребенок в школе знал, что он в чем-нибудь да
виноват. А сейчас у меня по поводу воспитания появилась «теория пружины»:
чем больше ее сжимаешь, тем сильнее она ударит, и чтобы ничего не снесло,
нужно потихоньку пружину разжать, руки убрать. Хотя мне часто говорят:
«Вы детей распускаете». Недавно принес в школу, в подсобку кабинета математики
большую кофеварку. Мои старшеклассники туда часто заходили, даже вечерами,
как в клуб. А однажды на уроке стою я возле доски, весь в мелу, решаю что-то
и вдруг вижу: они потихоньку из подсобки выносят чашечки и, прихлебывая,
что-то пишут в тетрадях. Снобы! И все-таки нынешние дети менее лицемерны,
нежели те, которые были еще десять лет назад. Сейчас скажут то, что думают,
а раньше — то, что нужно.
О РОДИТЕЛЯХ, КОТОРЫХ ЖАЛКО
— Я сейчас говорю детям: «Надо поступать учиться, чтобы
пересидеть это смутное время не без пользы». — «А дальше?» — спрашивают.
— «Чтобы стать богатыми». — «Зачем?» — лукаво. — «Чтобы дать хорошее образование
своим детям».
Они знают, что те из наших, кто перебрался на Запад или
за океан, становятся там классными программистами с уровнем оплаты $40–50
тыс. в год. Практически при нулевых материальных затратах на образование.
Очень многие родители смотрят на «мытарства» своих детей с недоверием.
Ведь отовсюду слышат «без денег никуда не попадешь», а тут рядом — после
школы поступают «просто так, из головы». Как фокус — а ведь действительно
получилось! Деньгам верят больше, но и знаниям иногда тоже еще верят.
Родителей сейчас очень жалко. Дети ими заброшены от чувства
униженности. Раньше в конце журнала были обязательно сведения о работе
родителей. Сейчас больше половины — безработные, будто это официальное
наказание, узаконенное. Для них престиж поступления в вуз и дальнейшего
«профроста» ребенка отсутствует. Что там престиж! Детей учить надо, что
в помещении шапку надо снимать!
— Отличаются ли «в математике» мальчики от девочек?
— Чаще всего девочки подготовлены лучше, к учебе относятся
прилежнее. Но что касается догадки, озарения — этого у ребят больше. Потому
что девочек тормозит боязнь плохой отметки, синдром отличницы. А мальчишки
бесшабашней, они экспериментируют. Но вообще, что у мальчиков, что у девочек
— у детей очень нежная душа. Как бы он ни обзывал вахтера, как бы ни «воображал»
о себе, он хороший. И очень многое может. Только за ним ухаживать надо,
растить, учить, воспитывать. А если еще в стране будет нормальное управление,
при котором нужны умные люди, тогда здесь все будет.
