Евгений родился во Львове. В журналистику, по его словам, попал случайно, и не в Украине. В 1991 году поехал учиться в Штаты, помогал на радио тем, что просто читал тексты — поскольку тамошние украинцы понемногу утратили исходный, не испорченный английским украинский язык. Вернувшись в Украину, некоторое время сотрудничал в газете «Пост-поступ», затем работал главным редактором на только что созданном «Радио-люкс». В 1995 году переехал в Киев, потому что Львов, по мнению Евгения, утратил инициативу. Был и теле-, и радиожурналистом, и с газетами сотрудничал. Год занимался стрингерством, т.е. являлся свободным журналистом. В конце концов Юрий Захарченко, заместитель директора ТПО «УТН», пригласил Глибовицкого к себе.
— С чего началась ваша поездка в Закарпатье?
— В мои служебные обязанности в «7 днях» входит предлагать темы и иногда делать сюжеты. И когда произошла трагедия, мы с главным редактором решили, что надо отправить группу в Закарпатье. Денег не было, и мы поехали за свой счет. Собирались на два дня, но вернулись лишь через несколько недель. А мы ведь даже не взяли с собой достаточно теплых вещей.
В субботу МинЧС забросило нас на вертолете в отрезанное от остального мира село Лопухово. Не смогли вернуться назад. Еле добрались до села Усть-Чорная. У нас осталось только 20 минут пленки. Отсняли их и на амфибии по бездорожью поехали в Ужгород. Пока добирались до города, эфир «7 дней» уже закончился. Конечно, я получил «по шапке» за срыв эфира, но тут же предложил начальству, что мы останемся, потому что есть темы и есть что раскапывать.
Так мы остались. Снова поехали в тот отрезанный от мира район. И были удивлены, как много изменилось буквально за те три дня, что нас не было: часть дороги насыпали, что-то отстроили. Работали там в основном сотрудники МинЧС.
Я много езжу по съемкам, знаю, как обычно работают наши госадминистрации, и был приятно удивлен оперативностью облгосадминистрации Закарпатья. Не знаю, насколько концептуально правильно решались те или иные проблемы, но что они решались оперативно и четко — факт. Удивлены мы были и тем, как быстро решались вопросы для съемочной группы: нужна машина — будет машина. Нас, к примеру, возила машина налоговой полиции.
— Что вы как очевидец и исследователь закарпатской трагедии можете сказать о ее причинах?
— Во-первых, за сутки выпала полугодовая норма осадков. Это основное. Такое случается раз в триста лет, но бывает. И с этим можно было бы справиться, если бы не следующее.
Одна ель своими корнями «держит» две тонны воды. Так нам говорили местные лесники. Если ее срубить, то вода в земле не держится: или выходит на поверхность, или попадает в нижние горизонты и приводит к сдвигам породы. Но в Закарпатье велись массовые вырубки лесов. Лицензии давались черт знает как. Сейчас никто в этом не разберется и разбираться не будет.
Оголили склоны. Нам показывали места, где проводилась вырубка и где по действующим нормам делать этого не имели права. Но там, к примеру, неподалеку дорога и проще подъехать, забрать лес.
Вторая причина — лесозаготовители брали только стволы, оставляя на склонах сучья и кроны. Вода все это сносила вниз, возникали заторы, природные плотины. Потом они прорывались под огромным напором, и вся эта масса из ветвей, камней, земли шла валом вдоль речки и смывала селения, сносила мосты. Мы достали любительские видеосъемки, на них хорошо видно, что вниз летел не просто водный поток, а страшная смесь из веток и камней. Я говорил с областным прокурором. Уголовное дело по этому поводу возбуждать не будут. Концов не найдут.
Бизнес на лесе является высокорентабельным. Кто-то покрывал и эти лицензии, и варварские вырубки. Лесники закрывали глаза на нарушения — видимо, тоже были заинтересованы. Не знаю, на каком уровне власти заканчивается пирамида коррупции на лесе.
«Лесной вопрос», к которому, по сути, свелась эта катастрофа, поднимался не первый год.
Причин катастрофы много. То, что там случаются половодья, — это объективное явление. Тем не менее я убежден, что смертей, если говорить только о людском факторе (а погибло 18 человек), можно было избежать. Но не было системы штормового оповещения. Если бы она была, можно было успеть укрепить дамбы, отселить людей, спасти скот и имущество. Эта система стоила бы десятки, ну сотни тысяч. Сейчас ущерб составляет миллиарды.
На этой неделе я рассчитываю закончить работу над фильмом о закарпатской трагедии. Там будут и наши съемки, и любительские, и материалы, представленные МинЧС. Мне, кстати, очень понравилось, как оно работает. Если бы другие министерства были так на своем месте... Я не раз видел, как хлопцы из МинЧС рисковали жизнью, например, проезжали там, где это было практически невозможно, чтобы вовремя доставить продукты и другую помощь.
Ведь сегодня в этих селах, если несколько дней не поступает гуманитарная помощь, начинается голод. Все запасы смыло. Там, где мы были, разрушило лесозавод. Люди остались без работы. У них нет источников существования. С одной стороны, вырубка лесов — вред, с другой — без этого им не с чего жить. Думаю, сейчас начнется массовая миграция из Закарпатья.
Страна, в которой мы живем, не в состоянии профинансировать мероприятия по ликвидации последствий этой трагедии. И такие катастрофы будут повторяться.
— Слышали ли вы о случаях героизма? Или, наоборот, мародерства?
— Героизма там было много. Героизмом можно назвать то, как люди живут там сегодня. Героизм проявлялся и в том, что люди спасали друг друга. Хуже всего было в ночь с четвертого на пятое ноября, люди будили друг друга, вытаскивали из тонущих домов. А вот о мародерстве, в отличие от трагедии Спитака, мы не слышали. Зато мы видели, как работники МинЧС отдавали пострадавшим свою одежду.
Наши чиновники — представители исполнительной власти, депутаты — были в относительно благополучных районах. Кроме министра МинЧС Кальченко, который побывал всюду. Мы, кстати, не взяли у него интервью лишь по одной причине: в тот единственный раз, когда мы его остановили, он был в таком состоянии, что просто не держался на ногах от усталости. В «картинке» он просто не смотрелся бы. Техника работала на износ и люди тоже.
— Кто ездил с вами?
— Вначале поехали оператор Александр Сафронов и инженер Виталий Коваленко. Саша там заболел — мороз был за минус двадцать, а он работал на улице свыше пяти-шести часов, выискивая нужные кадры. Мы вообще удивлялись, как выдерживает техника. Потом из Киева приехал Вадим Верба, который только что вернулся из «горячей точки» — из бывшей Югославии. Он говорил, что впечатления точно такие же.
Еще один факт. Раскрадывания гуманитарки с целью продажи мы не видели. Может, не совсем справедливое распределение — это да. Но не воровство. Впрочем, мы обнаружили схему, по которой, к примеру, можно было поставлять под видом гуманитарки водку, поскольку адресная гуманитарка не облагается налогом, доставляется бесплатно, а водка, конечно, нет.
— Как вам работается на УТ-1?
— Я пришел в НТКУ из частной структуры, из «Киевских Ведомостей». И меня до сих пор так шарахает по мозгам! УТ-1 по своей структуре — это монстр, но душевный. Не знаю, каким надо быть человеком, чтобы им управлять. Реформировать его очень тяжело — этому мешает куча правил и стереотипов, гласных и негласных.
— Бывают ли у вас ситуации, когда руководство придерживается одной точки зрения на событие, а вы — совсем иной? Чью позицию вы выдаете в эфир?
— Очень часто бывают подобные несовпадения. И я выхожу в эфир со своей личной точкой зрения. Никогда, ни разу за свою творческую жизнь я не написал ни одного «заказного» материала. Я по этому поводу чувствую себя просто счастливым.
— Как вы считаете, есть ли цензура на УТ-1?
— Конечно. Абсолютно во всех средствах массовой информации в Украине — будь то УТ-1, или «1+1», или газета «День» — есть «цензура». Каждый на кого-то работает.
(Но нельзя не заметить, что так называемая «цензура» в частных изданиях — это личное дело их владельцев, которые, используя исключительно собственные средства, вправе выражать именно собственное мнение, подбирая соответствующую команду журналистов. Хотя и в этом случае забота о рейтинге и тираже изданий вынуждает частных владельцев не забывать о взвешенности и объективности. Что же касается государственных СМИ, то «цензура» в них, между прочим, оплачивается налогоплательщиками, которые имеют право на объективную и всестороннюю информацию, и прежде всего о деятельности государственных органов. — Прим. редакции).
Иногда меня спрашивают: почему ты работаешь в программе «7 дней»? А потому, что если я не буду там работать, то будет кто-то другой, который будет хуже выполнять свои обязанности. Это все-таки Первый национальный, и для меня лично это что-то означает. К тому же на этом этапе люди, работающие в масс-медиа, не могут ставить перед собой цель зарабатывать деньги. Я живу от зарплаты до зарплаты и знаю, что буду так зарабатывать всегда, пока работаю в масс-медиа, которые существуют в этом правовом поле. Поэтому часто появляется мысль о том, чтобы, скажем, пойти в коммерцию. Есть, конечно, и журналисты, которые практически занимаются не журналистикой.
— А проституцией?
— Можно назвать и так. Между тем я тоже порой отказываюсь выполнить ту или иную работу, когда вижу, что моя личная точка зрения коренным образом отличается от той, которой придерживается редакция.
— И редакция соглашается с вашими отказами?
— От меня, собственно, требуется что-то «осветить». Но мне Долганов никогда не рассказывал, дескать, ты должен сделать это вот так и так. Не могу утверждать это относительно других, но мне он это ни разу не сказал.
— То есть вы подходите к событию только исходя из собственной точки зрения?
— Да. Вот, например, мне очень не понравились эти директорские «разборки», когда Пустовойтенко собрал директоров на полигоне. Я знал, что это будет огромная пьянка (так оно и оказалось). И я сказал, что не хочу заниматься этой темой. И не занимался.
Так что еще надо уточнить, что называть «цензурой». Она есть всюду. Но если вы заметили, наполнение сюжетов в «7 днях» очень часто отличается от того, что есть в студии. Я бы сказал, что это еще и свидетельство интеллигентности Долганова. Я имею возможность общаться с ним вне эфира. Это просто уникальный человек. Говорю это абсолютно искренне. Те, кто работают со мной, знают, что я просто «бью» в лоб руководству все, что я думаю. Это неоднократно становилось причиной того, что я просто оставлял структуры, в которых работал, и уходил. А в программе «7 дней» я как бы источник оппозиции. Например, начальство говорит: «Есть такое мнение...» А я утверждаю: «Нет, давайте решим это иным методом!» И спорю. И если меня при этом терпят, это означает, что организм в целом еще здоровый. А если я увижу, что больше ничего там сделать не могу, я оттуда уйду. Пока я доволен тем, чем занимался в «7 днях»: Закарпатьем, польской темой.
У меня как у зрителя программы «7 дней» есть к ней определенные претензии. Но с другой стороны, работая в государственном СМИ, я как журналист имею больше возможностей для получения первичной информации: наших работников меньше «посылают» и чаще дают доступ к источникам.
— Больше двух месяцев прошло, как на Гостелевидении пришел к власти Зиновий Кулик. Что-то уже изменилось?
— Телекомпания слезла с картотеки. Это уже что-то. Для меня это актуально, мне бухгалтерия много была должна за командировки. Я уже получил свои деньги. Более глубокую оценку дать пока не могу. Мне легче оценить Княжицкого, которого я знаю больше. Это спец. Почему он не удержался? Тут более глубокие причины, чем конфликт между ним и Долгановым. Не на этом уровне все решалось. Но одна из ошибок Княжицкого в том, что редакция программы «7 дней» стала заложником конфликта. Журналисты не должны решать, кто будет сидеть в студии: Кондратюк или Долганов. Журналисты должны делать свои материалы. А он довел до того, что возник конфликт.
Мне очень жаль, что пока УТ-1 не реформировано. Но у меня такое чувство, что нельзя поднять неподъемное, если перефразировать Козьму Пруткова. Скажу только, что Зиновию Владимировичу будет легче — он не первый год в структурах власти. Может, ему это и удастся.
— Как будет называться ваш фильм о трагедии Закарпатья?
— Рабочее название — «Aqua mortis» («Смертельная вода»). Он будет транслироваться где-то после праздников. Мы решили сделать некоторую паузу, чтоб эта тема перестала быть слишком горячей. Это вторая по масштабу катастрофа после Чернобыля, но я уверен, что к апрелю — маю о ней, увы, почти забудут. А проблемы останутся. Поэтому мы немного оттянули выход фильма, чтобы люди были в послепраздничном настроении, и я уверен, он шарахнет по мозгам. Пусть перепугаются, это отрезвляет.
Многие из нас живут в искривленном пространстве, в том числе информационном. В одном «стэнд-апе», который вышел на «Грависе», я сказал: «Микола Гоголь, Євген Глібовицький, програма «7 днів». Потому что у нас многое происходит «по Гоголю».
