Я не понимаю людей, живущих в Украине и публикующих в российской прессе материалы, о «гонениях против русского языка и его носителей». И не потому, что «гонений» нет. Вообще, есть «гонения» или их нет, если выражаться на профессиональном философском языке, — вопрос не факта, а ценности. Философы предупреждают: реальность социально конструируется, наши суждения о мире не являются слепками с мира «самого по себе». Если даже переживания подсказывают тебе именно это слово — «гонения», есть ли резон использовать его в обращении к аудитории другого государства? Так и хочется сказать: «Ребята, это — наши проблемы. Никто, кроме нас, их не решит». Здесь «мы» — это граждане Украины, люди, которые воспользовались историческим случаем и выразили свое намерение создать самостоятельное государство.
Общность, впрочем, все-таки есть, она негативна. Все мы — друзья по несчастью, ибо вышли из тоталитарного прошлого. Ничего не получится с развитием ни украинской, ни русской культуры, пока мы не изживем в себе культуру совка. В совковости мы действительно едины — от низших лиц до самых что ни на есть высших. Раб и непримиримый борец — вот все еще нередкий в нашем обществе тип, и часто в одном лице. Рабская психология формировалась в прошлом самой жизнью — атмосферой страха, непримиримые борцы фабриковались сознательно, на это работала гигантская машина воспитания. Сегодня раб мучительно подбирает корявые фразы, пытаясь хотя бы начать заседание кафедры или Ученого совета на государственном языке. А непримиримый борец готов повесить на фонарном столбе каждого, кто на этом языке не говорит.
Слыша прекрасную украинскую речь, я как-то не связываю ее с идеей государства. Я связываю ее, к примеру, с Галинкой. Вот я, собравши все свои лингвистические ресурсы, предлагаю: «Почнемо, Галинко, размовляти українскою, отак я й вивчу». А она смеется: «Та навіщо це вам?». Язык — это культура, причем здесь государство? Почему это слово — «государственный», для многих является последним аргументом в дискуссиях о языке? С каких это пор интеллигенты стали боготворить государство? И вообще, не надо делать из языка государственный символ. Я хочу говорить на украинском не для того, чтобы сигнализировать государству о моей преданности ему. Мне интересно беседовать с Галинкой, у нее, между нами говоря, проблемы с русским. А государство, если оно для человека, как записано в нашей Конституции, должно обращаться к человеку на языке, удобном ему, то есть человеку, а не государству. И число школ с преподаванием на таком-то языке должно определяться не государственными интересами, а числом родителей, желающих, чтобы их дети учились на этом языке.
Непримиримые борцы для обоснования своих проектов ищут исторические аргументы. Отыскиваются страны, в которых после обретения ими независимости происходила тотальная смена языка. Был сплошь один язык, а теперь вот другой. Происходила как бы рокировка: одно единообразие сменялось другим. И это считается прогрессом коллективной идентичности. Здесь самое время сделать общее замечание о ценности исторического опыта. Цитируя известное место из Гегеля о том, что история ничему не учит, многие понимают эту фразу как упрек человечеству, которое по скудоумию не способно к обучению. Между тем можно прочитать эту фразу иначе: история не может ничему научить! Сегодня, в эпоху потрясающих социальных изменений, жить историей — значит жить вчерашним днем. «Мертвые хватают живых» — не об этом ли сия сентенция? Те, кто смотрит назад, беспомощны в делах, ибо дела всегда делаются сегодня. А сегодня цивилизованным людям приходит понимание того, что насаждение единообразия, обеспечивающего примитивный порядок, — путь к застою, что разнообразие мира и культурное разнообразие — есть цель в себе, то есть оно ценно безотносительно к внешним целям.
Поиск корней, доказательство приоритетов, со ссылками на раскопки в степях и архивах — все это проявление любви к истории, которую привили нам классики марксизма. И вместо того, чтобы признать, что русский язык — это ценность современной украинской культуры, украинской, подчеркиваю, непримиримые борцы связывают его с Россией, с Россией тех времен, когда особенно трудно было украинской культуре. Отсюда болезненность и истеричность разговоров о языковой проблеме. Ну причем здесь, спрашивается, Россия?! Не будь в сознании идеологов этой связи, спокойнее был бы разговор. Идеологи вообще из всего, к чему прикасаются, делают идеологию.
Сегодня не надо искать общности метафизического плана. Не кровь, и не вера объединяют нас в глобальном смысле, хотя и то, и другое присутствует. Объединяет нас исторический СЛУЧАЙ. Да, так случилось, что мы оказались вместе. Разные по крови, по вере, по истории люди оказались на том пространстве, которое называется Украина. С признания этого факта надо начинать. И, кстати, прислушаться к современному определению нации. «Нация: с ХVШ века — совокупность граждан, которые добровольно желают жить сообща.» Не я придумал это определение, взял из популярного во Франции Философского словаря, составленного Дидье Жюлиа. И это в одной из самых моноэтничных стран мира. Вот вам Европа, и вот вам современность! А наши идеологи все еще на хуторе и в ХVП веке.
