Так вот — о детских впечатлениях. Моя бабушка по материнской линии прожила достаточно долго, и я уже в сознательном возрасте имел возможность узнать, как когда-то жило украинское село и украинские крестьяне. Вот три самых главных признака этой жизни: 1) как добросовестно и тяжело работали; 2) как красиво жили, имея все, что нужно для этого, — дом, сарай, конюшню, погреб, рабочую и праздничную одежду и запасы продуктов в таком объеме, что хватало и на продажу, и для себя; 3) как почитали людей и степенно вели себя на людях. Воспитанный на советских учебниках, я допытывался о бедных и голодных — были они или не были? Были, говорила бабушка, пьяницы и лодыри, а потом они стали «комбедами» и попрекали настоящих хозяев их достатком. Мой дед Яков летом работал на земле, а всю зиму шил сапоги. И потом, идя в церковь, надевал дорогой костюм с жилеткой, блестящие ботинки и шляпу; были у него и красивые часы на цепочке. Впоследствии он был провозглашен кулаком, какое-то время пытался откупиться от «пьяниц и лодырей» теми самыми огромными налогами, а потом понял, что хорошо ему не будет. В один несчастливый день бросил усадьбу, землю, скот и все хозяйство и с двумя малолетними детьми, бабушкой и котомкой на плече подался на заработки (что и спасло их всех от Сибири). Устроился на работу в хмелеведческом совхозе, дед пас табуны, а бабушка работала с утра до ночи — да так, что получила почетную грамоту ВДНХ и должна была бы ехать в Москву, но началась война. Следовательно, они ПРИСПОСОБИЛИСЬ, стали ПРИСПОСОБЛЕНЦАМИ, и сделали это, вопреки нынешним теоретикам, исключительно для того, чтобы выжить. Обвинять украинского крестьянина в приспособленчестве — значит обвинить его в том, что он добровольно не пошел на кладбище копать себе историческую могилу. А нужно еще поговорить и о том, когда именно и, собственно, почему в деревне появились те признаки, которые так беспокоят Л.Ковалевскую. Мне уже приходилось цитировать одно из писем А.Чехова за 1888 год — вернусь к нему еще раз: «Живу я в усадьбе близ Сум, на высоком берегу... Река широкая, глубокая, с островами. Один берег крутой, обросший дубами и вербой, другой усыпанный белыми хатками и садами. В белых хатах живут хохлы. Народ все сытый, веселый, разговорчивый, остроумный. Мужики здесь не продают ни масла, ни молока, ни яиц, а едят все сами — признак хороший. Нищих нет. Пьяных не видел, а матерщина слышится очень редко, да и то в форме более или менее художественной... Женщины напоминают мне Заньковецкую, а все мужчины — Панаса Садовского». Если кто-то заподозрит Антона Павловича в склонности к идеализации крестьянства, пусть перечитает его повести «Мужики» и «В овраге». Сравнение будет очень полезным для понимания того, каким был украинский крестьянин до большевиков и голодомора и каким похожим на «расейскую» крестьянскую голь он стал потом. Чтобы избежать ненужных передергиваний, отмечу: речь идет не об этнических сравнениях «украинцы — россияне», а о влиянии социальных факторов. Если Столыпин хотел сделать русских мужиков «зажиточными украинцами», то Сталин сделал украинских крестьян «беспорточными батраками», и к этой новой для них роли бывшим хозяевам поневоле пришлось приспособиться.
Если говорить о более общих проблемах, то СПОСОБНОСТЬ К ПРИСПОСОБЛЕНИЮ является ВАЖНЕЙШИМ ПРИЗНАКОМ ЛЮБОЙ ЖИЗНЕСПОСОБНОЙ СИСТЕМЫ — ОТ МИКРОБА ДО ЭТНОСА. Безусловно, различными являются механизмы приспособления — от генетических мутаций до социального поведения, но это не является принципиальным. Все, что нынче живет на свете, попросту приспособилось в смысле учения Дарвина («fitness»). Биологическая эволюция не является определяющей, когда речь заходит о социуме. Но именно биологически обусловленная пластичность поведения является двигателем социальных процессов. Речь и пластичность поведения резко отличают человека даже от ближайших ему человекоподобных обезьян. И в таком контексте попрекать этим «приспособленчеством» именно украинцев (а не папуасов или японцев) — по крайней мере странно.
Продолжить эту тему хочу на другом примере. Мой отец рос в независимой многодетной семье и с пьянчужкой-отчимом. С 16 лет работал каменотесом в гранитном карьере и вместе со многими другими шлифовал плиты, из которых построен московский мавзолей. Служа в Красной Армии, вступил в ВКП(б), а вернувшись домой, вначале стал председателем коммуны, а потом — председателем сельсовета. Приспособился к «новой жизни», как и многие другие. Но весной 1933 года (когда у моей мамы-учительницы просто на уроках умирали дети) отец своей властью сбил замок на дверях государственной мельницы и собственноручно отвешивал односельчанам по 2 кг казенного зерна на каждого члена семьи. Пошел под суд, но это было еще до убийства Кирова, так что самого худшего не случилось.
А теперь, господа, дискутируя о ментальности украинцев, подумайте о тех умирающих матерях, которые посылали в школы своих умирающих детей (во всяком случае, в одном селе Слепчицы, что на Житомирщине). Неужто не стыдно нам сегодня ворчать, что развитие — не наша идея, и обвинять сельскую Украину и консерватизме? Да, крестьянство было и остается консервативным, и хвала и честь ему за это, потому как именно в консервативном селе кое-как удержалась наша традиционная украинскость, наш язык — так что у нас еще остается шанс, что перед нами все-таки предстанет настоящая Украина, не изможденная комбедами и не одичалая от большевизма. Национальная самоидентификация является мощным двигателем социального и экономического прогресса — посмотрите на Западную Европу или Японию. Не можем возразить против того, что сознание определяется бытием, но не можем также забывать, что и на бытие очень сильно влияет сознание. Позволю себе процитировать известного специалистам социолога Энтони Смита: «Национальное сознание оказывает намного более сильное влияние, нежели прочие коллективные идентичности. Потребность в коллективном бессмертии и коллективном достоинстве на длительные грядущие времена требует человеческой самоотверженности. Нации с их национализмом, отвергаемые или признаваемые, свободные или угнетенные, в следующем столетии будут составлять для человечества важнейшие культурно-политические идентичности». Можем ли мы ожидать ощущения такой идентичности от носителей люмпенского «интернационализма» (а на самом деле — антиукраинского шовинизма)? Можем ли рассчитывать на нечто «культурно-политическое» от социально деморализованных пижонов на киевских улицах? Ответы очевидны. Украина выживет (если выживет) селом.
Но — и это очень важно — выживание государства в сегодняшнем мире определяют не только коллективные идентичности, но и такая прозаичная вещь, как новые технологии (в частности, информационные). Нам нужно «вперед», но как пишет госпожа Л.Ковалевская, «развитие — не наша идея?». Вот загадка природы: украинцы — страшные «приспособленцы», но почему-то не хотят приспособиться к реалиям человеческого мира. Да? Нет, потому что совершенно ничего стоящего изменения мировоззрения и перехода в новое измерение на десятом году независимости у нас нет. Мы не постсоветское, а почти советское государство, в котором параллельно сосуществуют элементы централизованного административного идиотизма и анархии (если хотите — олигархии). Рахитичная аграрная реформа, позволившая бывшим председателям колхозов почти бесконтрольно грабить пайщиков, пока что не стоит того, чтобы они перестали быть консерваторами и захотели приспособиться к нововведениям (я знаю об этом не только по газетам). Претензии не к крестьянам, а к политической и административной элите. Но она не изменится, пока крестьяне на парламентских и президентских выборах будут голосовать так, «как скажут в сельсовете» (цитирую некую тетушку, с которой я беседовал на базаре). В медицине это называется circulus vitiosus — замкнутый круг взаимоусилительных патологических процессов. Мы должны разорвать этот круг. Но только нужно тыкать носом в гной не крестьянство, а всякое начальство за полированными столами. Что, собственно, и должны делать журналисты, особенно если они независимые (как характеризует себя госпожа Л.Ковалевская). В развитых странах в сельскохозяйственном производстве работает не более 5% населения, т.е. крестьянства там как такого нет. Даст Бог, когда-нибудь так будет и у нас, но — даст Бог — это будет не очень скоро, так как наше крестьянство еще должно выполнить свою миссию «украинизатора Украины». Вместо этого «людернизатором Украины» должны стать горожане, и это распределение ролей не содержит в себе никакого антагонизма — это просто социальная кооперация. Когда село гарантированно прокормит себя и весь народ; когда земля станет высокорентабельной, а деньги начнут не закапывать в черноземы, а что-то созидать из них; когда появится слой средних и зажиточных фермеров, все украинское вообще и украинский язык в частности перестанут быть чем-то «колхозным» и «базарным», а его распространение на горожан станет стихийным и необратимым. Если такая кооперация, выгодная для обеих сторон, не состоится, возможными станут два сценария. Первый: село прозябает, город не прорывается к мировым технологиям, все большая доля населения буквально вязнет в малопроизводительном ковырянии в земле — в центре Европы появляется «хутор Мозамбик». Второй сценарий: новейшие технологии овладевают денационализированным городом, а брошенные на произвол судьбы крестьяне какое-то время остаются в «украинских резервациях», после чего также утрачивают чувство национальной идентичности (как индейцы в современной Америке); в центре Европы возникает нечто аморфное с перспективой превращения не то в форпост, не то в глубокую провинцию России. Но есть еще возможный и комбинированный вариант, при котором Украина распадается, и на Правобережье реализуется первый, а на Левобережье — второй сценарий. Возникает впечатление, что — сознательно или нет — вот уже девять лет к такой трагической комбинации ведет нас правящая элита! И делает она это вовсе не потому, что перебралась из села в город вместе с имманентными крестьянскими «недостатками», а потому, что унаследовала имманентные недостатки бюрократической советчины.
Несмотря на все (и даже вопреки всему), я, горожанин в первом поколении, не стыжусь и никогда не устыжусь того, что я украинский крестьянин. Есть две вещи, возвращающие душевное равновесие даже в самые горькие минуты сегодняшнего дня: украинский мелос и украинское слово. Возьмите, дамы и господа, любой том словаря Б.Гринченко, откройте на любой странице — и за несколько минут к вам вернется ощущение, что этот народ, НАШ НАРОД, достоин наивысшего почета.
К написанию этой статьи меня побудила беседа с профессором В.Сикорой, которому я глубоко признателен за обсуждение наболевших вопросов.
