Когда подходишь к университету в Украине в предсессионное время, на площадке среди торопливых студентов непременно увидишь несколько бесцветных лиц с объявлениями: «курсовые, дипломные работы». Имеется в виду, что рекламодатели берутся изготовить квалификационную работу на любую заданную тему. Но такой примитивный поиск заказчиков — лишь вершина айсберга. Вот я набираю в Google слова «напишу курсовую работу недорого» и нахожу 45000 результатов. Сорок пять тысяч!
Ведь речь идет не только о курсовой или дипломной работе. Известно, что существуют целые фирмы, занимающиеся изготовлением кандидатских и докторских диссертаций. И крайне бюрократизированная система защиты диссертаций в Украине способствует этому бизнесу. Ведь каждый, кто сталкивался с этой системой, знает, как процедура подготовки защиты превращает твое исследование в один из нескольких десятков документов, ставит его в один ряд с характеристикой или листом учета кадров.
Украинская околонаучная действительность дала в течение последних лет ряд примеров манипулирования этой системой. И каждый раз резонансный скандал оставлял впечатление безнаказанности плагиата: ни один случай наказания виновных не вспоминается, никто из них даже публично не извинился. А разве не случалось, что диссертация, отклоненная более требовательным ученым советом как несамостоятельная, с успехом защищается в менее прихотливом университете!
Сосредоточение общественного внимания на действительно фундаментальной проблеме коррупции имеет опасную тенденцию выделения ее за контекст посткоммунистической ментальности. Источники же этой проблемы значительно более глубоки, чем корыстолюбие чиновников. Их поиск непременно выведет нас к радикальному в своей элементарности требованию: «Не воруй!» (20:15). А точнее — к ее профанации в идеологически искаженном сознании.
Генерация моих дедушек и бабушек вынесла из старой крестьянской этики безоговорочное осуждение кражи как самого тяжелого преступления. Я все вспоминаю, как, характеризуя соседей по улице, дедушка замечал: «А N. — это плохая семья. С ними не поддерживают родственные связи и не дружат. Потому что их дед украл что-то из соседнего двора». Оказаться замеченным в краже — такое позорное клеймо, которое не удавалось смыть и нескольким следующим поколениям!
Но вот сформированная тысячелетним христианским опытом сельская украинская этика входит в мир, где лозунгом становится «Грабь награбленное!» Наиболее трудолюбивые, уважаемые окружением семьи беспощадно грабятся, выселяются из домов, обречены на изгнание. Наступает эпоха доносов и экспроприаций. Частная собственность превращается в источник опасности: достаточно завистнику положить глаз на что-то из твоего имущества и выдумать основание для доноса, чтобы потихоньку во время обыска и ареста прихватить себе понравившуюся вещь или по крайней мере радоваться тому, что ты уже тоже ее потерял. Рай для бездельников и преступников!
В эти времена крестьяне (а они составляли до середины прошлого столетия абсолютное большинство населения Украины) любили иронически цитировать строку из популярной в 1930-е годы советской песни: «Все вокруг колхозное, все вокруг мое». Современный русский словарь так объясняет эти слова, ставшие крылатыми: «Все, что принадлежит неизвестно кому, можно взять себе». Государственная собственность номинально принадлежала всему народу, а колхозная — всем членам колхоза. Но в то же время действовал и пресловутый «закон о трех колосках» («Постановление ЦИК и РНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов, кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности»). Согласно данному закону, присвоение государственного или колхозного имущества рассматривалось как самое тяжелое преступление и могло караться расстрелом или длительным (свыше 10 лет) заключением — украл ли ты деньги, предназначенные для всего завода, или же злосчастные три колоска...
Мемом в СССР была фраза из чрезвычайно популярного в 1960—1970-е гг. фильма Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука» (1968) «Чтоб ты жил на одну зарплату». Мизерные размеры заработной платы и ее полное отсутствие у колхозников до 1966 г. в условиях сурового запрета частного предпринимательства вынуждали компенсировать нехватку средств кражами. Чтобы избавиться от угрызений совести, общественная психология сформировала искусство маскировки аморальной сути кражи. Присвоение государственной или коллективной собственности становится чем-то вроде спортивного соревнования с властью. Кто-то настраивает электрический счетчик, чтобы тот вращался в противоположную сторону. Кто-то выписывает один кубометр дров, а вывозит из леса пять. Кто-то выносит с завода нужные детали. Среди своих становится престижным хвастаться изобретательностью в кражах. В Харькове существовал рассказ о том, как один инженер, поспорив, вывез с авиационного завода готовый самолет.
В этой коллективной игре были задействованы все. Коварство общества воинственного атеизма заключалось в том, что невозможно было остаться в стороне коллективного греха. Оккупация Германии, Австрии и восточноевропейских стран Красной армией стала триумфом грубого насилия и массовых грабежей, в которые втягивались миллионы советских солдат. Пример подавала власть — вывозом из оккупированных стран целых предприятий. А «воины-победители», возвращаясь домой, везли с собой груз преступного опыта мародеров.
Такая трансформация отношения к чужой собственности проектировалась и на интеллектуальную сферу. Ребенок в СССР воспитывался на «Золотом ключике» Алексея Толстого (1935), не подозревая о «Приключениях Пиноккио» Карло Коллоди (1883). Исполняя песню «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...», советские активисты не имели представления, что эта самая песня — Herbei zum Kampf... — уже звучала в эпохальном нацистском фильме Лени Рифеншталь «Триумф воли» (Triumph des Willens, 1935). Да и наша стрелецкая песня «Розпрощався стрілець» вдруг превратилась в одну из самых популярных советских песен «Там вдали за рекой». Присвоение идеологически враждебной собственности не считалась грехом. Нет, наоборот, оно одобрялось как путь усвоения пролетарской культурой части морально устаревшего буржуазного наследия.
К идеологическому приобщался еще и методологический фактор. Причем он выглядит намного старше большевистской доктрины. Ведь восточное богословие после последнего VII Вселенского собора в 787 г. питалось патристическим наследием. Отклонение от нее воспринималось как ересь. Безопаснее было без конца умеренно переиначивать фразы Отцов Церкви, чем предлагать собственные формулы, а тем более идеи. Ученые гуманитарного профиля в СССР и сателитарных странах должны были придерживаться аналогичной стратегии. Их общественный успех и личная безопасность гарантировались умением имитировать научный поиск, оставаясь в жестких рамках идеологического канона, кодифицируемого программными документами господствующей партии и ее лидеров, в первую же очередь — основоположников марксизма-ленинизма.
Такая дискурсивная программа продуцировала последователей и плагиаторов. Она надолго определила педагогические модели, сориентированные на воспитание лиц, способных изобретательно жонглировать цитатами и официальной риторикой. Новаторский текст в этом контексте выглядел уязвимым для обвинений в ревизионизме. Официальная рецепция продуцируемых публикаций и докладов зависела от умения авторов выглядеть банальными, прятаться за ливнем цитат, подгонять собственные фразы под общепринятые стереотипы. А школьное образование предусматривало усвоение соответствующих клише и риторических конструкций, стимулировало потерю личностного.
Умение списать так, чтобы не заметили учителя, — один из самых главных навыков, формуемых в советской школе и унаследованных посткоммунистической образовательной сетью. Университетский экзамен или контрольная работа превращаются в соревнование между преподавателем и студентом: сумеет ли студент так спрятать шпаргалку, чтобы преподаватель ее не заметил? Это имело и свои позитивные последствия, стимулируя освоение молодежью новых информационных технологий. Тщательным образом спрятанный смартфон или замаскированные наушники знаменовали победу студента над преподавателем в этом фатальном соревновании. А широкий выбор аналогичных тем в интернете открыл возможности даже не переписывать тексты заново, пользуясь универсальным методом copy-paste.
Парадоксально, но факт: исчезновение цензуры, падение авторитаризма, внедрение новых информационных технологий не повлекли качественного изменения в процессе научного поиска. По крайней мере в том секторе университетской науки и образования, в котором я работаю. Более того, фундаментальная наука продолжает терять престижность. Ведь ее финансирование в дальнейшем падает, защита диссертаций и публикации трудов зависят не от их научного уровня, а от финансовых возможностей исполнителя, искусственная система оценки вклада авторов в науку не выдерживает никакой критики. Теряется цена новаторства, инициативности. Вследствие этого немало талантливых гуманитариев отходит от науки — в административную деятельность, публицистическое творчество, в бесцветный педагогический труд.
Следует учесть еще одно. Расширение доступа к электронным сетям и насыщению их цифровыми копиями текстовых документов вызывает иллюзию наличия в интернете ответов на все возможные исследовательские вопросы. Зачем работать над текстом, если можно попутешествовать с помощью поисковых систем — и в конечном итоге найти желанный анализ этого текста. И не важно, что находка касается совсем другой проблемы или отображает устаревшие методологии.
А еще в Украине до сих пор не решена проблема юридической защиты индивидуальной собственности. Пиратские копии программ, файлообменники с тысячами бесплатных копий книг, фильмов, песен делают невозможным заработок на интеллектуальном продукте, делают его уязвимым для копирования и даже присвоения. Усиливает проблему влияние социальных сетей на психологию пользователей, все менее способных сосредоточиться на длительном самостоятельном исследовании. Калейдоскоп впечатлений увлекает, захватывает, разрушает целостность научной стратегии. При этом пользователь сетей не учится сравнивать, сопоставлять разные источники информации. Система концентрирования вокруг себя единомышленников провоцирует авторитарный стиль мышления, исключает учет мнения оппонентов.
Воспитательная стратегия преодоления плагиата должна растворяться в перспективе формирования уважения к чужой собственности, как физической, так и интеллектуальной. Библейская система ценностей открывает нам духовный смысл списывания, как и любого плагиата (кража) — преступление, выделенное в Божьих заповедях как одно из самых тяжелых. Его корни можно найти не только в моральном релятивизме, но и в потере ощущения личной тождественности, призвания каждого человека к раскрытию себя через креативное присутствие в мире. Это требует от педагога собственного творческого подхода к обучению, стимулированию поиска учеником или студентом оригинальных форм самовыражения при условии уважения к достоинству других. Новейшие информационные технологии освобождают нас от необходимости запоминания множества фактов, дат, имен, характеристик — того, что до сих пор составляет суть традиционной образовательной системы. Тем очевиднее становится миссия педагога, в первую очередь педагога-христианина: высвободить стремление к научному поиску, к поиску собственного неповторимого слова в многоголосии человеческой цивилизации.
