Пригласили ромы в гости. Подъехала к дому старшего, как здесь положено. Старший на самом деле молодой, но признан главным, потому что образованный, журналист, защитник ромалэ, которых, как он говорит, никто не спешит выручать, если куда встрянут — не то, что других, которых, правда, тоже никто не спешит выручать... Ступила в залитый солнцем двор и откуда-то услышала голос: «Заходите в дом!». Зашла, отодвинув на пороге тяжелую яркую завеску. Посреди комнаты, которая цвела золотыми, коричневыми, глубоко синими, бирюзовыми, черешневыми цветами (как цыганская шаль), стоял длинный стол, уставленный тарелками с розовой ветчиной, бедрышками копченой курицы, кружочками темной с вкраплениями сала колбасы, горами острой моркови, корнишончиков, белого хлеба и особого хлеба домашнего — круглого в зернышках... И чашки для чая — ярко красные в золотом узоре (неизвестно, какая цыганская фабрика делает такие). Навстречу вышел Николай, тот, старший. За ним — Григорий, его старший брат, но по рангу — младший. Разулыбались бело-золотыми улыбками и сразу начали приглашать: «Вы только, пожалуйста, не откажите, присядьте с нами за стол! Простите — женщин сегодня нет здесь, сами стол накрывали, бедно...» И с обеих сторон начали нагребать в мою тарелку всего вышеперечисленного. Сами не ели — только приглашали и трижды клали, пока я не начала проситься. Старательно поела все это и подумала: у нас, неромов, наоборот — женщины с таким восхищением смотрят, как едят мужчины.
Говорили о ромской жизни. Григорий говорит: «Мы не считаемся людьми — у нас нет родины и флага!» — и улыбается лукаво. Начали о важнейшем для ромов — о музыке и танце. И хотя хотели о другом, но их антрацитные глаза засветились мягким золотом: «А помните знаменитого Махмуда Эсамбаева? Наша Маша к нему пошла проситься выступать. И он сказал: «Возьму, если станцуешь «Восход солнца» за одну минуту!» Маша станцевала за 59 секунд! Вы понимаете?!» И лица их сделались, как круглое солнце, и смотрели они куда-то в себя, и улыбка их была загадочной и похожей на любовь. Это кто-то понимает? Маша за 59 секунд, извиваясь своим обернутым цыганскими юбками станом, поднялась с земли, как солнце, которое зашло в апогей, кто может понять всю важность этого момента так, как это чувствуют ромы, эти никем не разгаданные люди, которые живут среди нас и многих пугают своей неразгаданностью?
Мужчины сидели важно и гордо, и я чувствовала себя среди них допущенным к тайне человеком, который получит ключ. Этот ключ сейчас у меня в кармане широкой красочной юбки — как у их женщин-королев... Я должна беречь этот ключ, потому что должна им открыть какие-то двери, в которые они поручили мне войти самой...
Когда вышли, у ворот сидела старая цыганка с золотыми полумесяцами в ушах. Поднялась, как молодая, взяла мои руки в свои теплые сухие ладони: «Ой красивая, постели здесь асфальт на улице, дочечка, — ножки мои болят по ямам ходить... Бог тебя благословит, милая», и поцеловала сухими теплыми морщинистыми губами. И пошла, потому что старший посмотрел на нее каким-то своим взглядом...
«Приходите к моей Маше — она все о вас расскажет, она все видит — только если не боитесь», — сказал Григорий и исчез, покрутив на пальце ключи от машины (а может, от брички?).
Иду теперь дальше — обласканная, целованная, накормленная, обнадеженная и обязанная, красивая — что-то сделать для них, «без родины и флага», которые поднимают солнце над землей за 59 секунд. Люблю их и не боюсь их правды. Завтра пойду к Маше.
