Во время учебы в университете мне ни разу не привелось встретиться с ректором. Ректор был для студентов фигурой важной, но абстрактной, далекой от обычной студенческой жизни. Никому из нас даже в голову не приходило поинтересоваться его биографией или мнением о будущем Украины. Нынешний ректор Харьковского национального университета, доктор наук, социолог Виль Бакиров открыт для диалога с молодыми, а нынешние студенты отделения журналистики к нему готовы. Неформальная, за чашкой чая, встреча ректора с юными «акулами пера» вылилась в заинтересованный разговор «о времени и о себе».
— Виль Савбанович, когда было лучше студентам жить и учиться — в советские времена или сейчас?
— Студенты сейчас разные. Я беседовал недавно с второкурсниками, у которых нет денег даже на мороженое. Им родители раз в месяц привозят продукты из села. А есть такие, у которых по два мобильных телефона и проблемы разве что с хорошим бензином. И не могу сказать, что студентам плохо жилось раньше. Было много работы, стройотряды, друзья, интересный студенческий досуг, общение, любовь, в конце концов. Это ведь молодость, ожидание какого-то чуда.
— Какие, на ваш взгляд, необходимы условия для того, чтобы начался экономический подъем Украины?
— Лина Костенко выступала в Киево-Могилянской академии с лекцией «Гуманитарная аура нации, или Дефект главного зеркала». Она напомнила сказку Андерсена о зеркале, которое все плохое увеличивало, а хорошее — уменьшало. Когда зеркало разбилось, осколки попали людям в глаза, и они стали воспринимать мир искаженно. По- моему, эти осколки поразили сейчас многих, в том числе и некоторых журналистов. Я, как социолог, считаю, что в тяжелое для нации время нагнетать настроение отчаяния и пессимизма — это преступление. Нет, скрывать действительность не нужно. Но нужно показывать людям перспективу!
Так что первое условие экономического подъема Украины — перестать плакаться. Никто нам, кроме нас самих, не поможет. Если эта мысль не овладеет сознанием каждой семьи, каждого человека, каждого чиновника, каждого политика, каждого предпринимателя, каждого журналиста, ничего хорошего не будет. Есть и политический фактор. Нужно сконструировать нормальную систему власти, которая эффективно исполняла бы свои функции — функции обслуживания общества. На мой взгляд, пока основные ветви власти не начнут работать на эту единую задачу, не будет даже стабилизации экономики. И «last but not least» — последнее, но отнюдь не менее важное. Мы должны во что бы то ни стало сохранить нашу науку и наше образование. В ХХI веке не будет экономически благополучных государств без мощной науки и технологии. Это аксиома! Против нее никто вроде бы и не возражает, но острота ситуации не снижается, а даже растет. Если мы не сохраним наш естественнонаучный, физико-математический потенциал, Украины в качестве независимого и благополучного государства на карте мира мы не найдем.
— Мог бы сейчас получить высшее образование Ломоносов?
— В наш университет хорошо подготовленный абитуриент поступит. Но, вообще, это серьезная проблема. Сельские дети сейчас дискриминированы: в селах не хватает ни учителей, ни условий для развития личности. Я считаю, что нужны льготы для выпускников сельских школ. Потом они, с их трудолюбием и чувством ответственности, учатся хорошо и даже обгоняют городских сверстников. Многие крупные ученые имели как раз сельское происхождение.
— Какие события из вашей личной жизни вы считаете самыми важными?
— У меня самая обычная биография. Вырос в Житомире. Учился в юридическом институте, работал следователем, преподавал, окончил заочную аспирантуру, был первым деканом социологического факультета. Стажировался в Калифорнийском университете. Читал лекции в Болонском и Падуанском университетах. Вот если и не самая важная, то интересная история из моей жизни — как я впервые заговорил по-английски. В начале перестройки меня пригласили в Болонью (Италия) на презентацию книги, и уже там неожиданно предложили прочесть лекцию первокурсникам-социологам. А у меня разговорный английский был на нашем обычном вузовском уровне, хотя словарный запас, благодаря чтению специальной литературы, был хороший. Что делать? Сказать «нет» — подвести державу. У них-то любой профессор знает как минимум два-три европейских языка. Сказать «да» — а как читать? После секундного колебания я все-таки сказал: «No problem». Нужно заметить, что в Италии нет вступительных экзаменов — плати за обучение и учись. Поэтому на первых курсах университетов студенты набивают аудитории битком, все места заняты, многие стоят и даже сидят на полу. Итак, человек двести в аудитории, все смотрят на профессора с Украины. И я начал читать им лекцию… Наверное, это был авантюризм чистой воды, но все внутренние барьеры сразу рухнули! С тех пор я на этом языке говорю свободно.
— Есть ли у нас какие-то преимущества в сравнении с системами образования в других странах? И в чем мы уступаем?
— В разных странах разные системы образования. Разные университеты — есть престижные, а есть плохонькие. Думаю, уступаем мы прежде всего в материально- технической базе, в оснащении учебного процесса. В западных вузах много компьютеров, прекрасные библиотеки, много обучающей техники. И, безусловно, очень хорошая профессура — у них очень сложно стать профессором. Мой коллега из Италии, дважды доктор наук, по социологии и германской филологии, знает пять языков, но должность профессора получить никак не может — огромная конкуренция. У них есть еще одно сильное преимущество — мотивация студентов. У наших студентов менталитет все-таки еще во многом советский. К университету они относятся потребительски, ходят на лекции, будто делают одолжение. А вот пример из жизни моего американского коллеги, профессора социологии. Будучи студентом, он по ночам работал уборщиком, чтобы иметь возможность днем пять часов слушать лекции. За один час пребывания в аудитории он платил часом работы. Там отношение к высшему образованию совсем другое. Ходи на лекции, не ходи на лекции — это твое дело. Ты должен сдать экзамен. Не сдал — пропали твои денежки за обучение.
Конечно, есть и у нас свои преимущества. Прежде всего, это хорошо поставленное естественнонаучное образование, с его давними традициями, сильными научными школами, огромными заделами на будущее. К тому же, наше университетское образование дает широкую культурную базу, делает человека интеллигентным. Там узкие специалисты не обладают общей культурой. Историю философии, как нашим физикам или химикам, там не преподают. Сократа, Платона или Гегеля они зачастую читают уже на пенсии. У нас же мировоззренческие предметы идут с первого курса. Это очень важно.
— Вы упоминали о разобщенности студентов на Западе. Это нормально? У нас-то студенты дружные.
— Дело не в том, что хорошо, а что плохо. Есть такая вещь, как историко-культурный опыт. В нашей стране издавна существовали общинные традиции. Советская эпоха этот стереотип закрепляла, постоянно декларируя коллективизм. У нас нет четкой границы между отношениями личными и официальными, жизнью приватной и формальной. Но сейчас происходит форсированное внедрение рыночных отношений, которые постепенно меняют людей. Меняется тип человеческих отношений, тип культуры и духовной жизни. Скорее всего, чем дальше мы будем идти по пути рыночных реформ, тем больше будет проявляться индивидуализм. Но вот парадокс — Запад от этого уходит. Там произошла революция, о которой мало кто у нас знает. Так называемая постиндустриальная, постматериалистическая революция. Там растут в цене как раз те ценности, от которых мы сейчас отказываемся — коллективизм, человеческая теплота, общение с природой, дружба, любовь, красота. Здесь есть колоссальная проблема выбора пути, по которому пойдет наше государство! Если мы хотим влиться, как сейчас говорят, в семью цивилизованных стран, то мы должны строить не капитализм конца ХIХ — середины ХХ века, мы должны сразу создавать постиндустриальное общество.
— Но как это сделать?
— Наверное, акцент нужно делать на духовности, на той духовной ауре, о которой пишет Лина Костенко. Но сейчас мы скорее ее, ауру, уничтожаем. Телевидение, например, которое является мощнейшим способом воздействия на сознание и подсознание людей, стало чудовищным фактором оглупления. Вы, журналисты, должны понимать, что сегодня каналы массовой коммуникации, за редким исключением, настолько деструктивно заряжены… Экономика экономикой, но если мы такими темпами будем разрушать культуру, нас не спасут ни экономические реформы, ни монетарные технологии.
— Этот деструктивный процесс кто-то направляет?
— Есть такая вещь, как культурная энтропия. Второй закон термодинамики. Если нечто сознательно не поддерживается, оно разрушается. Что проще и выгоднее владельцу канала — сделать свою передачу или купить за копейки мексиканский сериал? Конечно, второе. А для сохранения культуры нужны серьезные усилия. А раз нет усилий, она само собой, по закону энтропии просто распадается и превращается в деструктивный фактор.
— Вы пессимист или оптимист?
— В размышлениях о жизни, пожалуй, пессимист. А в ее восприятии, конечно, оптимист. Но с явными нотками сомнений и моментами разочарований. Можно сказать так: я оптимист, несмотря ни на что.
