— Михаил Михайлович, чтобы посмотреть на ваш памятник, который стоит в дворике Литературного музея, нужно заплатить 30 копеек. Решили помочь любимой Одессе материально?
— Безобразие, кто-то балуется. У меня все не было времени сходить и посмотреть на него. Слышал, что за те несколько месяцев, что он стоит, его пытались даже разрушить. Видимо так реагировали зрители на плату за просмотр. Я отменю эти поборы. Или внесу за всех посетителей мзду на месяц вперед, или буду всем, кто пришел на меня посмотреть, раздавать по 30 копеек. Надо что-то делать. Страшная шутка. При живом человеке крайне бестактно ставить памятник. Тогда уже стыдно жить дальше. Надо побыстрее умереть, чтоб оправдать его присутствие, или лечь рядом в загипсованном виде.
— Несколько ваших последних произведений навеяны грустным периодом пребывания в больнице. Как ваше драгоценное здоровье сегодня?
— «Не дождетесь», как у нас в Одессе говорят. Дожил: очки, клизма, лекарство... отход ко сну, как отъезд в другой город. По двум жалким анализам доктора доказывают, что не надо пить. Аргументировать обратное могу бесконечно. Их послушаешь все вредно: сидеть, стоять, смотреть, а наблюдать — просто опасно. Шаг влево, шаг вправо, либо диктатура, либо бунт. Кроме жесткого больничного матраса и серого пюре, открыл для себя диету № 7. В ней масса достоинств. Перестал мыть ложку, ковыряться в зубах, желудок попросту исчез вместе с болями и несварением. Женщины по рейтингу откатились на 41-е место. На собак стал смотреть глазами вьетнамца. Пульс и давление научился определять без приоритетов. Чтобы лечь на операцию, нужно все принести с собой. Если что-либо забыл, пеняй на себя, будешь без наркоза. Больница — место встреч, с кем долго не виделся. Оперируют по-прежнему хорошо, а дальше — как повезет.
Именно там появились философские мысли. Чего хотел, того добился, но так мало получил. Мой возраст мне нравится, смакую каждый день, а от болячек никто не застрахован. Сейчас все в норме, тьфу-тьфу.
Одиночество — это не когда просыпаетесь ночью от собственного завывания. И не когда, возвращаясь в квартиру, находите все вещи разбросанными, как год назад. Или когда одновременно включаете телевизор, приемник и чайник для ощущения жизни и голосов. Это не раскладушка у знакомых и суп у друзей. Такое поправимо, хотя и безнадежно. Настоящее одиночество — это когда вы говорите целую ночь сами с собой и вас не понимают.
— Чувство юмора у «слуг народа», «новых русских» или «братков» очень отличается?
— Раньше власти любили меня приглашать в баню. В застойные времена Владимир Высоцкий туда ездил с гитарой. А я — со своим потертым портфелем-талисманом. В бане все равны, хотя там попадались о-очень большие люди. Своим я никогда там не был. Они реагировали на мои шутки несколько замедленно, глядя, как принимает самый большой начальник. Иногда просили выйти, подписывали бумаги. За то, чтобы моей хворающей маме поставили телефон, я чуть ли не у министра связи выступал.
Новые русские, часто не дослушав до конца, уже смеются, торопятся пропустить рюмочку, показывая на часы, предлагают закончить за столом. Хорошо веселится армия. Тихо слушают, долго хлопают, смеха нет. В громовой тишине звучат овации. Свободнее всех зеки. Если нам нечего терять, то они потеряли и это. Хохочут, как ненормальные. Милиция сидит степенно и тихо. Кто-то захохочет, на него зыркнут, он дернется и затихнет. Дипломаты смеются молча, молча жмут руку и молча уходят.
Все выступления заканчиваются у «братков» большой пьянкой: «Мужчины — стоя, женщины — до дна. Выпьем за П. З. Д. (присутствующих здесь дам). По часовой стрелке за каждого и против часовой — за всех».
Я отличаю публику по городам. Самые строгие мои зрители в Одессе. А самые доброжелательные — в Киеве. Здесь мне не приходится делать паузы, ждать, пока дойдет смысл. Реакция буквально молниеносная.
— О политике стали реже писать, отчего?
— Когда все можно, появляется пресыщение. Мое имя узнали по хлестким выражениям. Сегодня политика стала грязнее. В изнурительной борьбе построили систему под названием «Не то, что нужно». Долго обсуждали и приняли единогласно Конституцию. Стояли на баррикадах и выбрали руководство. Выбирали, выбирали Президента и обалдев от неожиданности кричим: «Не он это!...» Все, кто делал танки, голосуют за коммунистов. Чтобы обеспечить их работой, нужно дать им войну, так как наше производство не работает, то одеты мы все прилично. У нас никто хорошо не живет. Банкиры взрываются, воров отстреливают, министров увольняют. Как ограбить банк, знают все. А как туда положить деньги — никто. В магазинах все есть. Правда, кому все это есть? Начиная с 1917 года едят новые русские. То одни, то другие. В правительстве непрерывно идут дебаты: «Когда давать пенсии? С 60 или 65?». Это при средней продолжительности жизни 59 лет.
Газеты откроешь — одна сатира: строка никуда, народ никуда, история никуда, земля никуда, климат никуда, население — дебилы. Или пишут только о том, как вести себя в постели. Как будто мы из нее не вылезаем.
Все хотят жить счастливо и долго, но ни у кого ни разу не получилось. Похоже на вечный двигатель. Как не конструируй, а вместо счастья и братства — хамство и нищета. Брюзжать начал, старею.
— Я слышала, вам предлагали министерство культуры возглавить. А правда, что это предложение исходило от В. Жириновского?
— Занимательная история произошла на юбилее Станислава Говорухина. Там такая разношерстная компания собралась: Руцкой, Зюганов. Короче, разговаривать не с кем. От нечего делать налил себе 150 г водочки и беседую без собеседника. Вдруг протягивают мне в салат визитку от Жириновского и просят выйти поговорить с ним тет-а-тет. Мы не знакомы лично. Я что-то на концерте скажу, а он мне в Думе отвечает. Заканчивает всегда одинаково: «В Израиль его!». Как место ссылки — ничего, гуманно с его стороны. В сопровождении помощника и шести охранников состоялась наша встреча «на Эльбе». Предложил портфель министра культуры. От неожиданности я успел буркнуть: «Как же, Владимир Вольфович? Все правительство в Москве, а я — в Израиле?». «Вопрос решим, вступай в ЛДПР», — парирует Жириновский. «Я сильно выпивши и такой ответственный шаг не могу сделать», — отбивался я. Они мне всунули пачку документов с программой и уехали на четырех «Мерседесах» с мигалками. Тогда я понял, сколько может заработать еврей на антисемитизме.
— А гражданином какой страны вы себя считаете?
— У меня двойное гражданство (российское и украинское). Я обращался лично к Леониду Кучме с просьбой решить этот вопрос. Он мне честно ответил, что официально ничем помочь не может, а негласно просьбу удовлетворил. У меня два дома: один в Москве, другой — в Одессе.
