Брат страждущих... Иногда фамилия врача, ее генетический код вдруг непостижимым образом перекликаются с его призванием. В отношении Василия Дмитриевича Братуся, блестящего хирурга войны и мира, дважды министра и дважды ректора, такое совпадение, пожалуй, несомненно. Хотя на самом деле он первый доктор в своей крестьянской родословной.
Как и продиктованный жизнью военный жребий тысяч его коллег, путь Братуся сквозь эту бессонную страду тяжкой работы у операционных столов в дни и месяцы битв с фашизмом абсолютно типичен и, вместе с тем, символичен. Именно такие кадровые военврачи, как он, собственно, и олицетворяли — своими знаниями и выучкой — высокую боеспособность исцеляющих эшелонов наших армий в страшной схватке с грозным противником. Ведь двадцатипятилетний украинский волонтер военной медицины принадлежал к когорте высокопрофессиональных войсковых специалистов-медиков, составивших основной щит спасения раненых в невиданных боях. Причем щит живой, интеллектуальный и рукотворный, заранее продуманный и сплетенный. В илиаде Победы — это особые страницы, ибо в них пульсировало предвидение.
Но как все началось? С четвертого курса Киевского медицинского института Братусь, как и пятьдесят его товарищей, хотя добровольцев оказалось больше, был переведен в 1939 году во вновь организованную в Куйбышеве Военно-медицинскую академию — для завершения учебы в принципиально новом качестве. Тут будущих демиургов первой медицинской линии предстоящих фронтов стратегически проницательно и верно, в свете военных доктрин эпохи, пестовали и формировали выдающиеся ученые, фактически новые Пироговы в драматичной сфере. Это, по сути, была та школа умений, стоицизма и выдержки, которая во все периоды сражений с армадами врага, включая и исходную полосу катастрофических неудач, воплощала и впрямь беспрецедентный уровень отечественной медицины обороны, а затем наступления. Главное тут состояло не только в должном уровне хирургического искусства с учетом характера возможной огнестрельной травматической эпидемии, но и в четкой системе преемственности и этапности помощи — от поля боя и медсанбатов до огромной сети эвакогоспиталей по периметрам страны. Поэтому в расцвете молодости Братусь, как и иные выпускники военно-медицинских академий и училищ, вступил в бои относительно опытным мастером, но одновременно и соответствующим образом обученным тактиком необходимых общих решений. Это было отражением духа и стиля, стали и нежности профессоров Бурденко, Вишневского, Ищенко, Ахутина, Завалишина, Клюса (трое последних в коротком, но на самом деле большом перечислении были прямыми наставниками Братуся), других асов военно-полевой медицины, выстроивших систему контрударов в адрес смерти. Такое, понятно, относительное опережение губительных смерчей беспощадного металла дорогого стоит, — прежде всего, потому, что в строй возвращались испытанные воины, и при этом в оптимистическом для судеб войск соотношении в сравнении с потерями, причем даже летом и осенью сорок первого.
Участие в качестве врача лыжного батальона в Финской кампании, а спустя около полутора лет — снова северо-западные очертания огневых рубежей Великой Отечественной, бестрепетное разворачивание передовых медицинских пунктов под шквальным огнем рвущихся вперед моторизованных соединений вермахта, фронтовой госпиталь Волховской линии обороны, неустанная героическая работа в армейском госпитале Второй ударной армии, когда медикаменты и продукты сбрасывали с самолетов, прорыв блокады Ленинграда, а с 1944 года — 1-й Украинский фронт. Надо сказать, что о своих испытаниях В.Д. Братусь издал в 2007 году в определенной мере итоговую интереснейшую книгу «Спогади про минуле, погляди на сучасне». Выпустило ее издательство «Нова книга» (Винница), и во многом она еще ждет своего читателя. Но мне хочется привести здесь эпизод, лишь коротко упомянутый в мемуарах. Он приведен в обзоре Василия Дмитриевича «Линия фронта проходила через операционную» в сборнике к одной из годовщин Победы (1989 г.). Перед нами, если вдуматься, как бы послание военного хирурга поколениям.
«В ночь перед Днем Победы, в последнюю ночь войны, — пишет В. Братусь, — мне довелось оперировать двух немецких мальчиков. Госпиталь наш был расположен в маленьком немецком городке в имении барона Дюрингера, в свое время находившегося на службе у русского царя Николая II в должности царского фотографа. Проявив любознательность, группа немецких мальчиков взорвала новинку гитлеровского вермахта — фаустпатрон. Двое из оставшихся в живых получили множественные осколочные ранения, но наиболее тяжелые — в живот. Раны желудка и кишок были ушиты, и мальчики поправились. В день выписки из госпиталя (а это было воскресенье) священник местной кирхи во время богослужения произнес благодарственную молитву в нашу честь. Это были две мои последние операции военного времени.
...Прошло более 40 лет. Теперь эти мальчики, очевидно, взрослые мужчины, сами, по-видимому, стали отцами. Я часто вспоминаю их. Верю, что их дети, как и мои, не забудут уроки той войны».
А теперь, словно заставка к последующему, строки, следуя оригиналу, из Украинской советской энциклопедии (1979 г.), посвященные ученому и государственному деятелю: «Братусь Василий Дмитриевич (р. 26 декабря 1916 г.) — украинский сов. хирург, член-корр. АН УССР (с 1972 г.). Окончил Куйбышевскую военно-мед. Академию (1940 г.). С 1963 г. — зав. кафедрой Киев. мед. ин-та. В 1954—1956 гг. и 1969—1975 гг. — министр здравоохранения УССР. Труды посвящены хирургическому лечению органов пищеварения, а также вопросам истории развития отечеств. мед. науки и организации здравоохранения. Премия АН УССР имени А. Богомольца, 1969». В этой лаконичной справке, как в капле воды, синтезированы, читая сквозь текст, моральные принципы и приоритеты Василия Дмитриевича, так и не ставшего ни академиком, ни Героем. Хотя героем он, конечно, был.
Сложилось почему-то так, что в последующие годы Василий Дмитриевич стал привечать автора этих строк. Разумеется, я знал многое о нем и раньше, да и видел не раз. Но знакомство вблизи вначале проистекло на заседаниях ученого совета Национального медицинского университета, когда он, уже не министр, не заведующий кафедрой, в них участвовал, а я иногда приглашался сюда новым ректором Виталием Федоровичем Москаленко. Братусь садился, как правило, за один из крайних столов. Поражали его скромность и простота, как говорится, отсутствие нимба. Причем, как вспоминали многие, он был таким и раньше.
Однажды, уже на переломе нынешнего века, я встретил его неподалеку от станции метро «Университет». Василий Дмитриевич дожидался троллейбуса. Чувствовал себя не очень хорошо, но от сопровождения вежливо отказался. Тень заслуг не витала над ним... Приехав спустя несколько дней в больницу на Печерске, на кафедру, где работал хирург, а потом побывав у него дома, я подготовил интервью с ним. Оно было помещено в 2000 г. в журнале «Проблемы медицины», вскоре «погибшем», и я как-то забыл о нем. Но, оказывается, публикация сохранилась в Национальной научной медицинской библиотеке Украины, куда Василий Дмитриевич, вместе с автобиографией, передал 22 сентября 2008 года и эти странички... И они вошли в библиографический указатель, составленный в память о нем. Поэтому — это как-бы свет угасшей звезды, но и живые слова. При этом само время заключило их нашей последней встречей. Однако о ней позже...
— Мое детство прошло в селе Рогозов Бориспольского района, хотя родился я в Казахстане, — рассказывает Василий Дмитриевич. — Решающее влияние в выборе профессии на меня оказал сельский фельдшер Василий Митрофанович — признанный специалист в своей ипостаси и наш дальний родственник. В 1931 году я поступил в Киевский медицинский техникум. Учился хорошо и закончил его среди отличников-пятипроцентников, имевших право поступления в медицинский вуз без прохождения трудового стажа. Так в 1935 году я стал студентом. А с 1939-го пролегла войсковая стезя. Приближалась беда... Никогда не забуду первого лета боев с немцами.
Внезапность нападения, превосходство сил врага на ударных направлениях приводили к его быстрому продвижению вглубь страны. Все это резко нарушало ритм формирования и работу медицинских заслонов. В такой критической обстановке, обеспечивая неотложные действия своего подразделения и непрерывно оперируя, оказался и я.
Первую радость на войне мне, хирургу медсанбата, довелось испытать в начале декабря 1941 года во время боев наших войск за Тихвин. Мы безмерно устали, операционно-перевязочный взвод, командиром которого был я, работал круглосуточно. И вот 9 декабря наши войска взяли Тихвин! Тогда я, наконец, увидел поверженного врага. Забрезжил перелом, и теперь руководители медслужб могли что-то планировать. Сейчас кажется невероятным, что человек мог почти круглосуточно в течение многих дней стоять у операционного стола. Но это была молодость и осознание того, что твой труд необходим.
— Проникающие ранения в живот, в грудную клетку, повреждения крупных сосудов, огнестрельные переломы... Наверное, это и был ваш хирургический лабиринт?
— Очевидно, это так. Например, в ходе войны на армейском совещании хирургов 59-й армии было доложено, что наш медсанбат имел самые низкие показатели смертности при ранениях в живот, и мы очень этим гордились. Но помню я и неудачи. Прошло уже более полувека, а не могу забыть раненного лейтенанта Калинина, моего сверстника. У него было крупно-осколочное ранение в тазобедренный сустав. Пять раз я оперировал его, но спасти не смог. Очень тяжело осознавать, что на моем месте кто-то другой, более опытный, быть может, изменил бы ход болезни.
— В 1942 году приказом командования я был переведен на должность ведущего хирурга армейского госпиталя, — продолжал Василий Дмитриевич. — Уже первые дни дали возможность увидеть, что врачи медсанбатов допускают большое количество ошибок при первичной обработке ран. Выход я видел один — отлучаться в медсанбаты, чтобы поработать с хирургами операционно-перевязочных блоков, поднять их уровень. Армейский хирург К. Боборыкин одобрил эту меру, и результаты не замедлили сказаться.
Война двигалась к благоприятной для нас фазе. Мне лично, коренному украинцу, пришлось защищать, а затем освобождать Ленинград, Новгород, Псков, Выборг. Многие мои товарищи по оружию освобождали Украину, мое родное село, где ожидали избавления от нашествия врага мои старые родители и мои родные сестры.
— А как, в силу каких обстоятельств, вы стали министром?
— В 1945-м я был направлен, оставаясь на воинской службе, старшим преподавателем хирургии Киевского военно-медицинского училища. Демобилизован в 1947-м. Но еще до этого, оставаясь офицером Советской Армии, был зачислен в штат кафедры хирургии Института усовершенствования врачей, где проходили занятия с курсантами. В 1948-м защитил кандидатскую диссертацию (по хирургической гастроэнтерологии). В 1950-м меня пригласил к себе министр здравоохранения Л.И. Медведь и предложил мне вакансию в управлении учебных заведений, с сохранением за мною должности ассистента хирургической кафедры. Это был сталинский период, когда в Минздраве работали до 1—2 часов ночи, и днем я трудился на кафедре, а вечером и ночью — в министерстве. В 1954-м был назначен министром. Пребывал в этом статусе два с половиной года. В 1957-м был переведен ректором Института усовершенствования врачей, а в 1959-м — ректором Киевского медицинского института, где трудился на этом посту до 1965 года. Говорят, в одну реку нельзя войти дважды, но со мною это произошло.
Вновь занять пост министра здравоохранения мне предложил Петр Ефимович Шелест. Но я уже вошел в самую сердцевину хирургии и сказал П. Шелесту, что предпочел бы не оставлять клинику. Так потекло время. Субботу я целиком посвящал работе в больнице, оперировал, подчас до вечера, а в иные дни приезжал сюда ранним утром или поздним вечером. Так я остался самим собою.
Обращаясь к основной работе, могу сказать, что это были весьма плодотворные начинания. Здравоохранение модернизировалось, развивалось образование, вся система подготовки кадров, были, в частности, построены институты клинической и экспериментальной хирургии, кардиологии, кардиохирургии. А что касается проекции в наши дни... Если быть откровенным, частая смена министров здравоохранения, особенно в течение последнего десятилетия — неоправданная мера. Скоропалительные мотивы при освобождении от этой должности — явно не оптимальный подход применительно к данной сложной схеме.
В своей автобиографии Василий Дмитриевич пишет: «В 1956 году был делегатом Украинской ССР на XIII сессии ООН в Нью-Йорке, трижды выступал с докладами. 30 лет был на общественных началах президентом медицинской секции Всесоюзного общества дружбы и культурных связей с зарубежными странами. Посетил более тридцати стран. В эти же годы принял у себя не меньшее количество зарубежных делегаций.
Тематику научных исследований можно разделить на три основных направления. Первое из них — термические ожоги. По этой тематике, где заложены основы современной комбустилогии с разработкой основных методов лечения ожоговой болезни, опубликовано 148 научных работ, три монографии. За эти разработки в 1982 году был отмечен Государственной премией.
Вторая моя хирургическая вертикаль в эти годы — а пролегла она раньше — острые желудочные кровотечения. В результате нововведений общая смертность таких больных уменьшилась более чем в три раза, а послеоперационная смертность — в четыре раза. Доктором наук стал по проблемам ожогов. Что касается желудочных катастроф, опубликована 181 работа. Являюсь автором трех открытий в клинической хирургии и получил за это три сертификата. Если говорить о проблемах совершенствования структуры деятельности органов здравоохранения, опубликовано 125 работ. При этом союзным правительством была утверждена предложенная в Украине структура центральных районных больниц, межрайонных и областных больниц и т.п.».
Но я возвращаюсь к далекому уже интервью, когда Василий Дмитриевич оставался профессором кафедры. «Пользуясь случаем, — сказал он, — посвящу несколько слов моему последователю и преемнику на кафедре факультетской хирургии № 2, талантливому хирургу, профессору Петру Дмитриевичу Фомину. У нас сложились замечательные, плодотворные взаимоотношения. Может быть, это обусловлено взаимным тактом, но скорее — духовными качествами Петра Дмитриевича, и я благодарен ему за поддержку и дружбу.
Нам не дано предугадать, но, быть может, мы должны предугадывать... 9 мая 2008 года Медицинский университет чествовал своих ветеранов, и среди них, конечно же, В. Братуся. Он был достаточно бодр и радостен, вел вместе с В. Москаленко праздничное застолье. Минуло лето, и наступила погожая киевская осень. В один из начальных октябрьских дней я в некоем непонятном порыве набрал номер его домашнего телефона. Василий Дмитриевич оказался дома и сразу же согласился на встречу. Девятый этаж, та же скромная обстановка, мебель, далекая от евростандартов. Дома больше никого нет. Моя основная просьба — образ Николая Михайловича Амосова его глазами. Они ведь хорошо друг друга знали и любили. И вот я узнаю, как говорится, неизвестное об известном.
— Я, разумеется, знал о работах Н. Амосова в кардиохирургии, о попытке создать аппарат искусственного кровообращения (АИК), и, как мог, способствовал ему, — задумывается Василий Дмитриевич. — Пребывал в это время уже ректором Института усовершенствования врачей, где Николай Михайлович недавно был избран заведующим кафедрой торакальной хирургии. Он позвонил, что хочет представиться в этом качестве, но я понимал, что повод не только в этом. Амосов напрямую сказал, что для завершения работы над АИК нужны опытные мастера по металлу. Такие умельцы нашлись, но вопрос упирается в оплате их труда... Очень хотелось помочь в таком важном деле. Вдруг мне пришла в голову, с формальной точки зрения, довольно рискованная идея: зачислить несколько таких рабочих лаборантами на нескольких кафедрах. Амосов, понятно, согласился. Так, собственно, и появилась знаменитая машина...
Мы говорили об университете, о его сегодняшнем дне. О том, как за справедливый поступок в защиту достояния общественной, но не царской медицины, не понравившийся первому лицу на тогдашней ул. Орджоникидзе, Василий Дмитриевич, в период первого пребывания на посту министра, был без объяснений уволен с должности... Время бежало. Он открыл мне дверь и на прощание, ожидал, пока я войду в кабину лифта. Через три дня, ночью, его не стало. Говорят, так уходят праведники...
Завершая мемуары, Василий Дмитриевич привел такие строки: «Быть может, мои размышления старого человека могут показаться иллюзорными, но я убежден, что моя жизнь и жизнь других не были случайным призванием и напрасной деятельностью. Прекрасные мысли о любви к Родине, беззаветная служба на ее благо, призывы к чести и самосовершенствованию, по крайней мере, для меня, а я уверен, что и для миллионов таких, как я, — проникали в глубину сердец и становились той движущей силой, которая в конце концов обеспечивала развитие общества, индустриализацию, хотя это осуществлялось ценой невиданных усилий и потерь.
Была элита, заботившаяся о своей лучшей жизни, и были миллионы, трудившиеся в промышленности и на селе, интеллигенция, которые, завороженные привлекательными коммунистическими лозунгами, отдавали все силы Отчизне — и в годы мирного строительства, и в годы военного лихолетья. Я уверен в справедливости обращения к молодым поколениям, чтобы они теперь прилагали усилия к расцвету нашего нового государства, используя опыт социального устройства цивилизованных стран мира. Наше поколение сделало немало, несмотря на бесчисленные проблемы в социальном совершенствовании. И жизнь требует, чтобы наши потомки сделали не меньше, но при этом не допустили ошибок в выборе социальных основ своей страны».
Тут ни убавить, ни прибавить. И вот теперь Василий Дмитриевич Братусь, живая легенда нашего времени, как бы обращается своим тихим совестливым заветом ко всем.
