Предлагая развернуть на страницах газеты обсуждение программы выхода Украины из кризисного состояния («День», №68), я имел в виду предложить для этого свою философию и вытекающую из нее программу.
Философию свою я назвал «неорационализмом», и основная ее часть изложена в книге под тем же названием еще в 1992 году. Неорационализм — потому, что классический рационализм, рационализм нового времени пал под ударами релятивизаторов (Кун, Куайн, Фейерабенд, Поппер, Лакатос и др.), не справившись с задачей рационального объяснения многих феноменов науки новейшего времени. Неорационализм отказывается от чрезмерной абсолютизации нашего познания, свойственной классическому рационализму и справедливо критикуемой релятивизаторами, но сохраняет такие важные характеристики «старого доброго» рационализма, как признание единственности истины в заданных обстоятельствах и проверяемость, обосновываемость истины через привязку ее к опыту. Но самое главное — метод обоснования истины в рациональной науке, вопреки утверждению релятивизаторов, остается неизменным при смене любых парадигм (фундаментальных научных теорий) так же, как при переходе от одного научного сообщества к другому и одной культуры и социального устройства к другому.
Этот метод возник в процессе развития естественных наук и более или менее окончательно сложился в классической механике, трудами прежде всего Ньютона и Лагранжа. Но и до сих пор он существует и работает на уровне стереотипа естественнонаучного сознания, подобно тому, как грамматика языка существует и работает в языке еще до того, как она написана.
На базе этой теории познания я сформулировал единый метод обоснования, т.е. записал в явном виде неявно существовавшую грамматику науки. При этом доразвил и обосновал сам метод обоснования. В частности, с помощью этого метода даю рациональное объяснение тем феноменам науки, на которых строили свои утверждения ее релятивизаторы. Что это за феномены и утверждения и какое объяснение дал им я?
Во-первых, это неоднозначность слов обычного языка, который используется наукой для выражения и своих понятий, и выводов. Раз слова неоднозначны, то, как утверждают релятивизаторы, неоднозначны, а следовательно, относительны и понятия, и выводы науки. Мною показано, что базисным элементом науки являются не слова, а понятия, которые могут выражаться и не словами, а, скажем, чертежами, формулами и т.п., и возникают подсознательно до их словесного выражения. Причем это происходит как в процессе эволюции (высшие животные тоже имеют понятия типа «огня» и «воды»), так и в процессе морфогенеза (ребенок приобретает те же и прочие понятия до того, как узнает обозначающие их слова), и даже в голове у ученого (новые понятия). Понятия же наука способна делать однозначными, несмотря на неоднозначность слов, например, с помощью аксиоматического определения (есть и другие).
Во-вторых, наука в процессе своего развития, особенно при смене фундаментальных теорий (парадигм по Куну), меняет и свои понятия, и выводы, и обоснование их. Например, время у Ньютона — абсолютное, у Эйнштейна — относительное, скорости у первого складываются по формуле Галилея, у второго — по формуле Лоренца и т.д. Причем смена фундаментальных теорий происходит тогда, когда появляется «опровергающий эксперимент» для предыдущей теории (опыт Майкельсона для Ньютона). И наконец, множество фактов в области, которую собираются описать некой теорией, можно объяснить не одной, а разными теориями, отправляющимися от разных исходных понятий и аксиом. Это дало возможность релятивизаторам утверждать, что понятия науки не привязаны к опыту, а вместе с аксиомами являются «удобными конструктами познания», «эпистемологически сопоставимыми с богами Гомера», а научные теории принципиально погрешимы. Т.е. научные теории — это не более чем условные модели, дающие объяснение имеющихся на сегодня фактов, но имеющие такое же отношение к действительности, как утверждение «море волнуется, потому что Нептун сердится». Причем рано или поздно появятся факты, которые будут противоречить данной модели, и тогда мы ее просто выбросим и сочиним новую, никак не связанную с предыдущей и имеющую такое же отношение к действительности, как и та, только позволяющую «объяснить» большее число фактов. А потом будет очередной «опровергающий эксперимент» и т.д.
Связь сменяющих друг друга фундаментальных научных теорий (парадигм) между собой и с действительностью осуществляется через привязку к опыту понятий и аксиом каждой теории. Привязка осуществляется по правилам единого метода обоснования. Суть такой привязки выражается одним словом — «аппроксимация». Известно, что совокупность опытных точек на графике можно аппроксимировать с одинаковой точностью (в ограниченной области) разными кривыми, имеющими разную математическую запись. Эта разная запись и есть разные качества близких понятий, сменяющих друг друга теорий. Ведь относительность времени Эйнштейна — это не обывательская относительность, по которой «все относительно». Эйнштейновская относительность выражается совершенно четкой математической формулой, которая есть такая же аппроксимация действительного времени, как и ньютоновская. Причем в области скоростей, далеких от скорости света, обе эти аппроксимации дают практически одинаковое приближение к действительности. А для скоростей, приближающихся к скорости света, ньютоновская начинает «грешить», а эйнштейновская продолжает еще работать. Таким образом, сменяющие друг друга теории — это не греческие мифы, а различные аппроксимации действительности, и через это связаны между собой. Сменяемая теория с появлением «опровергающего эксперимента» также отнюдь не выбрасывается «на помойку», а остается по-прежнему приемлемой аппроксимацией действительности в своей области. Причем обосновывается как новая, так и старая теории по одному и тому же единому методу обоснования, но с привязкой к разному массиву опытных данных.
Наконец, мною показана на примере разбора марксизма («Побритие бороды Карла Маркса или научен ли научный коммунизм», Киев 1997) возможность применения единого метода обоснования в гуманитарной сфере (с соответствующей адаптацией) для оценки степени научности (обоснованности) гуманитарных теорий.
Перейдем к программе. С чего начинался разговор о программе? Он начинался со статьи Натальи Лигачевой об отсутствии прозрачности («День», №6 от 12.01.2001), где она писала, что для того, чтобы была прозрачность, нужна программа.
Ясно, что речь шла не об экономической лишь программе, как это кажется моему критику Анатолию Стройкову («К философской идее — через экономическую модель», «День», от 7.06.2001). Экономические программы, задействованные в Украине по западным рецептам, неплохи сами по себе, о чем свидетельствует успешность применения этих рецептов «там у них». Да, как я писал, нужна привязка их к конкретной действительности. Но никакая привязка невозможна к такой действительности, в которой, например, в доходы населения записываются гривни, полученные от продажи припрятанных этим населением на «черный день» долларов. Поэтому речь может идти лишь о программе, которая дает ключик для выхода из этой ситуации, порожденной кризисом истины. Ситуации, в которой не только хорошие экономические программы превращаются в «хотели как лучше, а получилось как всегда», но и политическая жизнь, и журналистика превращаются в сюрреализм. Поэтому и переходят депутаты из партии в партию, как футболисты из команды в команду, по принципу: где больше заплатят. Политическую жизнь и журналистику заливает потоп слов, потерявших смысл. «Оптимально», «морально», «виртуально», «системно», «философия» лепятся куда попало, причем пишущие и глаголящие либо сами не знают, что они под этим имеют в виду, либо тщательно это скрывают. Философия употребляется в контекстах типа «философия изготовления колбасы». Под моралью можно иметь в виду и «Домострой», и сексуальную революцию, но пишущий может употребить в статье раз 50 это (или другое) слово и так и не ясно будет, какую мораль он имеет в виду и исповедует. А публика не в состоянии все это осмыслить, перестает читать и слушать. Поэтому большинство газет пишут только о футболе, криминале, «светской» хронике и НЛО. И даже те немногие, которые пытаются освещать и анализировать процессы, определяющие качество жизни и будущее страны, скоро начнут писать только в духе: «Вчера в городе N истреблено пять тысяч кошек».
Так вот, для того, чтобы была прозрачность и чтобы и в политике, и в экономике, и в журналистике было поменьше пустой говорильни и обсуждений в духе чеховского «Письма ученному соседу», нужно обсуждение, признание и внедрение предложенного мною единого метода обоснования.
С помощью этого метода можно проверить на обоснованность и экономические, и политические программы как правительства, так и партий, и отчеты об их реализации, и уровень журналистских исследований. Причем без формальных трюков, вроде выставления баллов за то, привел тележурналист с собой экспертов на интервью или нет, а по существу.
