Иногда мне хочется встать перед мамой на колени и целовать ее сухонькие, темные и сморщенные, как кора дерева, руки. Но она не поймет. Высоких чувств в ней никто не развивал. Ее научили только работать
Мою маму выслали из санатория. Боялись, чтобы не умерла — очень плохая кардиограмма. Боялись так, что из Евпатории на Симферопольский вокзал везли ее на санаторной «Волге». Одну. Посадили в спальный вагон. В сумочке у нее лежал акт лечебно-консультационной комиссии: «... В анамнезе инфаркт. Сделали ЭКГ... Пребывание на курорте противопоказано.» Нет, я не обвиняю врачей. И жаловаться по инстанциям не собираюсь. Они правы. Сейчас наши бедные старики настолько слабы, что мрут как мухи. К чему санаторию неприятные хлопоты? Я о другом. И не к врачам. А к тем, что «наверху». Давайте вместе посмотрим, что в нашей стране человеку не противопоказано.
Когда началась война, маме было 17. Как и всю молодежь из училищ, ее в Красноярске мобилизовали на военный завод. То был 580-й завод, эвакуированный из Шостки. Девчонки по четверо таскали снаряды весом 92 килограмма. Некоторые специально роняли их на ноги. Чтобы отдавить. И попасть в лазарет. Некоторые дезертировали. Их, семнадцатилетних, отдавали под военный трибунал. Приговор — 10 лет. Так было с Елькой — лучшей маминой подругой. Мама выдержала.
Потом с отцом жили и работали на Крайнем Севере. Зарабатывали, чтобы выехать когда-нибудь на «материк», то есть в Украину, откуда отец был родом. В 60-м году в Киеве купили частный двухэтажный дом и «Волгу». На нас смотрели, как на куркулей. А у нас с сестрой была одежда рабочая (школьная) и одежда выходная. Ничего лишнего. На завтрак нам мама намазывала хлеб маргарином. У нее такая натура — трудоголик и экономка. Ей бы образование и молодость — лучшего министра финансов и экономики не сыскать. В 40 лет она осталась с нами одна. Без мужа. Отца увела не очень красивая, но «смелая». На 30 лет моложе его. А вместе с ним и денежки. Но в первую очередь, разумеется, «Волгу». Вскоре отец умер. Мама сама дала нам высшее образование. Мы учились на стационаре. Она работала и работала. Нет, точнее будет: «пахала». Как? Один пример.
В 80-м, перед самой пенсией (кстати, уже тогда у нее было 54 года стажа, вместе с северным), ей дали путевку в Пятигорск. В правительственный санаторий, где отдыхал Брежнев, где часовые на вышках. Писала об этом в письме. Но вот день ее приезда домой. Впереди еще неделя отпуска. Прихожу с работы — мамы нет. Под вечер у калитки тормозит мотоциклист. Заводчанин (родители работали на военном заводе — почтовом ящике № 1). Говорит: «Не волнуйся, мама на работе. И останется на всю ночь». Удивилась: ночных смен у мамы не бывало. Утром узнаю: у завода был срочный заказ Москвы. Минобороны. А дать план никак не могут. У них только моя мама была такая «ненормальная» — шлепала пресс-формы в гальванике, как кондитер пирожки. К слову, среди своих она нажила немало врагов. Из-за ее бешеной выработки снижали расценки. А она просто не умеет иначе работать. Так вот, в ту ночь, пока она клепала на прессе, возле нее стояла «команда поддержки» — подавали ей коньяк и кофе (чтоб не уснула), рассказывали анекдоты. И план сделали!
У мамы была одна цель в жизни — копить и копить. Для детей и внуков. Чтобы все было в порядке. Чтобы никогда никому не быть должной. Чтобы были деньги «на потом». Но пока — на сберкнижку. Пенсию она получила максимальную... В 91-м, до того, как государство нас обокрало, и деньги рассыпались пылью, на наших семейных сберкнижках насчитывалось до 100 тысяч рублей... Не одну квартиру и машину можно было бы купить, не правда ли?
А сейчас мама торгует сигаретами. На улице. Возле метро. В снег и в дождь. В холод и в жару. Зарабатывает себе «на смерть». Знает: я живу от зарплаты до зарплаты. Родственников нет. Когда умрет, мне просто не на что будет ее похоронить. А брать в долг — ни в коем случае. Они ж с отцом меня с детства учили никогда никому не быть должной. Отправляли платить квартплату до 5 числа каждого месяца. И ни на день позже. Смешные. Так бы государство выполняло перед народом свой долг.
... В тот день, когда маме нужно было делать кардиограмму перед отъездом в санаторий, она, как обычно, в полшестого утра побежала на работу (так она называет). Милиционер оказался из противных. Ногой перевернул ее картонный «прилавок с товаром». Уже начался дождь. Пачки «кэмэла», «бонда», «примы» оказались на грязном тротуаре. «Жлоб ты толстозадый, матери у тебя нет», — сказала мама (она у нас боевая). Милиционер смеялся, глядя, как старушка собирает с земли свой подпорченный товар. «Но я не плакала. Не дождутся», — уже дома, глотая слезы обиды, рассказывала она. Какая же кардиограмма может после этого быть? «Хуже, чем при инфаркте в
95-м», — сказала кардиолог нашей районной поликлиники. Выписать ей санаторно-курортную карту не решились. Мама уехала без нее. И старушку отправили обратно домой...
Итак, таким, как мама, изношенным и изработанным, отдых на курорте противопоказан. В санатории отдыхают те, кто отдыхал каждый год, кто себя жалел. «Но ведь я еще сильная, — говорит мама. — Я специально на виду у них всех делала зарядку, и пресс качала, и «велосипед крутила». Но они заладили одно: «Вдруг помрете?» Я предлагала дать расписку: «Обязуюсь не умереть». Не послушали. Отвезли на вокзал».
За неделю мама посвежела, поправилась. Вот бы 24 дня в Крыму! Не надо никаких процедур. Сам морской воздух, отдых, регулярное питание сделали бы доброе дело.
... В пятницу, в день приезда из санатория, она отвезла путевку в собес и зашла к кардиологу. Вернулась домой с больничным ордером. Сказали ложиться прямо сейчас. Но мама решила лечь в больницу в понедельник. Еще ей сказали, что завтрак и ужин там вроде бы бесплатные, а за обед придется платить. А также — платить за все лекарства (вот тебе и «льготы участника войны»).
В субботу спозаранку мама взяла сумки и, маленькая, шустрая, как живчик, побежала на «работу». Зарабатывать на лекарства: вдруг тех 100 гривен, что у нее есть, не хватит? В воскресенье побежала снова...
А что же дочка? — спросите вы. Почему она позволяет матери так издеваться над собой? Увы, моя мама — человек очень властный, очень самостоятельный и не терпит вмешательства в ее планы. Жалости тоже не выносит. Она привыкла работать и получать свое. Только вот отняло у нее государство все ее. Отняло деньги, заработанные тяжким трудом. Отняло право на бесплатное лечение (к слову, маму мою Бог хранил — по больничным она не сидела). Отняло государство даже право законно, без унижения зарабатывать в 75 лет на хлеб так, как она желает.
Иногда мне хочется встать перед мамой на колени и целовать ее сухонькие, темные и сморщенные, как кора дерева, руки. Но она не поймет. Высоких чувств в ней никто не развивал. Ее научили только работать. Собственная натура и наша система, где не государство для человека, а человек для государства, сделали ее беспрерывно вращающимся железным «ротором». Но даже из сверхтвердого материала он когда-нибудь изнашивается. И его выбрасывают на свалку. Думаю, это подходящее сравнение в отношении судьбы моей мамы. Да разве она одна такая из ее поколения? Поколения, которое еще находит в себе силы сказать: «Обязуюсь не умереть».
В понедельник мама ушла в больницу. Сама. Проводить не позволила. «Беги на работу, — сказала мне. — Не опоздай»...
Фотомонтаж Татьяны КАЗАНСКОЙ, «День»
