Закоренелые в своем лицемерии жители этого элитного дома выносили в фольге нежные косточки и в пластмассовых тарелочках супчики для бездомных собак, но они пренебрегали бездомными людьми, потому что от них неприятно пахло мочой и опущенностью.
Бездомные люди приходили к контейнерам с мусором после того, как там еще затемно побывали собаки и похозяйничали вороны. Они прямо на месте тщательно облизывали обертки от масла и выбирали пальцами остатки еды из консервных банок, допивали капли сока из пакетов и вино — из бутылок. После чего, вытерши руки о полы пальто и с безразличною покорностью (или покорным безразличием) подняв с грязного асфальта бессмысленную гору мешков, мешочков и коробок, хромали дальше — к следующему контейнеру, в соседний двор. Я в своей беспомощности, в каком-то оцепенении, наблюдая это каждое утро из окна, тем не менее, чувствовала себя тем безымянным «человеком богатым», который пренебрегал человеком бедным. Зато человека бедного хранил Бог, Он даже знал его имя — Лазарь. Я не знаю, как звать старика, который, судя по всему, очень болен, потому что едва ноги волочит; как звать двух братьев среднего возраста (а может, они и моложе), которые за несколько месяцев «бомжевания» превратились в высохшие мощи, женщин с побитыми опухшими лицами; как звать двух мальчиков школьного возраста, одному годков восемь, второму — тринадцать, в обществе двух женщин (мама и дочка?), которые уныло ходят прихорашиваться и справлять нужду за гаражи в нашем дворе, а затем механически направляются к контейнерам, и то после того, как там уже съедены все огрызки и перетрогана каждая бумажка. Но я глубоко убеждена: Бог знает каждого из этих изгоев по имени.
У нее легкая походка и русые волосы, собранные сзади в хвостик. Она бывшая одноклассница моего старшего сына — это растерянные и обманутые дети, учившиеся в школе «по старой программе», а выпущенные в абсолютно иной, новый мир. Пока они в нем потрясенно оглядывались по сторонам, ловкие и циничные растащили, как пирог, все пристойные возможности. Разлом прошелся по ним, и он их ранил. Кто-то выплыл, а кто-то утонул на переправе.
Увидев как-то с балкона ее трогательный хвостик, и старую, единственную на все сезоны курточку, и едва не школьные еще туфельки со стертыми каблуками, — я спросила сына: «Она что, наркотиками балуется?» — на что тот глухо ответил: «Где бы она деньги взяла на наркотики? Пьет». У нее нежное хорошенькое личико, грустные и безразличные глаза. Иногда она ходит со старой авоськой в магазин, — дедушка за хлебом посылает. Иногда у нее походка действительно очень неуверенная... Ее ровесницы шуршат в наш двор на собственных шикарных авто. Я горжусь, что есть такие благополучные молодые леди, которые — а тут я вообще растрогана! — говорят на украинском языке. Дорогие манто, красивые сумочки, холеные лица. Но я всем сердцем люблю его — опущенного, отброшенного обществом ребенка из этого жестокого мира, из этого чужого государства, из этого лицемерного дома, где в фольге выносят собакам благоухающие косточки и в пластмассовых тарелочках — нежные супчики.
