Выясняется, что возникла она во времена буржуазных революций. И означала вещь очень простую — отмену сословных привилегий. Актами, написанными как поэмы, провозглашалось чрезвычайное упрощение жизни. Особенно преуспели в этом французы. В Конституции 1791 года они записали следующее: «Нет более ни дворянства, ни пэрства, ни наследственных, ни сословных отличий, ни феодального порядка, никаких титулов, званий и преимуществ, вытекающих из этого порядка, никаких рыцарских орденов, ни корпораций» и т.д. и т.д. Короче, ничего нет, есть только граждане, имеющие равные права. Картина скучная, и к тому же опасная. Именно из-за этих самых прав, которые вдруг у всех якобы заимелись.
В те времена потянуло мыслителей «назад к природе». Европейцы в результате географических открытий познакомились с «добрым дикарем». В моде стало все «естественное». А социальные различения — все эти титулы, звания и прочие сложности — вдруг восприняты были как что-то искусственное, людьми придуманное не без злого умысла. И человек был понят как дитя природы. Каждый человек ест, пьет, заводит семью и умирает, как все прочие твари. Такая жизнь естественна, от нее надо идти, чтобы понять все другие социальные феномены. Вплоть до высших — религии, скажем, или философии. Говорилось еще, что люди, коль они — дети природы, должны относиться друг к другу как братья, между братьями не должно быть неравенства. И человек имеет права не в силу качества рождения, то есть благородства, а в силу факта рождения. Самого что ни на есть естественного факта. И чтобы никаких особых прав или «вольностей».
С тех пор, вот уж два с четвертью века, в разных документах провозглашается идея равенства людей в правах и достоинстве. Кажется, что мир помешался на равенстве. Однако, если присмотреться к формуле, в которой эта идея выражается, то обнаруживается, что все не так просто, как в нашей статье 21-й. В самом раннем из известных мне документов — «Декларации независимости Соединенных Штатов Америки (4 июля 1776 г.)» — записано следующее: «все люди сотворены равными, и все они одарены своим создателем некоторыми неотчуждаемыми правами». Одарены правами, надо понимать, в момент сотворения. А как дальше дела пойдут, не сказано. 10 декабря 1948 года в тех же США Генеральной Ассамблеей ООН был принят документ мирового значения — «Всеобщая декларация прав человека». Ее первая статья гласит: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах». Теперь уже не «сотворены», а «рождаются». Рождаются, заметьте, равными, а не вообще. А у меня вопрос: «Хорошо, пусть рождаются равными, а умирают?» Как их отправляют в мир иной? Свидетельствуют ли эти церемонии — похороны, о равенстве усопших в достоинстве и правах? Каждый знает, что не свидетельствуют. Стало быть, если и пришли они в этот мир с равными правами, то уходят с правами явно не равными.
Французы времен Революции это понимали. Так уж устроены люди, что дашь им равные права, а они все равно исхитрятся жить с правами не равными. Поэтому в первой статье «Декларации прав человека и гражданина» (1789 г.) французы записали: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Не только рождаются, но и остаются! Вот так. Как будто все схвачено. Впрочем, опять мечтания. Ибо уже в статье шестой той же Декларации обнаруживается, что хотя всем гражданам, в силу их равенства, открыт в равной мере доступ ко всем общественным должностям, местам и службам, но... «сообразно их способностям».
Наконец-то! Приехали, пришли к тому, что очень давно известно. Пришли к способностям, талантам. «Получивший пять талантов пошел, употребил их в дело и приобрел другие пять талантов; точно также и получивший два таланта приобрел другие два; получивший же один талант пошел и закапал его в землю и скрыл серебро господина своего» (Мат. 25, 16-18). Что стало с этим последним, известно. А кому неизвестно, пусть посмотрит в Книгу. Отсюда пошло: «Не зарывай талант!» Способности даны тебе, чтобы пускать их в рост. Занимать, образно говоря, «должности, места и службы». Иными словами, добиваться своих личных прав. Права вроде изначально равные, а должности-то разные. А ведь при разных должностях и социальных положениях и права разные. Не так ли?
ЧТО ЕСТЬ СПОСОБНОСТЬ?
Сегодня не каждый, даже причастный философии человек может представить, сколь важной была эта категория во времена оны. В современных словарях термин «способность» если и встречается, то в смысле индивидуальных задатков, особенностей личности, обеспечивающих успешность какой-либо деятельности. Это, скорее, — психология. «Способность» здесь не употребляется без соответствующего прилагательного или предлога: математические способности, музыкальные, способность к изучению языков и т.п. Впрочем, иногда эта категория как бы реанимируется. Современный французский философ Поль Рикер обращает внимание на простой факт: наше признание и почитание человека осуществляется благодаря тому, чем он способен быть и что сделать. «Этот подход, — продолжает П.Рикер, — можно назвать антропологическим. Ибо определение человека как человека способного (capable) — это определение философской антропологии, которая и является фундаментом моральной и правовой философии». Итак, человек способный. К чему? Это уже не имеет значения. Просто способный. «Способность» здесь — категория философская. Как истина, к примеру, или крастота. Не спрашиваем же мы всякий раз, истина чего и красота чего?
У древних греков категорией «способность» схватывалась сама суть вещей, их движение. Это — «начало движения или изменения вещи» (Аристотель). Это как бы беспокойство, позыв к активности, динамике. То, что вовне явится в виде позитивной особенности или как достижение. Но со временем «способность» разделила судьбу забытых ныне категорий. Ее погубила универсальность и неопределенность. Наука схоластов в конце концов свела все объяснения к указанию на соответствующую способность. Каждая дисциплина ставила целью перечислить относящиеся к ее компетенции «способности». Механика — притягательные, удержательные, отталкивательные, направительные, распространительные. Медицина — изгонительные, удержательные, изменительные и т.д. Эта методология «скрытых качеств и специфических способностей» (Ф.Бэкон) была отвергнута с появлением эмпирического естествознания Нового времени. Остались лишь анекдотические воспоминания. Как в пьесе Мольера: «опиум усыпляет потому, что обладает усыпляющими способностями». А сама «способность» была отдана на откуп психологам и педагогам.
По-видимому, к способности близка современная категория «открытость». Человек — существо, открытое миру. Это — удивительно лабильное существо, адаптирующееся к различным обстоятельствам и условиям жизнеобитания. Дар открытости компенсирует изначальную беспомощность. Рожденный в мир, человек ничего не умеет, но он легко вбирает в себя мир, и потому абсолютно обучаем. Одним словом, он способен. Не к чему-то конкретному — к тому или иному. Он способен вмещать в себя многообразие, непрерывно перестраиваться и действовать адекватно окружающей среде.
ПРАВО И СПОСОБНОСТЬ.
Под правом понимают обычно систему общеобязательных социальных норм, охраняемых силой государственного принуждения. Это — нечто внешнее индивиду, как бы среда, в которую он погружен. Или правила, введенные для всех. Скажем, правила-запреты: нельзя убивать, красть и т.п. Если человек говорит: «Имею право», то это означает, что ему разрешено поступать определенным образом. Право здесь — пространство незапрещенного. За границу этого пространства выходить нельзя, как в игре нельзя выходить за кон. Отсюда и закон. Так понимаемое право, сходное, кстати, с моралью, является формальным социальным контролем.
Совершенно иного рода право имел в виду Родион Раскольников, когда вопрошал: «Тварь ли я дрожащая или право имею...». И Соня, понимающая право как все нормальные люди — как разрешение, данное государством, только всплеснула руками: «Убивать? Убивать-то право имеете?» Конечно, доказывать себе, что ты что-то значишь путем убиения старушонок, — это крайность. Нам, однако, важен принцип. Чтобы разделить права. Чтобы показать, что есть права, так сказать, общие, каждому данные даром. А есть личные права. Те, что добыты собственными, может быть, величайшими усилиями. За разговорами о «правах человека и гражданина» эти личные права как-то подзабылись. А в ХVII веке, когда эти разговоры только затевались, и вовсе считалось, что кроме общих прав других прав нет. «Все остальные права, основанные на особых дарованиях, подвергались осуждению как привилегии».
Это — слова испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета из его знаменитой книги «Восстание масс». Издана она впервые в 1929 году, а нашему читателю стала известна не так давно. И известна, мне кажется, еще не так, как должно. По страницам предисловий и послесловий к этой книге кочует цитата из одной американской газеты: «Чем для ХVШ века был «Общественный договор» Руссо, а для — ХIХ — «Капитал» Маркса, тем же для ХХ века стало «Восстание масс» Ортеги». Умникам газеты не указ, но я с этой оценкой согласен. Во всяком случае, после писаний Маркса Ортега особенно хорошо идет.
Именно массы хотят равенства прав, именно благодаря массам, вышедшим на авансцену истории, опошлены такие понятия, как авторитет, элита, добровольное служение, ответственность, самодисциплина, благородство. Человек массы доволен собой, человек элиты предъявляет к себе строгие требования. Первый всегда готов брать, знает, где дают и как получить. Второму предлагают, считая это за честь. Образно говоря, первый числится под номером, второй имеет имя. Ортега восстанавливает эпоху Руссо, искаженную эпохой Маркса: «Дворянские привилегии по происхождению были не пожалованиями, не милостями, а завоеваниями. Их признавали, ибо данное лицо всегда могло собственной силой отстоять их от покушений. Частные права или привилегии — не косная собственность, но результат усилий владельца. И наоборот, общие права, например, «права человека и гражданина» бесплатны, это щедрый дар судьбы, который каждый получает без усилий».
А задолго до Ортеги о правах как «особых дарованиях» писал голландец Гуго Гроций в книге «О праве войны и мира», столь же знаменитой в ХVII веке, как и забытой ныне. Там разбираются разные виды прав, и среди них — право, «касающееся лиц». Оно определяется как «нравственное качество, присущее личности», и подразделяется на совершенное и менее совершенное. Первое Г.Гроций называет способностью (facultas), второе — соответствием (aptitudo). Способность и есть «право в собственном или тесном смысле». Оно, в свою очередь, подразделяется на власть, собственность и право требования (по договору). С соответствием ясности нет. По- видимому, этим словом Г.Гроций обозначает общие права. Существо имеет право как соответствие постольку, поскольку оно соответствует роду человеческому или к виду homo sapiens.
ВСЯ ЖИЗНЬ — ЭКЗАМЕН
Да, это так. В современной культуре способности человека оценивают с той поры, когда он начинает что-то соображать. А дальше пошло-поехало — аттестаты, дипломы, свидетельства, сертификаты, удостоверения и т.п. И каждый раз экзамен. Чем больше таких бумаг соберешь, тем больше у тебя общественно признанных способностей. Впрочем, бумаги — только необходимое условие. А еще интервью, конкурсы, испытательный срок для подтверждения способностей. А через какой-то срок снова подтверди. Итак, можно утверждать следующее:
1. Каждый имеет столько личных прав, сколько у него способностей.
2. В каждом сообществе существуют социально признанные процедуры выявления способностей (испытания).
3. В цивилизованных сообществах способности удостоверяются официальными документами, и каждый имеет, по крайней мере, один такой документ (свидетельство о рождении).
Идея личных прав еще не стала тем «умственным окошком» (В.Соловьев), через которое можно рассматривать общественную жизнь во всех ее подробностях. А без этого вряд ли может успешно укорениться в общественном сознании и сама идея права. Я приведу пример, точнее, только намекну на подобное рассмотрение. Тот, кто «проходил» в вузе теорию познания, возможно, помнит ее словарь: субъект, объект, метод, истина и т.д. Помнит и хитроумные сюжеты, связанные с описанием познавательного процесса. Но я уверен, что никому из преподавателей не приходило в голову поставить вопрос о праве на познание. Мне ответят, что этому вопросу просто нет места в теории познания, этот вопрос ей иррелевантен. Что верно, то верно, но, может быть, этот ответ не в пользу самой теории познания? Ибо в ней фигурирует человек вообще, постигающий тайны мира вообще. А если мы вспомним, как это происходит в реальной жизни, в институционально оформленной познавательной сфере, то вопрос о праве на познание окажется вполне уместным. Чтобы работать в научной лаборатории, надо иметь соответствующие способности, публично признанные в целом ряде испытаний и удостоверенные официальными документами. И когда объявляется конкурс на замещение вакантной должности сотрудника научной лаборатории, понятно, что не каждый человек имеет право в нем участвовать.
Сформулированные выше тезисы можно интерпретировать применительно к разнообразным сферам социального бытия, подтверждая идею правового неравенства. Это неравенство не дискриминационного типа. Оно отвечает условию справедливости. На языке, чуждом еще нашим научным текстам, оно выражается словами: «всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет» (Мф. 25, 29). Кстати, паре соответствие-способность в христианской теологии можно сопоставить пару образ-подобие. Человек задуман по образу и подобию Бога, однако сотворен только по образу. Достигнуть подобия, то есть, состояться в качестве человека, — дело уже не одного Бога, но и человека, его свободных личных усилий. На этом пути можно достичь огромной высоты, а можно и не двинуться, зарыв свой талант.
