Пока потомки ставят повстанцам обелиски, хотя бы временно теша себя чувством «патриота Украины», последние участники и очевидцы тех событий тихо уходят, не поделившись пережитым.
СГОРЕЛО 500 ДОМОВ...
На светлый праздник Преображения Господня в моем родном селе Лаврив были открыты мемориальные плиты, посвященные событиям 1943 — 1945 годов: двум памятным боям украинских повстанцев. О бое первом, 20 августа 1943-го, который, конечно, не повернул колесо истории, но сыграл историческую роль в судьбе села и его жителей, я слышала с раннего детства. Вскоре после того боя почти весь Лаврив сгорел... За три дня сгорело более 500 хат.
— Немцы ходили с факелами от дома к дому. В хлевах ревел привязанный скот, и казалось, что это уже конец света. Люди же убегали в леса, кто- то — в другие села, — вспоминала те события моя уже покойная светлой памяти мама Любовь Филипповна.
Но почти никогда до последнего времени не рассказывала она о бое, который предшествовал этому пожару. Наверное, никак не могли зажить раны от пережитого, которое научило держать язык за зубами. Ведь предыдущая власть огнем и мечом вытравливала память об украинских повстанцах. Мама ушла на тот свет этой весной, не дожив три дня до Пасхи, в возрасте 84 лет. А могла погибнуть совсем молодой, причем смерть пулей пролетала у виска два раза. За месяц до того, как оккупанты сожгли село, они сожгли церковь. Деревянный Святопокровский храм стоял на том же холме, где стоит теперь церковь каменная. В ней были дорогая старинная икона с золотыми деталями, золотые и серебряные чаши. Поэтому даже говорили, что Божью обитель сжег тогдашний сторож, потому что «отдал немцам эти реликвии». А чтобы скрыть следы, «пустил красного петуха»... Но более вероятной выглядит версия политическая: церковь сожгли, потому что в ней собирались люди и говорили о борьбе против немецкой власти. Незадолго до пожара оккупанты обстреляли толпу крестьян на дворе церкви после службы. Пуля летела в мою маму, но не попала.
Сегодня участников памятного боя в 43-м уже нет, но еще живы очевидцы, которые не утратили памяти. Одна из них, жена политического узника (был репрессирован и выслан в Сибирь еще в 40-м) Михаила Корольчука Надежда Петровна, рассказывает, что повстанцы устроили засаду в районе Мухавца (такое название имеет одна из улиц Лаврива), на так называемой Середохресной. Колонна немцев — три грузовика и одна легковая машина — ехала со стороны Перепарова (от железнодорожного полустанка).
— Повстанцев была целая сотня, а руководил ими Владик Герасимчук. Его еще Выхрещеным прозывали, наверное, кто- то в роду был из евреев... Это еще царский солдат! Он знал, как воевать. Немцев остановили, потому что они якобы должны были ехать жечь село. Там их всех и положили, но позже немцы завлекли их на княжеские земли (бывшее имение князя Любомирского. — Авт. ) и почти всех в бою постреляли... И Владик с этой войны живым не вышел, и сын его, и зять. Все за Украину полегли.
В отместку за потери немцы вместе с поляками через несколько дней Лаврив сожгли. Когда потом мы с мамой вспоминали, уцелели ли где-нибудь — хоть на показ — старые лавривские дома, то едва насчитали несколько десятков. И то, большинство из них — на отдаленных хуторах. На пожарищах лавривцы выкопали землянки. Эти землянки просуществовали — как и разрозненные отряды бандеровцев в окрестных лесах — до начала 50-х годов. В такой «хоромине» на месте семейного пожарища еще я в 1955-м родилась. В такую же землянку на вечерницы к нашей соседке бабе Ярине в 45-м году зашел «совєт» Николай. Играясь с винтовкой, якобы случайно выстрелил.
— Он сидел напротив нас, а Яринина дочка Настя — возле меня. Когда дым развеялся, спросил, кого застрелил? Не Любу ли?.. А на лбу у Насти — только дырочка от пули и крапинка крови, — вот об этом не один раз вспоминала мама.
После тех кровавых вечерниц молодежь еще потаскали в НКВД в Луцк. Требовали, чтобы «признались», что девушку Настю убил... кто-то из лесных.
— Мы плакали, что это не так, а следователь смеялся: «Москва слезам не верит!»
ЗДРАВСТВУЙ, СЕСТРА! ПРОЩАЙ, БРАТ...
Если о бое в 43-м лавривцы вспоминают более четко (возможно, убедительной ассоциацией стал последующий пожар), то из повстанцев, которые зимой 45-го три часа били за селом карателей-энкаведистов и положили их полсотни, в живых ныне один. Его тоже звать Владимир Герасимчук (не родственник, но однофамилец Владика Выхрищеного, потому что Герасимчуки — одна из распространенных лавривских фамилий), сегодня живет в Луцке, но у него совсем плохо со здоровьем. Воспоминания об этом событии, как сказала лавривский сельский голова Светлана Герасимчук, «смазаны».
— А почему ты, Наталка, маму не спрашивала? — эту фразу я слышала во время общения с земляками не один раз.
Моя мама и правда имела светлую память, и без каких-либо записей могла вспомнить не только любой эпизод из истории села (конечно, аналогичный ее сознательной жизни), но и факты из жизни многих семей. Причем рассказ ее не грешил коньюнктурностью, как было — так и рассказывала, ради исторической правды не щадила никого.
— Я видела, как на том месте, где потом колхозный курятник был, евреев расстреливали... Мать позвала нас на чердак, и мы в окошко видели. Их окружили с четырех сторон, потом большая яма, присыпанная землей, долго шевелилась и из нее выступала кровь... Думаешь, это только немцы? Это и наши, переодетые, делали...
Я о многом ее расспросила, но о многом и не успела. А теперь и не спрошу. Незадолго до смерти мамы Галина Табаковская-Закоштуй, племянница Анания Закоштуя, нашего соседа и краевого руководителя ОУН, который и повел повстанцев на бой с энкаведистами в 45- м, прислала ей из Литвы, где живет после ссылки, несколько старых фотоснимков («Пусть и вам они напомнят тогдашний Лаврив...»). Их делал ее дядя. На одном небольшом, затертом временем снимке — парни из леса. Любой старый лавривец, посмотрев на фото, сразу определяет принадлежность изображенных к отряду повстанцев. Но... И называла ведь мама, кто эти парни (хоть и очень сердилась за мои расспросы, потому что «их давно нет»), я не записала, а теперь кому ни показывала — никто имен не знает.
Уже при Украине, при нашей независимости, в Лавриве напротив Святопокровского храма водзвигли повстанцам целый мемориал. Поставили памятник Ананию Закоштую, стеллы, на которых выбили длинный список имен репрессированных, воинов УПА и расстрелянных лавривцев в Луцкой тюрьме 23 июня 1941 года. Целыми семьями, и у многих ни могилы, ни следа, ни памяти... Живы они только в людских воспоминаниях, которые украинскую независимую не очень интересуют.
— Господи, неужели... Соня?! — шептала возле меня Надежда Петровна Корольчук, когда на торжествах по случаю открытия памятных плит к микрофону подошла сгорбленная годами женщина в скромной вышитой сорочке.
— Кто это? Кто это? — прошелестело в толпе, которая терпеливо, но и отрешенно выслушивала до сих пор правильные вплоть до оскомины выступления «власть имущих».
Я подвела Софию Федоровну Ильчук-Зубкович — фактически единственную из выступающих участницу тех исторических событий, к Надежде Корольчук. И через секунде они так погрузились в воспоминания, что уже никого вокруг себя не видели.
Их знакомство состоялось в середине 40-х годов прошлого века, когда повстанцы еще имели силу. Брат Надежды Петровны тоже ушел в лес.
— Отец просил: не иди! А он пошел, потому что «нужно идти за Украину». И погиб за нее в 17 лет... Его похоронили возле села Кальнатичи. Это уже Ривненская область, за Суховолей, возле Ставрова... Я пошла к брату на могилу и встретила Сониного отца. Ее папа когда-то заготовлял дрова в нашем лесу и «квартировал» в нашей землянке. Их дом уже сожгли, потому что они поддерживали связи с повстанцами. Так они выложили грубку в погребе и там жили. Cлышала, Наталка, как рассказывала Соня о ребенке, за которым смотрела?.. То была дочь лавривца Максима Рудяка. Он с женой убежал, спасаясь, а ребенок у чужих людей остался и к Сониному отцу попал. Я этого ребенка тогда видела. Потом слышала, как девочка стала подрастать, ее начало искать НКВД. Рудяки все за Украину погибли: застрелены или в казахстанских лагерях головы положили...
Были вывезены и родители Сони. Сама она отбывала наказание в Воркуте. А та девочка, Светлана Рудяк, спаслась, потом вышла замуж за словака Йосипа Тарчу в Бакивке и выехала с ним в Чехию...
ОДИН ИЗВЕСТЕН, И ТОТ ЧУЖОЙ
Тетя Галя, одна из моих родственниц, ест освященное яблоко. Напротив мемориала участникам национально-освободительной борьбы стоит отстроенный Святопокровский храм, в котором только что закончилась служба. Тяжело вздыхает:
— Тем вдовам, чьи мужья в Советской армии служили, пенсии все добавляют!.. А мой муж до самой смерти прохромал на раненой ноге, все же знают, что за Украину воевал, а ничего это государство нам за них не дает.
Бывших бандеровцев в Лавриве уже можно пересчитать на пальцах одной руки. Лето!.. Вспоминаю, как несколько лет назад всполошило село появление одного из воинов УПА из самой... Великобритании. Полсела узнало в нем кого-то из своих знакомых или родственников, которые пропали без вести где-то в лесах. Рассказывали, что он и землю лавривскую целовал, когда к границе села из Луцка подвезли, но имени так и не назвал, и как не намекал тогдашний лавривский сельский голова Арсений Сидорчук, что отведет на могилы предков, не поддался.
— Почему неизвестный?! — удивился Арсений, ныне заместитель председателя Луцкой райгосадминистрации. — Я сам ездил за ним во Львов, звать его Гнат Юшко. Но он точно не лавривец! Его здесь ничто не интересовало: ни люди, ни история. Когда наша церковь сгорела (Святоюриевская, на старом кладбище. — Авт. ), я столько писем с просьбой помочь написал! Одно напечатали в журнале, который читают украинские эмигранты по всему миру. Гнат связался с его редактором, Павлом Дорожинским, спросил, насколько этим людям можно доверять и будет ли польза от его денег?..
Во время пребывания в Лавриве Гнат Юшко жил в семье зятя Михаила Корольчука Степана Диля. Его дядя, Йосип Диль, между прочим, тоже давно в Великобритании, попал туда после Второй мировой войны.
— Этот человек, Гнат Юшко, не был активен в украинской общине. Мой дядя был головой у украинцев в городе Нотенгам, у нас там много знакомых (даже родом из того села, откуда Гнат), потому что с женой бывали в Британии 11 раз, но его никто не знает! Он жил у меня несколько дней. Рассказывал, что из села Вишенки на Тернопильщине. О том, как воевал в УПА, не рассказывал. Мол, был кузнецом, хлеб пек... Я ему говорил: давай завезу в родное село! Не хотел. После войны был там всего один раз. Имел родную сестру, племянников. Помогал им, но начались между ними нелады, и он помощь прекратил. Жена у него была англичанка, имел двоих детей, но что-то у него с семьей не сложилось, и в последние годы он жил в украинском клубе, где ему дали приют. Мы, когда были в Англии, звонили ему. Надеялись, что пригласит к себе. Не пригласил, а потом всякие контакты прервались...
«Чужой» бандеровец передал на лавривскую церковь 5 тысяч долларов. Покрыли жестью крышу, купили иконы... Немало ведь лавривских повстанцев так и ушли из жизни, не сняв с шеи веревку с ключом от языка... Только сейчас нашли фотографию одного из участников боя 45-го года, Лени Романова, и сделали с нее портрет. Ему не было и 20 лет, он, раненый, умирал «за Украину». Село, оказавшееся на перекрестке больших дорог истории — были в Лавриве татары и турки, французы и австрияки, казаки, немцы и поляки — на своем маленьком уровне увековечивает большую историю. Но без государственного признания мемориалы так и останутся памятниками без памяти.
