«Это — копия. Пектораль из Толстой могилы наши сотрудники убрали, как только начались события на Майдане. Видите: на цветочках нет эмали, а на оригинале есть ее остатки...» — рассказывает ведущий научный cотрудник Музея исторических драгоценностей Украины Юрий ПОЛИДОВИЧ. Он — один из тех переселенцев, у которых «все сложилось». Правда, душа не на месте, делится он, потому что там — дом, там вся его жизнь, долгая научная работа в Донецком краеведческом музее. Юрию Богдановичу много пришлось сделать над собой усилий, чтобы стать одним из «нас». Он и его жена сегодня — научные сотрудники одного из ведущих и самых посещаемых музеев столицы. Юрий Полидович поделился своими переживаниями по поводу войны, новой и старой жизни.
«ДАСТ БОГ, В ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ЭТО БУДЕТ ВОССТАНОВЛЕНО»
— Юрий Богданович, в Киев вы приехали после того, как разбомбили Донецкий краеведческий музей. Это совпадение или последняя капля?
— По музею стреляли трижды. Боевики «любили» праздники: первая стрельба была на Маковея, 14 августа. Стреляли из «Града». Следующая — на Спаса, 19 августа. Это был миномет — мы это видели и слышали. Через несколько дней — снова... Вечером 14-го я хорошо слышал расстрел музея, и люди слышали. Утром мне сказали, что там уже все разгромлено. Когда пришли, оказалось, что вынесли всю технику... Экспонаты, слава Богу, не тронули. В этом ужасе мы начали все разгребать и что-то делать... Мина издалека лететь не может, поэтому стреляли никак не ВСУ, как это преподносилось в Донецке. Потом был третий обстрел — обстреляли вход и разбили одну секцию в «Донбасс Арене». Мой товарищ, который разбирается в оружии, сказал, что однозначно это — гранатомет.
Такие места они обстреливали вечером, когда не было людей. Потом под такую «гуманную программу» попала школа в Донецке. Она — в центре, на высоте, горела, как факел, потому что перед этим ее обложили современным пластиком. Кстати, во время большинства обстрелов редко что-то загорается. Я не знаю, в чем специфика, — в большинстве случаев пожаров нет, это была бы жуть... (Это сейчас уже стали использовать зажигающиеся бомбы.)
— Извините за наивный вопрос, а зачем боевикам было нужно стрелять по родному музею?
— Боевики создавали видимость, что по городу стреляют ВСУ — что они хотят уничтожить донетчан. И делали все для наглядного подтверждения российской агитации и пропаганды. Плюс известная ситуация, когда сначала появляется российское телевидение, а потом стреляют. Так было, например, с торгово-офисным зданием «Грин Плаза». Мои знакомые видели этих журналистов: заехали, потом стрельба, тут же выбегают, снимают. Все — под заказ и расписание. Такая же ситуация — с краеведческим музеем. Наши знакомые, которые это наблюдали, сказали, что стреляли с территории кабельного завода.
— Что сейчас с музеем?
— Здание разбито. Вообще, в 1970-е годы оно планировалось под школу. Но поскольку оказалось, что находится на геологическом разломе, предложили въехать краеведческому музею. От обстрелов пострадал самый большой корпус (тот, где должен быть спортивный зал — с большими высокими потолками). Там был очень хороший зал природы: с большим количеством чучел, множеством экспонатов. И когда мина попала в верхние плиты, они упали и, вероятно, пробили перекрытие пола. А под полом находились фонды, половина из которых оказалась придавленной плитами. Потом было несколько попаданий в подвальное помещение — нашу реставрационную мастерскую. Под ней — зал археологии, в результате все разбилось...
Остатки мы собрали, разложили по пакетам и, даст Бог, в лучшее время это будет восстановлено. К сожалению, это были самые лучшие и ценные археологические экспонаты. Все остальное — птицы и рыбы, животные, наши знаменитые лоси — они как раз остались целы. Хуже со зданием: сказали, что после трех обстрелов оно не пригодно для эксплуатации, разрушение — высшей категории. Сейчас этим никто не занимается. Для работы в заваленных фонах нужна хорошая работа МЧС, строителей, серьезная техника. На зиму залатали крышу и как-то перезимовали. Своими силами, плюс спонсоры.
«ОБСТОЯТЕЛЬСТВО, ЧТО ОНИ МОГУТ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ СТРЕЛЯТЬ, СТАЛО РЕШАЮЩИМ»
— Случаев мародерства не случалось?
— Мы боялись, что это может быть. Но, то ли слишком сильные разрушения, то ли еще что-то... Какую-то часть ценных экспонатов — золото, например, — сняли еще до боевых действий. Потом сняли монеты и оружие — спрятали в фондах. К сожалению, определенная часть нашего руководства занимала позицию, что ничего такого не происходит. Что все будет хорошо: мол, это наши ребята пришли, и они нас защитят... В головах многих людей не укладывается, что вообще возможен подобный цинизм: когда «свои ребята» стреляют по своим.
— И тогда вы решили уехать?
— Да. В Донецке мы жили в поселке возле завода резинохимических изделий. Это окраина, за которой — Пески, а недалеко — печально известный аэропорт. Мы были в центре этих событий. В один день произошла такая ситуация: идет стрельба, мы понимаем, что становится опасно. Вышли с женой на улицу — для разведки, есть ли убежище. Видим — стреляют по аэропорту. Выстрелы — один за другим, один за другим... И тут такой же выстрел — в нашу сторону, в сторону поселка. Мы понимаем, что стреляют по нас, и это — не украинская армия. Потому что мы видим, откуда что летит! Скорее всего, это был миномет, развернули его — и по поселку, чтобы люди думали, что это «укры». В этой ситуации мы успели даже зайти в магазин. Потом — опять серия выстрелов по поселку. Потом соседи сказали, что приезжали автобусы и всех желающих вывозили в общежития, потому что — «конец, «укры» наступают». Делалось это для того, чтобы «укры» не стреляли по общежитиям, в которых находились и боевики, — чтобы иметь такой живой щит.
И вот это обстоятельство, что они могут в любой момент стрелять, и стало решающим. Потому что это — не та ситуация, когда бомбили Лондон, Ленинград, Москву или Киев — немцы это делали по расписанию. Я не встречал в истории подобного феномена — когда свои стреляют по своим. Когда хотят. Без правил. Или — когда стреляли по частному сектору: люди рассказывали, что приезжали в форме, рассматривали, что и где находится, говорили, что «отслеживают диверсантов». А потом — стрельба. И, что характерно, в большинстве стреляют не по домам, а по сараям, гаражам, огородам. Шума, гама, крика — много, и все направлено не на то, чтобы убить, а для паники, страха, ненависти к «украм». Мертвый донетчанин никому не интересен, а паникующий, ненавидящий, живой — оружие более сильное.
«МЫ НАДЕЕМСЯ, ЧТО НЕ ПРОСТО ВЕРНЕМСЯ, А ЧТО МЫ ПОБЕДИМ»
— Как проходила адаптация к жизни в Киеве?
— В августе 2014 года стало понятно, что это все войдет в зиму, останется надолго. Сложно жить: с одной стороны — то газа нет, то воды, то света. С другой — ты невольно можешь проговориться, что-то сказать не то... Это — не жизнь, и мы приняли решение уехать. У нас положительный момент: дочь живет в столице, закончила учебу, обустроилась, пригласила. В Музей исторических драгоценностей я часто приезжал на конференции, был знаком практически со всем научным составом. Меня приняли и, фактически, предложили работу. Хотя было немножко страшновато, потому что это — более «ответственный музей». Но все благополучно сложилось.
— Но домой тянет?
— Самый сложный момент — что ты находишься вне дома. Все-таки мы все сильно привязаны в дому, он — часть нас. Сложно жить, понимая, что он — там, и он тебе недоступен. Хотя младшее поколение относится к этому по-другому. Наша дочь спокойно воспринимает, что живет в съемной квартире: зачем себе морочить голову покупкой квартиры — кто знает, что там будет впереди... Более старшему поколению сложнее. У меня есть знакомая переселенка, которая привезла в Киев маму. И мама вошла в зиму. Что такое войти в зиму без зимней одежды? Дочь предложила купить. «Нет, у меня все есть». Там. И она за всю зиму ни разу не вышла на улицу — нет ведь зимней одежды...
Когда стаешь вынужденным переселенцем, то понимаешь, что такое ностальгия. Доходишь до этого порога, и дальше говоришь: «Я здесь живу, и я — один из...» И — переступаешь через порог. Для других же — это непреодолимый барьер: нет работы, нет друзей-знакомых, и дальше все начинает рушиться, все начитает раздражать. Такие люди, в конце концов, возвращаются. Однозначно, у нас есть желание вернуться. Но какая будет ситуация? Может, туда просто не захочется возвращаться... Мы же надеемся, что не просто вернемся, что мы победим. Если будет победа — это одно, а если нет — то совершенно другое.
