«Твої листи пахнуть зів’ялими трояндами», — писала одна знаменитая женщина умершему любимому. Твои письма и записи, мой любимый, пахнут полынью, светом, молчанием, одиночеством, умершим счастьем. Нет, не умершим — то счастье, которое ты мне дал, будет со мной до конца. Это счастье любви с первого взгляда — не только в сказках такое бывает. Это счастье самопознания и самосоздания собственной личности — ты меня приучил к этому захватывающему, сногсшибательно интересному жизненному деянию. Ты обогатил меня множеством молодых друзей, твоих воспитанников и учеников. Теперь они и моя опора, как были и тебе надежной подмогой, в настоящее время и душевной болью, и тревогой, и утешением осуществления их творческих и личных судеб.
Хирурги далекого и прекрасного Вильнюса, разрезав тебе грудь в надежде тебя спасти, сказали, что никогда не видели такого большого — огромного! — сердца. Оно вместило так много: сиротское несчастное детство в фашистской оккупации, скитания за старшим братом в поисках заработка по просторам Союза аж до Урала, труд с пятнадцати лет, флотскую службу на Дальнем Востоке с экстремальными военными ситуациями, первую любимую, которая встретила раннюю смерть в морских волнах, подземелье угольных шахт Червонограда — Кристинополя, напряжение вечерней школы, предательское отступничество брата, потерю матери и всю ту шахтерскую шпану, которую ты собрал в знаменитый на Львовщине театр юношеского творчества «Мрія». Десять лет ты держал этот детский театр на легендарном художественно-педагогическом уровне, вкладывая душу в этих детей и подростков. Теперь они отдают тебе свою — заслуженные артисты, руководители театров, звукооператоры и программисты, инженеры и врачи, шахтеры и экскурсоводы, интеллигенты духа, как и ты.
Теперь я понимаю, каким подвигом твоего сердца был наш брак. Человек тонкой деликатности, ты мужественно зажал свое мужское достоинство ради нашего счастья, потому что вошел в знаменитую семью моего деда, гениального украинского артиста Амвросия Бучмы, без профессионального образования, без достатка, «без ничего». Но ты принес драгоценное сокровище порядочности, выдающуюся творческую одаренность и большую светлую душу. Осталось выучиться и стать на ноги. И в 33 года ты сел за парту режиссерского факультета Киевского театрального института. А я, моложе тебя на три года, читала студенту Заболотному лекции, а потом была его деканом. Ты и это должен был выдержать! Три года никто, кроме твоего художественного руководителя, незабываемого Михаила Михайловича Рудина, не знал о нашей родственности. Нечего и говорить, что ты был круглым отличником. А потом получил «государственное назначение» в Луцк. Четыре года мы жили врозь. Но как близко душевно! Волынский театр им. Т. Шевченко до сих пор вспоминает твои прекрасные спектакли. И среди них «Украдене щастя», которое ты решился поставить совсем не по-бучмовски (ребенком ты видел деда в этой роли на сцене), а в иных, неожиданных психологических вибрациях. Чем и вдохновил многих других режиссеров на их смелое прикосновение к классической пьесе Франко. Да и твоя волынская концепция «За двумя зайцами», по сути перенесенная в Киевский Молодежный театр, принесла славу и карьеру многим художникам.
Ты никогда не носил обручальное кольцо на своих удивительно красивых руках. Говорил, что тебе было бы особенно стыдно, если бы ты с ним претерпевал неудачи и поражения — это словно бы ты меня позорил. А ударов судьбы тебе пришлось выдержать очень много. И жестоких. Чего стоит один только компартийный разгром Молодежного (теперь Молодого) театра, который ты творчески выстраивал в Киеве на надеждах единомыслия, взаимодоверия и этической чистоты. Разгром, осуществленный «сельскими милиционерами», как ты их называл, из горкома партии и поддержанный закулисной игрой отдельных артистов с ментальностью провинциальных «звезд» и завистливых коллег. Два года ты был без работы. И два года, возвращаясь домой, я не знала, жив ли ты еще. Ты выстоял. Хотя чуть не сошел с ума. Выстоял. Спасибо.
У тебя было два могущественных крыла — режиссура и педагогика. Одно — режиссуру — тебе подстрелили, практически отрезали. Но ты взлетел на другом. Киевское училище эстрадно-циркового искусства стало для тебя не просто спасательным кругом, но и призванием и вдохновением. Зачем, казалось бы, мастерство актера акробату-трюкачу, жонглеру, иллюзионисту или вокалисту. Но те, кто прошел через твои уроки, становились звездами эстрады и цирка. Помню, вы почти сутки работали с Натальей Могилевской перед Витебским «Славянским базаром». И она заняла первое место! А когда вот стало тебе плохо, она прибежала к тебе с деньгами на помощь среди первых. А Виталий Горбачевский (первое для Украины и славянского мира Гран-при на международном фестивале иллюзионистов в Монте- Карло), он жил у нас несколько лет под твоим крылом. Как и Толя Петров, талантливый киевский артист, и Толя Кожуховский, сейчас заместитель генерального директора Национальной оперы. А международные победы цирковой группы «Бинго» под руководством Ирины Герман, успехи групп «Грин-Грей» и «Четыре короля», молодых вокалистов Дениса Барканова, Ани Зотьевой, Алены Поповой, той же Натальи Королевой. Клоунов, акробатов, фокусников… Всех не перечислить. И ко всем ты прикоснулся своим сердцем.
Ты никогда не ждал благодарности, выпуская этих «птичек» в самостоятельный полет. Но внимательно следил за их полетом издалека. И если они иногда залетали к тебе на огонек, тебе было что им сказать и посоветовать. И они летели.
Твое благородство, интеллигентность, внимательность к каждому человеку, теплый юмор и высокий профессионализм педагога и режиссера вызывали к тебе огромное уважение тех, кто разбирался в таких вещах. Но инстинктивное острое непринятие тебя теми, кто подсознательно чувствовал рядом с тобой собственную бездарность. Одно твое присутствие оказывало мощное влияние на людей. Одних возносило к вере в собственные силы, пробуждало в них самые лучшие качества. Другие… Бог им судья. Зато первых было значительно больше.
Особенно благодарно воспринимали тебя дети. Детские души — индикаторы правды, добра и справедливости. Юные студенты Киевской детской Академии искусств, где ты был автором уникальной методики формирования профессионального актера, художника, начиная с семилетнего возраста, воспринимали тебя как отца, как равного себе, только мудрого товарища. Они помнят твою руку на своем плече, твою шутку, взгляд, интонацию. Они будут артистами. А, может, просто интеллигентами новой формации, твоего образца.
Дети говорят, что ты всегда был прав. 34 года нашей супружеской жизни, в которой мы ни разу не повысили голос друг на друга, подтверждают это. Правда, как-то я чуть тебя не потеряла из-за собственного неосторожного слова — если бы знать! Ты никогда не говорил, где и почему болит твоя душа. Ненавижу слово «нормально» — так ты всегда отвечал на мои тревожные вопросы о здоровье или настроении. А у тебя, бывало, рвалось сердце. Так и порвалось тремя инфарктами и кучей других ран.
В твоей мудрой правоте я знаю только одну твою ошибку. Из каждого ребенка, из каждого ученика, из нашего сына, из младшего коллеги ты старался лепить идеального человека и гениального художника. А это вряд ли возможно. Но ты не хотел считаться с невозможностью. Ты сам рвался к величию духа и других тянул за собой — за уши, за воротник, за душу. Не все выдерживали такое напряжение, а ты страдал от того.
Уезжая в Литву на операцию, ты сказал, чтобы при любом финале я вслух поблагодарила всех тех, кто помог тебе в эту трудную минуту, чтобы назвала каждого и никого не забыла. Солнце мое! Я благодарно помню всех точно и навсегда. И людей, и целые театры, и коллективы, учебные заведения, государственные учреждения, общественные организации, и близких друзей, учеников, взрослых, детей и даже неизвестных, тех, кто не просто пришел — кинулся — тебя спасать. Ты видел, сколько было слез на твоих проводах. Как плакали мужчины и дети. Но я не в состоянии перечислить и назвать всех! Очень прошу их — каждого — поверить, что их усилия и творческие акции, их имена и заплаканные лица, их голоса из телефонной дали запечатлены в моем благодарном изболевшемся сердце навеки. И еще молю их принять это мое последнее письмо к тебе как нашу высказанную им благодарность и земной поклон.
Твои сороковины приходятся на святую Пасху. Говорят, тогда открывается душам дорога в рай. Лети, душа моего любимого раба Божьего Александра, к свету, ибо ты сам был светом для меня и для многих. Имей покой, отдохни, потому что слишком устал на земной дороге. Не плачу по тебе, потому что надеюсь, что тебе Там будет хорошо, и потому отпускаю тебя на далекие перекрестные тропинки Вселенной. Я буду приходить к твоей памяти на Байковое кладбище, где ты встретился с теми, кто знал и любил тебя — моей бабушкой, Валентиной Ефимовной Бучмой-Бжесской, с моим отцом, Игорем Юрьевичем Бжесским. А вот дедик, Амвросий Максимилианович Бучма, который лег здесь первым, тебя, Саша, не знал. Так познакомьтесь. У вас так много похожего в земных биографиях, во взглядах на жизнь, людей и творчество…
А мне слышится родной голос Бучмы — Николая Задорожного с финальной фразой вашего спектакля «Украдене щастя»:
— …Успокойся, разве тебе не для кого жить?
До встречи!
Навсегда твоя Валентина, которой ты подарил счастливую фамилию Заболотная.
