Тут казус получился. Коллега, главный редактор журнала «Слово Просвіти» пани Любовь Голота, написала репортаж о недавнем съезде Союза писателей в виде… рецензии на мои постсъездовские заметки («Слово Просвіти» от 26 октября — на «День» от 20 октября). Суть этого репортажа-рецензии проста: «Здравствуйте вам пожалуйста. Какое вы имеете полное римское право?!» (А. Чехов).
Действительно, какое я, не будучи членом НСПУ, имею право задумываться над целесообразностью, эффективностью и вообще справедливостью перераспределения доли государственного бюджета (1,8 млн. грн.) на потребности структуры, которая, вместо организации литературного процесса в стране (согласно своему Уставу), канализирует корпоративную энергию (и деньги налогоплательщиков) на нетехнологические политические декларации? То есть на политсамодеятельность.
Последнее определение (самодеятельность, аматорство, дилетантство) особенно раздражает мою оппонентку. Неуравновешенные состояния, отмечают психологи, маргинализируют процесс мышления, но однако и «на обочине мышления иногда рядом с тобой прошмыгивает перепуганный смысл» (С.Е. Лец). А именно: Л. Голота жалуется, что писательский съезд «можно назвать… информационно закрытым». А как можно назвать организаторов, которые не смогли активизировать информационное волнение в медиа-пространстве, — неужели профессионалами?
Или вот выходит на трибуну Анатолий Погребной и вдруг: «Писательская публицистика — не от хорошей жизни» . То есть вместо того, чтобы писать непреходящие произведения, вынуждены перелезать на нелюбимую территорию политики. И тут возникает риторический вопрос: можно ли нелюбимое дело выполнять профессионально? Иначе говоря: кто профи на войне — наемник или призывник-пацифист?
Кстати, с паном Погребным согласиться трудно: писательская публицистика — ходовой товар во всем мире; американцы даже вознаграждают специалистов жанра самой престижной Пулитцеровской премией. Но ход мысли нашего оратора весьма интересен: считая занятие публицистикой, занятием «не от хорошей жизни» (то есть, принудительным дилетантством) — он это распространяет и на собственные публицистические книги, за которые в прошлом году получил Шевченковскую премию. Получается, Украина своей наивысшей наградой отмечает именно дилетантство? И тогда остается признать справедливость критика Евгения Барана: «Нет политического понимания веса литературы. Наша власть не знает, что ей делать с литературой. Она ей не нужна, но открыто об этом заявить не может» («Книжный клуб плюс», 2005, №12).
Но вернемся к упрекам: «Слово Просвіти» забирает у меня право думать, что профессионализм учителей измеряется в школьном классе, а не в забастовочном комитете, а мастерство литераторов подтверждают книги, а не количество подписанных отзывов. Так ведь книг этих, издевается над моей близорукостью пани Голота, немеряно — «полторы тысячи, изданные за последние полтора года» . Во-первых, почему за полтора, если съезд отчитывался за весь межсъездовский период (с февраля 2004-го, то есть за два с половиной года)? Во-вторых, если в уравнение ввести количество членов НСПУ (1800), то получается, что за год трое писателей выдают «на гора» одну книгу. Вроде бы несколько низковатый коэффициент полезного действия, как по профессиональной мерке, нет?
И в-третьих: какая потребительская стоимость этих полутора тысяч книг? Ответ — в отчете о финансово-хозяйственной деятельности Союза: «Благодаря личным и неоднократным вмешательствам в эту проблему Председателя НСПУ Минкультуры было вынуждено закупить на 600 тыс. грн. книги прежних лет изданий» . Очистив этот пассаж от канцеляризмов (очевидно, литературно-профессиональных?), получим простое сообщение: В. Яворивский пролоббировал госзаказ на побратимские неликвиды. И поэтому теперь, пишет пани Голота, «Союз жив, как никогда» .
Следовательно, в датском королевстве все хорошо, и не о чем говорить, кроме политики. Моя оппонентка с гордостью обращает внимание своих читателей «на то, о чем не шла речь на съезде, а именно: о нимбах или порядковых, как на ипподроме, номерах в литературных гонках» . А как же быть с масштабной частью отчетного доклада о «пятерке живых классиков» , позже запротоколированной «Літературною Україною»? Именно в этом месте съездовская аудитория максимально оживилась, когда пан Яворивский назвал Загребельного, Димарова, Мушкетика, Иваничука и скромно умолчал о фамилии владельца пятого нимба.
Но даже не эта ситуативная глухослепота удивляет. Утверждать, что творческая среда равнодушна к иерархично-статусным параметрам; не замечать, как над потоком литпроцесса всегда и везде скапливаются «ядовитые испарения недовольных амбиций» (В. Гомбрович) — это тоже из разряда профессионализма? Лучше бы уж наша автор жаловалась не на Родика, а сразу на Фукуяму, который выстраивает свои футурологические модели на понимании того, что «у людей стремление к определенному статусу встроено в эмоциональную систему. Стремление к признанию — собственного статуса и статуса собственных богов, идей и тому подобное — это главная движущая сила политической жизни», и даже «в экономической жизни речь идет больше о статусе, чем о богатстве» . Что уже говорить о такой локальности, по сравнению с политикой и экономикой, как литература…
Кстати, о богатстве. Пани Голота относит к признакам съездовского благородства то, что на нем речь не шла также и о гонорарах. Ну да, невозможно построить доклад на том, что всегда являлось коммерческой тайной — даже задолго до возникновения этого словосочетания, в советские времена. Поэтому были слышны разве что вставные ностальгические вздохи: мол, когда-то были гонорары — о-го-го! А что такое нынешний писатель с низким гонораром или без него вообще? Да — это аматор, дилетант, участник самодеятельности. Потому что профессиональная литература «началась» (во всяком случае, на территориях, которые до недавнего времени назывались «нашими») с тех пор, как Пушкин легитимизировал это понятие — гонорар. Не знать этого пани Голота не может.
Ко всему, «писательские гонорары — разновидность литературной критики» (С.Е. Лец). Или наоборот: критика — это гонорар натурой. Съезд отказался выдать своим делегатам даже такой квазигонорар: доклада о состоянии литературной критики не было даже в планах, а «доклады» о состоянии прозы, поэзии, драматургии и публицистики назвать аналитически-критическими не осмелилась даже пани Голота. К «наибольшим межсъездовским достижениям» отнесены сотни разнокалиберных произведений по принципу: «Воробьихе кажется, что ее воробей не чирикает, а поет очень хорошо» (это А. Чехов к вопросу о «полутора тысячах книг»).
Тем, кто «обманываться рад», критика не нужна. А тем более, профессиональная критика, которая без гонораров не существует. Поэтому-то филиппика пани Голоты достигает кульминации там, где она возмущенно пишет «о гонорарах, которых так хотелось аналитикам, готовым подвязаться на создание докладов» . Тут я опять переадресую ее Френсису Фукуяме, чтобы тот объяснил: «Информация — это особый продукт. Ее чрезвычайно трудно и дорого выработать» . В нашем случае это означает: за аналитическое прочтение тех «полутора тысяч книг» из союзных авгиевых конюшен таки нужно платить грубые деньги. Плюс сгущенку за вредность процедуры. А что есть «готовые подвязаться» на это — на то они и профи.
Посему пани Голота объяснила нам, что на съезде не говорилось о сугубо профессиональных вещах: о критике, гонорарах, иерархично-статусных координатах, читательских вкусах и рыночных механизмах. А о чем же шла речь? «В другой комнате учитель словесности Додонский объяснял гостям случаи, когда часовой имеет право стрелять в прохожих. Разговоры были, как видите, страшные, но весьма приятные». Профаматорские.
Соавторы:
А.П. ЧЕХОВ. Собрание сочинений. Т. ХII. — Москва-Ленинград: Госиздат, 1929.
Станіслав Єжи ЛЕЦ. Незачесані думки. — К.: Дух і Літера, 2006.
Вітольд ҐОМБРОВИЧ. Щоденник. У 3-х томах. Том 1. — К.: Основи, 1999.
Френсис ФУКУЯМА. Великий крах. Людська природа і відновлення соціального порядку. — Л.: Кальварія, 2005.
