«Улица моего детства — Тургеневская», — пишет он в «Спогадах київського професора медицини», изданных в 2003 году, когда ему исполнилось девяносто. Что-то тургеневское неизменно сохранялось в облике и поведении Анатолия Петровича. Но дальше — как бы вопреки провидению — заговорила грозная история; тяготы Первой мировой войны, свалившиеся на город, революция, попытки украинской самостоятельности, бои в центре Киева, о которых упоминается в мемуарах. Все же в двадцатых для юноши все складывалось достаточно благоприятно. С упоением пишет профессор о школе, просвещенных учителях. Толя Пелещук стал эрудитом словесности. Так, романы на французском он читал еще в свои девяносто пять...
Через рабфак поступил в 1931-м в Киевский медицинский институт и в 1936-м получил врачебный диплом. Между прочим, побуждение избрать медицину произошло после морального потрясения лета 1928 года, замечает Анатолий Петрович в своей бесхитростной книжке. Он стал свидетелем похорон Феофила Гавриловича Яновского, любимого и почитаемого городом врача-бессребреника. Многолюдную траурную процессию возглавляли священнослужители всех киевских конфессий, и атеистическая власть вынуждена была стерпеть это. И Пелещук, в свои пятнадцать, решил стать врачом.
В годы студенчества Анатолий и его сокурсники впервые воочию столкнулись с картиной и последствиями Голодомора: в 1932-м их направили на Черниговщину для «витаминизации детей». Налицо были ужасные картины полного истощения. Наркомздрав УССР, естественно, не протестуя против гибельных реквизиций зерна, хоть так пытался реагировать на голод. К слову, как раз в эти месяцы академик Николай Дмитриевич Стражеско, один из основных наставников врачей нового поколения, употребил, правда, в научной публикации, выражение — «голодные отеки».
Обаяние и мудрость Стражеско, конечно же, явственно отразились в терапевтическом кредо доктора Пелещука. В его клинике волонтер медицины внутренних болезней познакомится, в частности, и с Владимиром Харитоновичем Василенко, сподвижником корифея науки, создавшим вместе с учителем классификацию сердечной недостаточности. Их судьбы пересекутся и далее, но об этом позже...
Удивительно, но расцвет киевских терапевтических школ продолжался и в эти годы. Быть может, потому, что хорошие врачи нужны всегда. И вот Пелещук как начинающий ученый оказывается в клинике профессора Вадима Николаевича Иванова, прямого продолжателя начинаний и предвидений Феофила Гавриловича Яновского с его заповедью — «Ближе к больному человеку». Тут его зерно гуманизма и знаний как бы дает первые всходы, он становится ассистентом кафедры, готовится к защите диссертации...
22 июня застает Пелещука в Москве, он стажируется в знаменитой клинике М. П. Кончаловского. Возвращается в Киев и по военкоматовскому распоряжению назначается полковым врачом в кавалерийской дивизии. По планам командования, дивизия должна совершать лихие рейды в тылу врага, и это в эпоху схватки моторов. Вскоре от дивизии остаются отдельные всадники. Сам Анатолий Петрович контужен. Так он попадает в немецкое окружение. После изнурительного похода пешком в длинной колонне захваченных оказывается в лагере для военнопленных, под который отведена тюрьма в Днепропетровске. Она переполнена, и в камерах вспыхивает сыпной тиф. Инфекционной атаки лагерное начальство боится пуще всего, и чтобы тиф не распространился на близлежащие оккупационные части, Пелещуку немецкие коллеги поручают выявление и лечение сыпнотифозных... Страх немцев в связи с начавшейся эпидемией настолько велик, что они соглашаются на госпитализирование наиболее тяжелых больных в городскую инфекционную больницу.
Героические деяния сотрудников этой больницы — по вызволению из плена и спасения от угона в Германию тысяч людей — почитаемы на Днепропетровщине. Это был один из контрапунктов сопротивления врагу, и доктору Пелещуку — ангелу-хранителю сотоварищей при сложной процедуре госпитализации — с молчаливого невмешательства и некоторых немецких врачей здесь отводилась своя важная роль. Те, кто попадал под его опеку, в лагерь не возвращались: в больнице им успешно оформляли тяжелую инвалидность. Но однажды и сам доктор заболел сыпным тифом с грозным течением и стал пациентом. Недуг протекал неблагоприятно, присоединилось обострение туберкулеза и миокардит. На этот раз это была не игра... Так или иначе, вновь в лагерь Анатолий Петрович не попал, и с больничной справкой добрался до Киева. Тут, дома, как-то отошел.
Пришло, наконец, освобождение родного города, и Пелещуку «напомнили», что он находился в плену, он был отправлен в так называемый фильтрационный лагерь в ведении НКВД, в Никитовку на Донетчине. К счастью, все завершилось благополучно. Ряд свидетелей подтвердили его благородные поступки в днепропетровской патриотической эпопее. В 1944-м он вновь вернулся в Киев.
Врачи были крайне нужны, и Ромбульт, бывший руководитель больницы водников, вернувшийся из эвакуации, сразу же «завербовал» Пелещука. Анатолий Петрович теперь самозабвенно трудился в одной из вновь открывшихся поликлиник. А когда профессор Иванов опять возглавил кафедру, Пелещук был приглашен в ее состав. Тогда же, в военном 1944-м, он защитил кандидатскую диссертацию.
Долго ли, коротко, Анатолий Петрович стал доктором наук, профессором, с 1962 по 1978 гг. руководил кафедрой терапии в той же больнице водников, кстати, сооруженной как лечебное учреждение евангелической общины Киева перед Первой мировой войной. До конца дней оставался консультантом клиники и кафедры.
«Просто добрый без всяких причин» — эта строфа почти точно отражает душу и сердце Анатолия Петровича: он был добрым, сострадающим врачом. Но вместе с тем отличался универсальной клинической образованностью, его учебник по гастроэнтерологии, другие книги выглядят превосходными по стилю и глубине. Неслучайно А. Пелещук относится к немногим ученым, отмеченным двумя высшими отличиями НАН Украины за достижения в медицине внутренних болезней — премиями имени Н. Д. Стражеско и Ф. Г. Яновского.
Природа характера, интеллигентность как вечный знак проявляются в деталях. Вот впечатления и воспоминания одного из учеников и близких соратников Анатолия Петровича, академика НАМН Украины, крупного специалиста-нефролога Любомира Пырига: «Однажды в 1962 году мой наставник в Институте имени Н. Д. Стражеско профессор Анатолий Львович Михнев сказал мне, что на кафедре терапии в мединституте, которой недавно стал заведовать А. Пелещук, есть вакансия ассистента. К этому времени я был уже кандидатом наук, — рассказывает Любомир Антонович. — Отправился в больницу водников. С Анатолием Петровичем мы поговорили не в кабинете, а прямо в лабораторном коридоре, где я его встретил. Он сразу же согласился на мое зачисление.
Занятия я вел, да и изъяснялся на родном украинском языке, и этому правилу практически никогда не изменял, я ведь уроженец Прикарпатья. Вдруг ко мне подошла парторг кафедры и упрекнула за это мое предпочтение как украинского националиста. Поведал об инциденте Анатолию Петровичу. Он сказал, чтобы я проигнорировал наскок и в манере преподавания ничего не менял. Более того, в кафедральных собраниях, если я участвовал в них, он переходил на украинский язык. Но шли шестидесятые годы, и от возможных провокаций мне надо было поставить точки над I, себя обезопасить. Я пошел на прием к ректору КМИ — в то время Василию Дмитриевичу Братусю. Он без колебаний меня поддержал: читайте, как считаете нужным.
Как врач А. Пелещук, обладая и высокой диагностической интуицией, следовал вердикту своих учителей: всеобъемлюще обследовать пациента, и это сказывалось и на эффекте лечения. Дистанции тут не существовало, он, как говорится, внушал надежду. При больших общих знаниях одним из важных направлений служили заболевания почек. Быть может, это шло от высот Ф. Г. Яновского и его прямых питомцев. Под влиянием Анатолия Павловича я стал нефрологом. Он был консультантом моей докторской диссертации, и в 1973 с кафедры я перешел в построенный рядом Институт урологии и нефрологии, возглавил клинику почечных заболеваний. На этой ниве мы еще много лет сотрудничали».
Но немного о дружбе с Анатолием Петровичем. Вместе с Леонидом Винницким, одним из его учеников и почитателей, мы частенько бывали у него на Вышгородской. Встречи выливались в повести жизни, причем и с драматичными сюжетами. Вспоминал он о встрече с Владимиром Харитоновичем Василенко, попавшим в пучину «дела врачей». Все, как известно, закончилось счастливо, но к противодействию судилищу А. Пелещук, вместе с некоторыми другими киевскими врачами-смельчаками, имел отношение. Об этом писалось в «Дне». Как-то мэтр медицины показал мне редкостный учебник по терапии, принадлежавший перу профессора Д. Плетнева. Того самого Плетнева, выдающегося врача, которого в конце тридцатых годов «ошельмовали как насильника», а потом заточили. Естественно, его талантливая работа считалась крамолой. Но Пелещук хранил ее, да и использовал в своей умудренной педагогике.
Осенью кафедра и клиника, осененные личностью нежного доктора и возглавляемая одним из его учеников профессором Анатолием Станиславовичем Свинцицким, проведут конференцию в честь его столетия. А пока как бы заставка к ней. В славном ряду подвижников, олицетворяющих Национальный медицинский университет имени А. А. Богомольца в Киеве, сияет и это славное имя.
