После летней паузы активизируется ситуация вокруг Николая Карпюка и Станислава Клыха, украинцев, приговоренных 26 мая этого года Верховным судом Чеченской Республики к 22,5 и 20 годам лишения свободы соответственно за якобы участие в Первой чеченской войне и убийствах российских военных.
В начале сентября в Верховном суде Чеченской Республики, что в Грозном, состоялось заседание по второму уголовному делу против Станислава Клыха. Политзаключенного обвиняют в неуважении к суду. Дело развивается странно: сотрудник чеченской прокуратуры Саламбек Юнусов, будто бы оскорбленный украинцем, второй раз не является на заседание, а свидетелям не рассылают повестки.
Также осенью Верховный суд Российской Федерации должен начать рассмотрение апелляционных жалоб на приговор, а также жалоб адвокатов украинцев, Докки Ицлаева и Марины Дубровиной, на частное постановление судьи Вахита Исмаилова относительно действий защитников. Напомним, судья заявил о некорректном поведении адвокатов. Защитники украинцев оказались под определенным давлением: как отмечает Марина Дубровина, в Грозном им все время дают понять, что они под «присмотром».
С Мариной Дубровиной мы поговорили о том, почему суд так безразличен ко второму делу против Клыха, и о состоянии Станислава, которого, несмотря на очевидные признаки, российские правоохранители уже много месяцев отказываются признать нездоровым.
«НИКТО НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЕТ, ПРОЦЕСС ЗАТЯГИВАЕТСЯ»
— О чем свидетельствует то, что прокурор Саламбек Юнусов дважды не являлся на судебное заседание по делу об его же оскорблении?
— Ситуация достаточно странная. Во-первых, он потерпевший. Во-вторых, речь идет об оценочном понятии — на одного можно сказать обидное слово, и он не оскорбится, а другой воспримет это как оскорбление. На мой взгляд, прокурор не является на заседания, потому что относится к делу как к чему-то малозначительному. Тем не менее, без допроса прокурора рассмотрение дела невозможно, и от его показаний зависит многое.
На первом заседании по делу отсутствие Саламбека Юнусова объяснили тем, что в прокуратуре отчет. Достаточно странно: кто, как не прокурор, должен знать, что он должен явиться в суд и дать показания.
— Была информации о том, что свидетелям по делу не направили повестки. Насколько это правомерно?
— Обязанность суда — должным образом уведомлять всех свидетелей о назначенном судебном заседании, обеспечить их явку. В данном случае это и обязанность прокуратуры, так как речь идет о свидетелях обвинения. Но никто ничего не делает, процесс затягивается. Я от Докки Ицлаева узнала, что никого не вызывали. Может, кому-то что-то и направляли, но тогда был бы какой-то результат: даже если человек не явился, объясняется причина этого. На первое судебное заседание Стаса привел конвойный, которого также собирались допрашивать как свидетеля по делу. В тот день, когда Станислав высказался в отношении прокурора, этот свидетель находился в зале суда именно в качестве конвойного. Из этого опять-таки делаем выводы, что почему-то свидетелей не вызывают.
— Какой вам видится цель этого уголовного дела? Создается впечатление, что правоохранительным органам оно безразлично.
— И у меня такое впечатление: вроде бы дело есть, но всем все равно. Понятно, что Стас получит какой-то срок, может, иное наказание, но в сравнении с 20 годами, на которые он осужден... Это больше для того, чтобы показать всем, что суд работает. До этого возбуждали уголовное дело в отношении Веры Савченко, которая якобы оскорбила судью еще в начале процесса по делу против Станислава и Николая. В итоге уголовное преследование прекратили, фактически — за недоказанностью состава преступления. А тут суд решил: одно дело мы не довели до конца, давайте доведем другое. Следующее заседание по делу назначено на 26 сентября.
«ПРОТОКОЛ СУДЕБНОГО ЗАСЕДАНИЯ — БОЛЕЕ ТЫСЯЧИ ЛИСТОВ»
— Какая сейчас ситуация с апелляцией?
— Напомню, сразу поле приговора мы с Доккой подали короткую апелляционную жалобу. Мы собирались подать дополнения, когда ознакомимся с материалами дела и протоколом судебного заседания, — это мы сделали 29 августа. По сообщению суда в Грозном, 6 сентября полностью сформированное дело с нашими дополнениями ушло в Верховный суд РФ. Но письменного уведомления суда о том, что они отослали материалы, мы пока не получили.
— Когда вам наконец-то предоставили протокол судебного заседания? Насколько корректным было его содержание?
— Протокол судебного заседания был огромен, его готовили почти два месяца после оглашения приговора — мы получили его в 20-х числах июля. Там более тысячи листов, и мы с Доккой подали большие замечания. Нельзя сказать, что протокол идеален. Были моменты, достаточно корректно отраженные: например, показания свидетелей. Зато показания потерпевших были с искажениями, не полностью отразили ходатайства защиты и материалы, которые мы оглашали. Мы ожидаем, что рассмотрение апелляции начнется в середине-конце октября.
«МОЯ ГЛАВНАЯ БОЛЬ В ТОМ, ЧТО СТАСА СЧИТАЮТ ЗДОРОВЫМ И НЕ ЛЕЧАТ»
— В каком состоянии сейчас Станислав?
— По-разному бывает. Его психика расшатана. Есть такое понятие как психическое расстройство, не исключающее вменяемости. Об этом говорили российский и международные специалисты, которые в аудиозаписи слышали, как Стас ведет себя в судебном заседании. Когда было судебное разбирательство по основному делу, у него был стресс, он вел себя достаточно буйно. В августе, когда его никто особо не трогал, он немножко успокоился. Сейчас, когда он приходит в суд, поначалу его речь кажется связной. Но через какое-то время становится ясно, что его психическое здоровье требует серьезного вмешательства. Собственно, это моя главная боль как адвоката, потому что его считают здоровым и не лечат. Лечить необходимо. А для начала нужна адекватная стационарная психиатрическая экспертиза, чтобы поставить достоверный диагноз.
Сотрудники следственного изолятора (сейчас Карпюк и Клых содержатся в СИЗО №1 Грозного. — Авт.) уже устали. Понятно, что Стаса немножко заносит. Но он не виноват: такой результат дали пытки и психотропные препараты, которые ему давали.
— В каких условиях он содержится?
— Он сидит в обычной камере в спецблоке — это отдельное здание внутри СИЗО для преступников, которые совершили особо тяжкие преступления. В камерах спецблока сидят по четыре человека. С сокамерниками все сложно: они — мусульмане, молятся по пять раз в день, и Стас болезненно к этому относится. И сокамерникам непросто: когда Стасу становится плохо, он не спит, бродит по ночам, беспокоит их. Администрация СИЗО проводит беседы с сокамерниками Станислава, чтобы они относились к нему терпимее. Если они все в спецблоке, значит, три человека, которые с ним сидят, тоже осуждены за особо тяжкие преступления — то есть они непростые ребята.
На каждом судебном заседании, на каждой встрече со Стасом никогда не знаю, что будет: относительно адекватное состояние или поведение, при котором продолжать судебное заседание с его участием невозможно.
— Состоялся ли визит к Стасу и Николаю представителя российского Уполномоченного по правам человека, анонсированный в июне?
— Уполномоченный по правам человека в Чеченской Республике (Нурди Нухажиев. — Авт.) посещал Стаса, насчет Николая не знаю. Станиславу он книжечки приносит, они какие-то беседы пытаются вести. Уполномоченный и члены общественной наблюдательной комиссии проверяют условия содержания. А к условиям содержания в СИЗО Грозного никогда претензий не было: оно построено после завершения военных действий, там достаточно чисто, относительно прилично кормят. Здесь же вопрос не в условиях содержания, а в том, что человека довели до такого состояния, что пошатнулось его психическое здоровье. И этого никто не хочет признавать, потому что это отдельная ответственность РФ.
— Как Стас поддерживает связь с окружающим миром?
— Он получает письма из России и Украины. Он благодарен, что с их помощью его держат в курсе дел.
«ВОПРОСЫ РЕБЯТ ОЧЕНЬ ПРЯМЫЕ И ЖЕСТКИЕ»
— А вам известно, какое состояние Николая?
— На любой встрече со Станиславом после приговора — и Докка то же говорит о Николае — первый вопрос от него: «Когда нас обменяют?». Больно смотреть в глаза человеку, которому дали 20 лет или 22 года. Они-то понимают реальность, и если сейчас ничего не будет предпринято, для них это фактически обречение. Осужденных за особо тяжкие преступления наверняка отправят отбывать наказание в колонии, находящиеся в Сибири или Северной части России. Сейчас еще есть надежда на политические договоренности, на обмен.
— И как развивается ситуация относительно обмена?
— В июне мы в Киеве встречались с представителями Министерства иностранных дел Украины, с людьми, которые участвуют в Минских переговорах, — все говорили, что работа над этим ведется. В июле-августе все затихло, и ребята начали переживать. Сейчас все более-менее, украинский консул к ним приезжал. Станиславу и Николаю важно, что о них помнят, что хотя бы что-то движется. Они опасаются, что о них просто забудут.
Мы изо всех сил стараемся поддерживать в ребятах мысль, что о них помнят. Я прихожу к Стасу, а он говорит: «Вот что ты делаешь? Почему я до сих пор здесь нахожусь? Я — человек, который никого не убил, который никогда не был в Чечне. Почему ты меня не вытащишь?». Аналогичная ситуация с консулами. К нему приходит украинский консул, а он спрашивает: «Вы как консул что делаете? Почему ничего не происходит?». И на такие вопросы ведь нет ответов. Мы сидим, что-то обсуждаем, но это просто слова, а ребятам нужны реальные действия. Вопросы ребят очень прямые и жесткие. И всем политическим деятелям я говорю, что нам сложно на них отвечать.
