Британский совет предложил украинским гуманитариям выездное интеллектуальное шоу под названием Международная конференция «Написание Европы». Умберто Эко, Эльфрида Елинек или Гюнтер Грасс, конечно, не приехали, а впрочем, состав трупы довольно представительный: все литераторы являются в то же время преподавателями известных западных вузов — состав «самодостаточен, как фейерверк» (как писали Марина и Сергей Дяченко, участники конференции с нашей стороны).
Конференция и напоминала фейерверк — неожиданно, ярко и непрактично с точки зрения «здравого смысла». Нам, больным малокровием из-за отсутствия гуманитарной и информационной политики (о «социалке» молчу), предлагали задуматься над «онтологическим пейзажем», по выражению гостей, «измученной Европы». Как заметил бы Чарльз Буковски, «проникнутся симпатией к певцу было очень трудно. Он слишком громко пел о несчастной любви» .
А с другой стороны, украинская часть конференции была растрогана комплиментом («весь мир, наблюдая за Украиной, считает ее микрокосмом») и с гордостью держала в кармане еще двадцатилетней давности кукиш Олега Чорногуза: «Хоч Бердичів не Париж, але він, між іншим, теж у Європі!» .
Впрочем, вопросы от Вовочки в планы Британского совета не входили, поэтому среди более чем двадцати лекторов страну пребывания представлял только Николай Рябчук. Он проанализировал, что пишет пресса «старой» Европы о своих новых границах, и тогда эта «дискуссия» предстала как «пикник с барбекю и голодной аудиторией за плетнем». Культурный проект «Европа», по мнению единственного нашего докладчика, невозможен, а вероятен только проект политический и экономический. Потому что Европа «видається дуже привелійованою («прагматичною»), схильною до ксенофобського популізму в межах «Європейської фортеці».
Такой неполиткорректный взгляд на европейский рай был и у некоторых гостей. Доцент Лиссабонского университета утверждал, что «португальцы — европейские иностранцы», а польский профессор Бразильского университета озвучил целую теорию «андропофагии Европы» — культурного, а поэтому и ментального поглощения Иного. И как бы он не пытался подать это через метафорическое сравнение с высокой тайной евхаристии, дисскутанты склоняли его к другой аналогии — с людоедством.
Однако эти одиночные выбросы донных газов отнюдь не взбаламученной спокойной поверхности конференции по обсуждению того, кто больше ныне матери-Европе ценен: Эврипид с его трагедиями или Шахрезада со сказками?
Но именно здесь и открывается вход к олимпийскому спокойствию европейских гуманитариев: это покой гавани, хорошо защищенной волнорезами господдержки. Слушатели получили множество примеров того, как национальные бюджеты расходуют просто таки транжирные, по нашим меркам, суммы на поддержку литературно-книжных проектов. Оказывается, денег — не жаль, когда речь идет о мировосприятии граждан. А это мировосприятие, по мнению европейцев, обеспечивает не пресса, а именно литература. «Книга рассматривается как хранилище очищенного знания для контролируемого ума» , — пишет британский книжный аналитик Гордон Грэм, которого можно вполне записать в заочные участники конференции.
«Существует теорема, находящаяся где-то между изданием книг и национализмом: «Отношение страны к своей культуре прямо пропорционально ее отношению к обмену книгами»… Наиболее чуткие к изменениям правительства с наибольшей вероятностью должны вкладывать государственные деньги в книги… Должны воздерживаться от обложения книгоиздания налогами и признавать тот факт, что книги имеют гораздо большее значение в цементировании нации, чем цемент или сладости» , — все это Гордон Грэм, и приблизительно так же высказывались и участники нынешней конференции.
Европа считает литературу неким социологическим инструментом гражданского самопознания. Если потребление — единственный механизм реконструкции территории (услышано на конференции), то портрет общества, по мнению гостей-лекторов, отражается в совокупном тексте книг, проданных в стране за год. Они убеждены, что художественный опыт (прежде всего, опыт книго-чтения) является предпосылкой перехода к политическому опыту. А поэтому так тщательно исследуют «онтологические пейзажи» различных писательских генераций; проникаются проблемами идентичности литераторов; изучают «модельную жизнь», представленную популярными произведениями. Сложные реакции, которые продуцирует формула ЛИТЕРАТУРА- ЧИТАТЕЛЬ-ПОЛИТИКА, украинский социолог Александр Семашко описал так: «Інституалізація цінностей суспільства шляхом їх попереднього рольового культурного «програмування» в процесі сприйняття літератури».
Подумалось тогда: а почему на этой конференции нет ученых из нашего Института литературы? Разве социология литературы не является главным предметом внимания этого академического учреждения? Может, и нет, не знаю. А что точно, так это отсутствие книг по социологии литературы. Хотя понятие такое якобы и существует — в соответствующем учебнике речь идет именно о «пізнанні суспільства за допомогою літератури… Літературознавець, психолог, семіотик літератури починає працювати з того місця, яким закінчує соціолог» .
Социология — как женщина. Когда ее любишь, открывает тебе мир широкий. Если относишься, как к самке, — проигрываешь на выборах. Книжный социолог Г. Грэм записал глобальные изменения в схеме репродукции интеллекта: «Мы привыкли говорить, что торговля следует за книгами. Сегодня нам приходится отмечать, что книги следуют за политикой» .
И за украинской политикой тоже?
«Это ты к чему, дурак, крикнул «ура!» ? (В. Ерофеев).
Соавторы:
Марина и Сергей ДЯЧЕНКО. Казнь. — Москва: АСТ, 1999.
Чарльз БУКОВСКИ. Юг без признаков севера: Истории загубленной жизни. — Санкт-Петербург: Азбука-классика, 2001.
Олег ЧОРНОГУЗ. Претенденти на папаху. — К.: Радянський письменник, 1983.
Гордон ГРЭМ. Книжный бизнес. — Москва: РосКонсульт, 1999.
Соціологія культури. — К.: Каравела; Л.: Новий світ-2000, 2002.
Венедикт ЕРОФЕЕВ. Вальпургиева ночь, или Шаги командора. — Москва: Союзтеатр, 1990.
