Иногда смотришь на манекенщиц, выгуливающих свой гонорар по подиуму, и отмечаешь — на них ладненько все висит, как на листе бумаги, не портя все изгибы и линии, задуманные дизайнерами. Если же прикид по сценарию открывает откровенно кривые ноги, хоть и длинные, и ухоженные, так и хочется скрыть собственное недоумение — неужели все остальные думают, что это красиво. Остается только согласиться со словами, охочего до оригинальных выводов Моэма: повторяйте человеку тысячу раз, что мыло «Пирс» улучшает цвет лица, и он, пожалуй, интуитивно почувствует, что так оно и есть. В быту многие девчонки скрывают такой дефект длиной юбки, а международные и наши подиумы утверждают — это как раз то, что нужно. Тут существует мир четких прейскурантов — сейчас моделировать одежду эффектно именно на таких моделях. Правда, для трезвомыслящих разные показы, которые то впадают в сезонный анабиоз, то выныривают вновь — не больше, чем приятное красочное зрелище. Глядя на некоторые сюжеты в одежде, явно ощущаешь, что дизайнеру меньше всего хотелось, чтобы кто-то это носил, а искусство ради искусства еще никто не отменял. Соорудить же любому недостатку пьедестал тут умеют. Глядишь — завтра-послезавтра всем и понравится.
Понятие «пьедестал», выходит, не капризное. Для внутреннего пользования собрала даже некоторое досье из удививших своей нестандартностью размышлений.
«Что же это за слабый пол, если он выкачивает из мужчин столько энергии», — сказал как-то один разочаровавшийся. Он вывел даже свою формулу: «Счастлив тот мужчина, который не встретил свою женщину». Или сверхпатриотичное откровение неизвестного американского школьника. На вопрос тренера «На кого ты хочешь быть похожим?» мальчик ответил: на доллар, сэр. То, что оптимистический шлейф зеленого давно подустал, для него не аргумент, этому его не учили. Выражение «женщина на корабле — к беде», или его более популярная формула — «ищите женщину», пошло от истории шведского фрегата «Ваза», корабля-неудачника, который бесславно утонул, едва выйдя из порта. Он пошел на дно не во время морского боя, просто не справился с большими волнами. Шведский характер проявился в том, что, подняв через столетия со дна это судно, они создали в его честь музей, окружив память о нем всевозможными почестями. Из поражения, получается, возвели прямо на пьедестал. К тому же заиграл навязанный стереотип — все, мол, произошло потому, что в рейс моряки взяли жен. То, что судно имело неправильную конструкцию, упоминалось вскользь, но мы, туристы, запомнили главное — тут не обошлось без женщины. Может, правда, лишь мне так показалось.
Впрочем, система ментального ценообразования весьма путанная, а мужчины — создания самоуверенные. Разницу между ними и нами, женщинами, вывела продавщица мужского отдела модного магазина: мужчина, которому перевалило за..., выбирая себе обновки, вовсю кокетничает с молодыми продавщицами, а 40-летняя женщина, часто стесняясь своего тела, быстро задергивает занавеску примерочной даже от продавца. Причем имея весьма привлекательную внешность и находясь, как говорится, в призывном возрасте.
Как-то сидя в первом ряду филармонического зала, четко видя весь оркестр, обратила внимание, что один скрипач, переворачивая страницы нот, все время как бы прощупывает их толщину. Как бы на вес определяя время — сколько еще до антракта. Оркестр звучал потрясающе, и скрипач отдавался игре, но он очень хотел побыстрее позвонить домой, узнать, все ли нормально. Об этом рассказал его коллега по оркестру и добавил: ревнивец страшный. Зато если все нормально — жена дома и ждет — отыграет второе отделение виртуознее. Это знают все в оркестре. Что интересно — ревнует он как бы впрок, без повода. Жена любит его, но обладает таким женским и интеллектуальным обаянием — нет, не вульгарным и навязчивым, а органичным, каким-то первозданным что ли... вот ему и неспокойно. Собеседник невольно сформулировал главную мужскую мечту: мое — это мое. «В то же время, — рассуждал он, — мне, например, такие мучения противопоказаны. Ведь у яркой женщины и соблазнов значительно больше. Наверное, мой удел — не больно тосковать по непрожитой линии жизни, важней — не утратить свою зону комфорта».
Вот оно! Прозвучало заветное для каждого — зона комфорта. Ведь самое страшное — потерять точку опоры, пошатнуться и утратить свое хранилище самого сокровенного. Получается, что все по-своему правы: недогрев в одном утверждении усиливается жаром другого, поток расхожих мыслей как бы вполголоса вдруг начинает грохотать по полной. И вроде все просто — живи, пока живется, дорожа тем, на что потрачено столько усилий, душевой отдачи, лет.
В возрасте как таковом я не вижу ничего романтического. Либо вы интересны, говорила известная актриса, либо нет. Нет ничего особенного в том, чтобы быть старым, как и в том, чтобы быть молодым. И если уже продолжать перечень того, что не лежит на поверхности, приведу такой пример: когда мы вспоминаем об особо устойчивых отношениях в животном мире, приходит на память одно — лебеди. Их преданности и нежности отдавали должное и поэты, и композиторы. Почему-то никто не вспоминает, да и попросту, видимо, не знает, что есть и другие примеры: мыши-полевки всю жизнь верны одному избраннику, они по-своему, по-мышачьи, постигли, что такое любовь и гармония. Поразило меня то, что, оказывается, и камень дышит, и имеет какой-то свой очень редкий пульс. Может, и у него есть своя личная жизнь, о которой мы не догадываемся, и он стремится к своей зоне комфорта.
Помню, в коммунальном детстве, когда семья из пяти человек ютилась в одной небольшой комнате, еще девчонкой-школьницей нащупала свое седьмое небо в тесноте. Забиралась на подоконник, задергивала за собой занавеску и смотрела часами вдаль, наслаждаясь покоем. Каждый человек нуждается в своем личном уголке. Поразительно стремится где-нибудь в горах или у водопада прилепить «хютте» (крошечный домик-палатку, лишь бы от дождя укрыл) и при каждой возможности убегает туда хоть бы на пару дней, чтобы насытить душу. Интересно, почему в своих роскошных квартирах и виллах у него так эффектно не наступает релакс? Видимо, потому что только там ему легко думается обо всем, что дорого, что никогда не потускнеет, что было и есть самым главным в жизни. Посмотрев на все со своего защитного пригорка, радуясь и наслаждаясь далями, купаясь в рассвете и закате, понимаю: самое большое счастье — не волочиться по жизни, как чемодан с отбитыми колесиками, а твоя точка опоры.
Смешное, что мастер, который построил в саду по моему заказу некий вариант «хютте», всем хвастался: посмотрите, какая беседка классная вышла. Он так и не понял, что тут я молчу, а не беседую. В этом, если хотите, моя точка опоры.
Когда же чувствую — все, восстановилась — бегу в сад. Вот где можно вволю поговорить, благо, все в семье говорливы без удержу.
Главное — иметь куда ускользнуть... Наверное, это и карточным дамам понятно.
