Сергей Тюнин — знаменитейший карикатурист. Он имеет непосредственное отношение к наилучшим (с многомиллионными тиражами) детским журналам: «Веселым картинкам» и «Мурзилке». А также к «взрослому» — «Химия и жизнь». Дизайн этого издания был уникален. Одна из последних нашумевших работ мастера — серия иллюстраций к «Мертвым душам» Николая Гоголя. Рисунки эти ассоциативны и не служат «прямыми демонстраторами» образов и сценок книги. Сейчас Тюнин является штатным карикатуристом московского издания «Коммерсантъ». Где получает в среднем 50 долларов за рисунок. Печатается он также во многих зарубежных изданиях. На жизнь не жалуется, а при разговоре обнаруживает обаяние и талант рассказчика.
Для многих карикатуристов уже десятки лет Сергей Тюнин является образцом для подражания.
— Сергей вы являетесь «крестным отцом» для многих карикатуристов...
— Я просто давно занимаюсь карикатурой...
В наш разговор вмешиваются другие карикатуристы с репликой:
— Да он — сэнсей!
— Сэнсей — в переводе с японского на итальянский и есть «крестный отец», — говорю я.
— Ага! Тогда ладно, — соглашаются они.
— Я действительно очень долго этим занимаюсь. Начал печататься в 1967 году. Еще в институте. Это был текстильный институт. Один из лучших в Советском союзе институтов по подготовке художников-дизайнеров. Потому что Полиграфический, ВГИК, Академия художеств — были слишком идеологизированы. А про нас «забыли». Считалось, что тряпки — пустяковое дело. Поэтому там не «отвлекались» на идеологический мусор, а творчески учили ремеслу.
Я не случайно поступил именно в это заведение. Его закончили мама, тетя, папа.
— Так вы попали туда по блату?
— Никакой «шары»! Поступил я только с третьего раза.
— Чего ж так? Плохо готовились?
— Сдавал на все пятерки. Но я, как дурак, не знал, что надо быть комсомольцем.
— Как это вам удавалось в шестидесятые избежать ленинского союза молодежи? Это был сознательный поступок?
— Сознательный. Но без идеологической подоплеки. Не хотелось ходить на собрания после уроков.
— Вы демонстрировали антисоциальное поведение?
— Я об этом не подозревал! Не все, разумеется, так просто. У меня дедушка сидел: с 1937- го по 1947-й.
В 1947-м я его ждал, мне было пять лет. Я представлял себе такого Деда мороза. А он пришел стриженный под машинку, с фанерным чемоданом и трубкой в зубах. У меня было безумное разочарование. Я-то его воображал снежно-белым!
Потом я, конечно, его полюбил, дня через два-три.
Я о нем знал, потому что бабушка ездила к нему на свидания. А с дедушкой получилось так: один человек, который считался его другом, написал «телегу». Он хотел занять его место на работе, дедушка был юристом. И накатал, что тот неуважительно отзывался о красных флагах, называл их тряпками. И вы представляете, уже, что называется, во «взрослом состоянии» — в пятидесятилетнем возрасте он отправился в лагеря.
— Что помогло ему выжить?
— Он на эту тему не высказывался. Единственно рассказывал, что когда пришла посылка, ему подпилили нары и они рухнули прямо на нее. Веселого мало.
— По-моему, единственный случай, это когда отсидевший в лагере писатель и журналист Ежи Лец, написал ряд острот на эту тему. Вроде: «Зачем ты бьешься головой об стену? Ну проломаешь ты ее — что ты будешь делать в соседней камере?»
— Я еще припоминаю итальянский комедийный фильм о немецком концлагере...
— В детстве я был очарован вашими «Веселыми картинками». Как появились Самоделкины и Незнайки?
\
— Все это до сих пор живет. Это придумал человек, который тоже 14 лет отсидел в тюрьме. Это был карикатурист Константин Ротов. В свое время он был самым популярным советским карикатуристом. Даже Бориса Ефимова и Кукрыниксов не так знали, как его. Потому что они занимались политической карикатурой, которая широко тиражировалась, а Ротов — король бытовой карикатуры. Он был популярен в своем жанре, как Зощенко. Темы близкие: коммунальная квартира, кухня, улица. Он был настолько знаменит, что в 1939 году на советской промышленной выставке в Нью-Йорке ему поручили сделать панно. Как мастеру многофигурных композиций.
В 1944 году он нарисовал безобидную карикатуру. Там изображена лошадь, кушающая овес. На спине у нее сидят воробушки, а на хвосте табличка — «Закрыто на обед».
Карикатура не была напечатана, но его коллеги, которые были вхожи в коридоры власти, сунули эскиз Сталину: «Смотрите, Иосиф Виссарионович, какая смешная картинка!»
Вождь народов помрачнел: «Это что же намек на то, что советский народ дерьмом питается?» И автора арестовали. Сел он, понятно, как «японский шпион»...
В 1924 году он нарисовал обложку «Мурзилки». А уже в 1956-ом, после освобождения, сделал первую обложку «Веселых картинок»
Про Ротова я слышал от дяди. Он был художником кукольного театра Образцова. Я с раннего детства знал эту историю про лошадь. И внутри у меня созрела мысль: карикатура — важное и даже опасное дело. За это могут и посадить!
Дядя никуда не ездил, хотя театр с гастролями исколесил весь мир. В театре к нему хорошо относились, сочувствовали и привозили сборники карикатур со всей планеты. Я смотрел эти сборники и пересказывал содержимое в школе. Ребята смеялись. Я рисовал карикатуры под партой. Пустишь рисунок по классу — и пошел гулять смех. Очень было приятно, когда последовательно смеялись сначала за первой партой, потом за второй, третьей... Самый сильный момент, когда учитель с гневом отнимал рисунок, но посмотрев, тоже начинал хохотать. Я до сих пор этим горжусь! Ведь карикатурист прямую реакцию наблюдает редко. Все это стимулировало желание заниматься карикатурой и в дальнейшем.
Когда я стал студентом, рынка карикатуры по сути не существовало. А империалистов и «врагов» рисовать, как в «Крокодиле», — не хотелось. Возникало чувство, что тебя науськивают...
Тот же Борис Ефимов нарисовал шарж на Пастернака. Гад-писатель! Хотя Ефимов никакого «Доктора Живаго» не читал. Должность такая — собачья. Ведь собака лает одинаково: и на хорошего человека и на плохого. Хотя в твоей воле: заниматься подобным или нет...
«Литературка» была такой мерзкой газеткой литераторов. В 1967 году ее сделали еженедельной. Сейчас-то мы понимаем, что КГБ сделало этот печатный орган, чтобы держать под контролем писателей. Оперативники приходили туда каждую неделю и забирали письма читателей, дабы анализировать «состояние умов интеллигенции».
Но тем не менее, даже это издание — определенный клапан для свободы. В одном из первых номеров там был напечатан рисунок, который на меня произвел неизгладимое впечатление. Я считаю его гениальным. Нарисована заболоченная местность, над которой летит лебедь. Но этот лебедь задушен удавом. Голова у лебедя уже свисает, а вперед устремлена, вместо лебединой шеи — змея...
— Эзопова лаконичность! Напоминает классную шутку того времени: рожденный ползать летать не может, но залезть может очень высоко.
— Точно! И тогда это было очень актуально. Такой рисунок — как модель. Можно проигрывать через него разные ситуации. Вроде той тетки в «Осеннем марафоне», которая подсидела блестящего переводчика, редактировавшего ее бездарные переводы. Можно подставлять политические фигуры. Что угодно. Модель работает...
— А как вы оказались в «Веселых картинках»?
— Меня пригласили. Там ряд персонажей: Гурвинек, Карандаш, Незнайка. Незнайка, кстати, родился не у Носова, а у одного американца в 1879 году. Сам Носов еще не родился, когда на свет появился Незнайка. Это был, правда, совершенно другой образ. И Мурзилка был другим, никакой не волосатый. Это был английский маленький джентльмен в цилиндре, с огромным моноклем. В советское время это расценили как буржуазное отклонение. И этого крошечного лорда с моноклем заменили на волосатое существо. Хоть и довольно милое.
— Символизм в советской замене прослеживается: от лорда до «неведомой зверушки»... А как у вас рождаются персонажи и карикатурные ситуации?
— Я просыпаюсь рано, часов в 5 — 6 утра, и быстренько набрасываю эскиз. Идея уже готова.
— И опять засыпаете?
— (Смеется). Иногда засыпаю, иногда нет. Каждый номер я рисую обложку «Веселых картинок» и «Мурзилки». В «Веселых картинках» мне принадлежит 30% акций.
— Какой там лично для вас наиболее близкий персонаж?
— Буратино. Это гениальный образ! У меня есть первоисточник Карло Коллоди. Но итальянский прототип Буратино — Пиноккио, кажется не таким теплым, как Буратино Алексея Толстого. Идея чужая, но воплощение — совершенно иное. Хотя он тоже не без жлобства: закопать «бабки», чтобы они выросли с процентами. Буратино обманулся в своих ожиданиях, но мы ему сочувствуем. Сами не раз проходили через подобное...
— А как дамы воспринимают ваше творчество? Не обижаются?
— Нет, хотя я работаю и для журнала «Плейбой». Я делаю там полосу эротических карикатур.
— Где черпаете материал?
— Из личного опыта. Я печатался не только в «Плейбое», а во всех эротических журналах, которые издаются в Москве.
— Какой самый любимый сюжет Тюнина на эту тему? Или вообще?
— Вообще мне больше нравятся сюжеты о животных, я поклонник Эзопа. Животные точнее выражают человеческую сущность. Я не могу сказать, что это моя любимая карикатура, но она наиболее известна в мире: слон, которого пытается проглотить удав. Он там болтается на ноге, как чулок: и ни вверх, ни вниз.
— Это гимн честолюбию? Вы за слона или за удава?
— Мне нравится сама тупиковая ситуация. Но скорее я больше за слона, который иронично поглядывает на усилия удава.
— Вы — свидетель трансформации разных времен: оттепель, застой, перестройка, рынок. Вы безболезненно «проскочили» переход от одного социального строя к другому?
— Я не просто «проскочил», а совсем неплохо устроился. Я — человек наивный, живу сегодняшним днем. Меня не так волнует, что происходит в социальном смысле. Я рисую картинку, а потом думаю куда ее девать. Я сейчас рисую какую-нибудь работу, сканирую ее и посылаю одновременно в Париж и Нью-Йорк. Если там не напечатают, отправляю в Москву.
— А вы уверены, что рисунок обязательно окажется смешным?
— Никогда не уверен. Это позднее становится ясно. Первый критик — жена. Она может сказать: «Что это за ерунда?»
— И вы кладете рисунок в стол?
— Нет (смеется). Я ей не верю. Я человек упорный и потом показываю всем остальным...
— А в какой стране, кроме родной, вас больше всего любят?
— В Колумбии, Уругвае. Приглашали неоднократно, но как-то не собрался. Почему-то Южной Америке близок мой юмор и темперамент...Потом — японцы. У меня девять медалей из Японии.
Для меня в 1972 году случилось событие, равносильное чуду. Я послал в Японию по почте свою работу — и она дошла! У меня уже были десятки наград, но — из соцлагеря. А когда я получил открытку из Японии с уведомлением: «Ваши работы дошли» — был счастлив от самого факта.
Сейчас это может показаться незначительным, но это было первое преодоление Железного Занавеса! Он был абсолютно реальным, стальным с заклепками! И вдруг эта почтовая ласточка его перелетела.
— А что касается вопроса «о вечном», вы хотели бы, чтобы ваши книги выходили, как, допустим, в свое время сборники Эфеля или Бидструпа?
— На Бидструпа у меня зуб. Когда-то меня «надо было одернуть», а так как Бидструп принадлежал к социалистической партии, его у нас спросили в интервью: «Правда, вам не нравится некий Тюнин?» Он подтвердил. Из-за чего меня около года не печатало ни одно издание. Возможно, он не вдавался в подробности — о ком его спрашивают? Но факт имел место.
А что касается своих сборников: от большого количества собственных работ меня тошнит. Я не воспринимаю их в таком виде. А вот в журналах, газетах, когда это все рассредоточено — мне нравится.
— Это эффект сборников острот или анекдотов. Когда такая концентрированность шуток — не весело. Но в то же время книги Ильфа и Петрова, Гашека не надоедают. Вероятно, разный формат.
— Наверное. Я искренне говорю о себе. И вовсе не кокетничаю.
За что Сергею Тюнину — отдельное спасибо. Ну все его украшает — даже скромность!
