Как-то удалось мне всякие- разные обзоры да релизы, эксклюзивы да мониторинги, комментарии да примечания, касаемые дел наших скорбных, штудировать. Твердой рукою захлопнул я пухлые тома, решительно направился варить себе кофею. Испив да сигаретку закурив, приобрел я расположение души философическое. И зафилософствовал.
Припомнился мне вузовский курс. А особенно в памяти всплыло некое учение о государстве, коему следуя, под оным государством надлежит понимать не зловредную силу угнетения масс, но суть некий третейский регулятор различных общественных отношений. Что благомыслящие граждане на тот предмет надстройку над собой возводят, дабы разумно решить и всех в известность поставить: по правой или левой стороне дороги ездить надобно, и на какой свет оную переходить сподручнее — красный или зеленый. Что налогоплательщики заключают с государством общественный договор, иначе говоря, нанимают чиновников, за определенное вознаграждение, определенную работу сработать.
И вот подрядчик старается, трудится, дабы лицом в грязь перед своим работодателем не ударить. Постовой на перекрестке трудится, президент в кресле старается. И все так ладно, так благопристойно, хорошо так.
И умиротворившись, задремалось мне. И тут, по закону жанра, снится сон. Будто сижу я, с Государством «Договор» заключаю.
Договор обычный, на манер наших коммерческих, которые неоднократно и писать приходилось, и подписывать случалось. Да резон туманен. Надлежит мне и пятое, и десятое, и обязан я обязательно, и ответственность у меня ответственная. А вот Государство — оно ни-ни. И не надлежит ему ничего, и не отвечает ни за что, и не отвечает ни перед кем. Едино, что обязуется, то только меня же, своего Заказчика, теребить немилостиво да наказывать больно и грозно.
Спрашивать ничего не стал, но дурное думать начал: «Да уж не с кидалой ли я связался?» — мелькает запоздалая мысль. Да поздно.
— Ну и влетел! Ну и влип! — только подумал, а уже без стука, без спроса, ломится ко мне в двери «крыша» моего «Исполнителя». Споро, обученно, за мои же кровные, тренированно, вваливаются дюжие молодцы в формах серых, синих, черных, зеленых и камуфляжных, с погонами, нашивками, эмблемами, кто в бронежилете, кто в пожарной каске, одни с дубинками, другие автоматами тычут. Следом в гражданском с корочками и протоколами. Бочком втискиваются сморщенные типы в очках, нарукавниках с чернильницами и счетами. Уверенно зашагивают розовощекие дядьки с калькуляторами и мобилками в руках. Заскакивают растрепанные тетки, бестолковые, потому крикливые, но с гроссбухами под мышкой. Вплывают пышнотелые дивы, не по средствам одетые, «Шанелью» пахнущие. Суетятся мужички в спецовках, господа в картьеровских прикидах, люди в белых медицинских и синих лабораторных халатах. Неумолимо надвигается пронзительноглазый пан в прокурорской мантии, и за ним народу много, почитай легион, и где-то там, на заднем плане, маячит генерал на танке верхом.
А из ближайшей подворотни ухмыляется мурло воровское, золотозубое, с понтом он — в стороне от прочих. То мне подмигнет, то участковому. И длинно так, сквозь свои коронки золотые, сплевывает на унесенный ветром общественный договор.
Грустно это, господа.
