Эта история началась с дежа- вю. Речь идет об определенном психопатологическом явлении. В течение какого- то времени (обычно — нескольких минут) человеку кажется, что события вокруг него являются повтором, своеобразным «прокручиванием» старого фильма. Эмоции, вызванные дежа-вю, бывают неприятными. И именно на таком фоне произошло знакомство с главным персонажем этого случая. В молодости я страдал от приступов мигрени (резкая головная боль и нарушение зрения). Болезнь унаследовал от мамы. Приступ сопровождала тоскливая нота дежа-вю. Надежных средств для лечения мигрени нет. Мне — об этом узнал случайно — немного помогало стояние на голове. А теперь такой сюжет: март, Нежин, гостиница, я стою на голове; открываются двери и заходит кто-то с весьма нестандартным лицом; у меня за несколько секунд до этого началось дежа-вю, а из-за нарушения зрения я не совсем уверен, что вижу именно то, что должен видеть. Бр – р – р… Пришелец ставит чемодан на стол (?!), становится на колени около меня и рекомендуется:
— Грек Спиро, да? А вы йога, да?
В Нежин я приехал по командировке общества «Знание» и за день прочитал две лекции в пединституте. Возвращаясь в гостиницу, несколько раз взглянул на слепящий в солнечном свете снег и — раз, два, три! — обеспечил себе ту катавасию в сосудах мозга, которая вызывает мигрень. Этот Спиро стал на ночь моим соседом, а я его как-то невзлюбил. Во-первых, потому, что был нездоров. Во-вторых, потому, что вызвала раздражение его саморекомендация («грек»), а я не догадался ответить так же («украинец Владимир, да?»). Греческие корни моего соседа были заметны: шерсть вылазила на шею из-под рубашки; выбритые щеки оставались черными; пышные усы, а брови были густыми, как щетки для обуви; на носу повсходила плотная растительность. О чем-то мы говорили, не помню подробностей; выяснилось, что Спиро работает заготовителем и закупает скот для мясокомбината. Все время мне казалось, что кого-то он напоминает, что где-то я его видел; хотя это уже не было дежа- вю в клиническом смысле, я почувствовал облегчение, когда выключили свет и легли спать.
На следующее утро я не спешил вылезать из-под одеяла; лекция в железнодорожном депо была в одиннадцать. Спиро по комнате ходил на цыпочках. Когда закрыл за собой дверь, я приподнялся и увидел, что чемодан он забрал, а на столе оставил горбушку хлеба и хороший ломоть сала. Мне стало совестно за то, что я был несправедлив к потомку Пенелопы. Чтобы искупить вину, хлеб и сало я съел до крошки. И повеселел, что, в конце концов, неудивительно, поскольку сало содержит так называемую арахидоновую кислоту, способствующую улучшению настроения. А дальше было вот что: пан Спиро вернулся, радушно улыбнулся, скользнул глазами по столу и помрачнел… Оказалось, что с чемоданом ходил «доставать» водку на свой день рождения (была эпоха горбачевского «сухого закона»), а хлеб и сало приготовил не мне, а себе. Я начал бормотать какие-то извинения, но Спиро решительно положил этому конец:
— Хлеб будет, сало будет, водка есть, да? У меня автобус через два часа, так что все успеем…
Но я уже должен был ехать на лекцию, и до водки не дошло. Машина ждала у гостиницы. В сопровождении третьей секретарши райкома я поехал рассказывать железнодорожникам о вреде алкоголя. В то время эта тема была практически единственной, с которой могли идти к народу лекторы-врачи. Имея определенный опыт, я знал, что об этом охотно слушают те, кто не имеет привычки выпивать (в первую очередь женщины). Если же говорить о «солистах ансамбля песни и пляшки», то в начале лекции они переглядывались и подмигивали, таким образом посмеиваясь над лектором, а затем начинали скучать и дремать. Так что я пытался связать эту тему с общебиологическим контекстом, согласно которому злоупотребление алкоголем, наркомания, игровой азарт (карты, рулетка), любовь и секс имеют общий фундамент — определенные особенности обмена веществ в клетках мозга. О таком слушали внимательнее, хотя чего-то реального в борьбе с пьянством с помощью лекций достичь нельзя. Это проблема не знания, а убеждения. Врачи знают все, что нужно знать, но не всегда (мягко говоря) придерживаются лозунга «трезвость — норма жизни».
Райкомовская секретарша в хорошенькой меховой муфте держала не только руки, но и вонючую тогдашнюю «Приму»; я был рад, когда вышли из закопченной машины. В «красной комнате», куда собрали несколько десятков пролетариев, на одной стене висел стенд с фотографиями членов политбюро ЦК, а на другой — портрет Сталина: френч, трубка, а на столе графин с водой и том Ленина. В то время портреты бывшего отца народов начали мелькать везде, как реакция на риторику М. С. Горбачева, с которой сочетались пустые магазины. После лекции было пять-шесть стандартных вопросов, а в конце персонаж с характерным цветом носа поинтересовался:
— Сталин водку продавал, а все можно было купить, а алкаши на улицах не валялись… Так? Теперь — ни выпить, ни закусить, а вытрезвители под завязку… Это такая норма жизни?
Но товарищ из райкома решительно «пресекла» нежелательную дискуссию и завезла меня в гостиницу. На прощание пожаловалась:
— Вообще-то я учительница, запихнули на эту работу… Оно мне надо? Вот курить начала…
И закурила сигарету. Я всегда придерживался того мнения, что в райком не могут «запихнуть» тех, кто действительно туда не хочет, но промолчал.
Ни Спиро, ни чемодана, ни сала уже не было. Я что-то пожевал, выпил кофе (кипятильник — лучший друг пропагандиста) и немного побродил по Нежину. Началась оттепель, под ногами хлюпало, в парке снег потемнел, а вороны перекрикивались о весне. Где- то после семи в маленьком смешном поезде я уехал в Бахмач: там меня тоже ждали, чтобы узнать о вреде пьянства. Было темно, мокро, холодно и одиноко. Из уважения к моему лекторскому статусу (или из-за отсутствия других гостей) администраторша гостиницы поселила меня в большую комнату с двумя кроватями, пообещав, что соседа не будет. На столе перед ней лежала раскрытая книга. По навязчивой привычке читать все, что попадется на глаза, глянул на текст, узнал «Таинственный остров» Жюля Верна и позавидовал этой пани. Она перехватила мой взгляд и порозовела:
— Скучно, так я читаю всякую ерунду.
— Это не ерунда.
— А как они там жили без женщины?
От предыдущего обитателя в моем номере остался запах «Шипра», а в ящике стола вырезанный из какого-то журнала цветной портрет генералиссимуса. Верить в его гений я перестал еще до смерти Сталина. Однажды имел возможность взглянуть на обоих — Ульянова и Джугашвили — в мавзолее и (хотя логики в этом нет) окончательно ощутил себя свободным не только от их личностного гипноза, но и от всей коммунистической идеологии. На обороте вырезки был напечатан стишок соответствующего звучания; из него запомнились две строки:
Нам шепчет ветер, шепчет дождь
Твои слова, любимый Вождь!
Эта встреча с диктатором, уже вторая за день, была не последней — самое главное оставалось впереди. В дверь постучали, и администраторша возбужденно, с блеском в глазах, сказала:
— Нас приглашают!
— Куда?
— В третий номер. Там такой человек… интересный!
— Спасибо, я не хожу в гости к незнакомым.
— Так это же гостиница, здесь все незнакомые.
— Спасибо… мне надо отдохнуть.
— У него день рождения… и никого нет… Пойдемте, а? Мне одной нельзя, люди черт-те-что скажут.
— Извините, но я не пойду.
Я готовился поужинать чем-то из вокзального буфета, когда в двери снова постучали, и вошел… Кто? Угадаете или нет? Вошел Сталин — во френче цвета хаки и с трубкой в зубах. Вот это дежа вю! Впрочем, в отличие от натурального вождя, этот имел страшноватые брови. Я наконец уразумел, кого мне напоминал грек Спиро — это был именно он. Из-за спины самозванца с триумфальной улыбкой выглядывала администраторша. Грек-грузин Спиро-Иосиф вынул из кармана френча листок старого календаря за 5 марта с портретом Сталина:
— Йога, да?
Затем долго и убедительно говорил — несколько предложений по-русски, несколько по-украински (это был не суржик, а нечто для меня новое); закончил приглашением.
— Мы все идем ко мне, мы все ко мне идем, да? В Бахмаче я когда-то родился, а сегодня здесь гуляю. В Бахмаче.
Это уже становилось интересным. Вождь на листке календаря — несколько меньший, Ворошилов — украшал и мои дни рождения; было время, когда я этим гордился, потому что «ворошиловский стрелок» — человек уважаемый, а я действительно недурно стрелял из рогатки и лука. Пошил ли свой френч Спиро умышленно, «под Сталина», или действительно когда-то его носил? Смахивало на то, что это реквизит, а не предмет ежедневного пользования, потому что одежина была как новая.
Все женщины генетически запрограммированы на лицедейство (это не упрек, а констатация), так что администраторша защебетала:
— Иосиф Виссарионович нас приглашает, а я сейчас, у меня огурчики… я сейчас, Иосиф Виссарионович!
Игриво повела плечиками и зацокала каблучками по коридору. Спиро подошел к зеркалу на дверях шкафа, долго смотрел, а затем ткнул трубкой в своего двойника:
— Ты сволочь, Сталин! Да? А я тебе говорю — сволочь!
Мне это не показалось смешным. В третий номер я не ходил, а достал из чемоданчика бутылку дефицитного «Белого аиста», и мы его понемногу выпили с администраторшей и под ее соленые огурчики. Спиро захмелел (но не слишком) и рассказал о репрессированном отце, о матери, которая попала в сумасшедший дом, и о детском доме, где ему дали фамилию Грек. Роль Сталина Спиро готовился играть в спектакле самодеятельного театра по пьесе «Незабываемый 1919-й». Но выяснилось, что для исполнения этой роли нужно особое разрешение. Театрик разогнали, и все это так перемешалось в сердце и голове Грека, что он, очевидно, Сталина и ненавидел, и за что-то любил — во всяком случае, настолько, насколько можно одновременно ненавидеть и любить свое собственное лицо. Крошки пепла и табака, которые из трубки падали на рукава, Спиро снимал осторожно и старательно. Было понятно — через год, 5 марта, он снова наденет френч.
«Сюр» — кажется, так это можно назвать на популярном жаргоне. Уникальная история о Сталине в Бахмаче так меня поразила, что я долго никому ее не рассказывал, хранил для себя. И только спустя много лет использовал этот мотив в повести «Цирк маленьких людей». А финал был таким: среди ночи бог знает почему, по своей доброй воле, упал и разбился абажур, в котором под потолком скрывалась слепенькая лампочка. Меня аж подбросило. До утра так и не заснул, а когда где-то после пяти вышел в коридор, из третьего номера мелькнула крылатая женская тень. А может, это мне показалось.
