Часто, говоря о национальном характере украинского народа, мы не забываем упомянуть народный юмор. И выдающихся имен вспоминаем немало — Котляревский, Гоголь, Квитка-Основьяненко, Руданский, Остап Вишня... Но никуда не денешься — в последнее время в тех областях нашей культуры, которые традиционно называются «массовыми», наталкиваемся мы на некий образ «украинца», который уже стал своеобразным стереотипом, — особенно в газетных карикатурах, эстрадных интермедиях и средней руки юморесках. Речь идет, разумеется, об эдаком (как метко сказал еще в «благословенном» 1913 г. Степан Васильченко) «крекотне- хохле, гепе», для которого смысл жизни — бутылка водки, кусок сала и теплая печь. Этот «крекотень», словно в водевилях почти д вухсотлетней давности, кочует из одного «культурного шедевра» в другой, нахально подсмеиваясь: вот, мол, какие мы, украинцы... Когда же кто-то пытается возразить — часто получает такой же стереотипный ответ: что поделаешь, дескать — традиции народного юмора... И оборониться, правду говоря, есть чем — от «Энеиды» до «Запорожца за Дунаем», от «Конотопской ведьмы» до «Сорочинской ярмарки»... Вот, даже классики — и те, дескать, создавали тот же образ «крекотня».
Что ж, обратимся к источникам. Какие у нас непременные атрибуты «стереотипа»? Длинные усы и оселедец, вышитая рубашка, шаровары «как море» и смушевая шапка? Итак, запорожский казак. Хорошо, возьмем «Историю запорожских казаков» Дмитрия Яворницкого — труд, написанный еще в 1892—1897 гг., и откроем раздел, само название которого красноречиво: «Характеристика запорожского казака». Вот о казаках рассказывает запорожский старожил — столетний «сечевой дед»: «Запорожец не знал ни «соб», ни «цабе», поэтому был здоровым. Свободным от болезней, умирал больше на войне, чем дома. Теперь народ слабый и недолговечный — как девяносто лет прожил, так под собой и тропинки не видит, а в старину в сто лет только в силу входил». А вот пишет польский шляхтич начала XVII века Якуб Собесский: «Добывая убогое пропитание то охотой, то рыболовством, отдаленные в отношениях с городами... чуждые излишествам и роскоши, они ничем другим не занимались, кроме оружия, и были редким примером умеренности во всем».
Обратимся к судебным делам казацких архивов, чтобы узнать, что же в казацком обществе считалось преступлением, «смертным грехом». Опять листаем страницы «Истории» Яворницкого — и выясняем: преступлениями считались — убийство или избиение (даже в пьяном виде!) товарища, кража и укрывательство краденого, внебрачная связь с женщиной, мародерство, грабительство («гайдамачество»), дезертирство и даже... пьянство. Да, пьянство на территории Сечи считалось преступлением — несмотря на тот самый опять-таки стереотипный образ «мочиморды», «пивореза» и «пропийкреста»! Так, может, недаром неизвестный художник выписывал на любимой народной картине «Казак Мамай» запорожский девиз: «Хоч я в степу веселюся — самим кулішем похмелюся»?
Но как же это так? — спросит современник, воспитанный на «водочных» стереотипах. Как же тогда знаменитая любовь казака к «оковитой», «свяченой водичке» и доброй закуске наподобие сала или макитры вареников? Что ж — и это имело место в народном быту. Но не на Сечи, не в походе, не в бою! На зимовнике или на собственном хуторе, как гоголевский Тарас Бульба, запорожский казак охотно приглашал к себе товарищей или родственников — и начинался пир. Но попробовал бы тот же самый казак залить лишнюю рюмку, скажем, в морском походе... и его ждало неминуемое наказание «кошевого батьки» — вплоть до того, что пьяницу выбрасывали в море за борт корабля. Многие атаманские ордера и приказы, сохранившиеся до наших дней, сурово запрещали запорожцам «помрачаться проклятыми люлькой и пьянством».
И сами пиры — были ли они похожи на обычное «мочимордие», венцом которого часто бывает «приятный» сон в луже или под хатой? Нет, подчеркивает Яворницкий: «здесь было своеобразное молодечество и особый, эпикурейский взгляд на жизнь человека, который... не понимает настоящего смысла жизни — существовать для веселья и радости». Мрачные военные будни — тоска по родине и дорогим сердцу людям, тревога за товарищей, мысли «о наступающей беспомощной старости» — требовали от казацкой души «вдарити лихом об землю», забыть хоть на мгновение грустные думы.
А вот еще один интересный документ — отрывок из «Описания Харьковского наместничества» 1785—1787 гг. (составленного царскими чиновниками!), где описаны обычаи казачества слободских полков (которые, кстати, соседствовали с Запорожской Сечью): «Не только баб, но и мужчин, которые валяются по улицам, редко увидеть удастся... и не потому, что они с детства приучаются к употреблению горячих напитков, а потому, что пьют маленькими рюмками, а выпив, чуть ли не в каждом кабаке протанцуют польский или малороссийский танец».
А какой же была запорожская еда? «Запорожцы — как малые дети: дай много — все съедят, а дай мало — довольны будут», — гласит старинная украинская пословица. Не отказываясь на зимовниках и хуторах от питательной пищи — вареников, галушек, «здорового» борща, — в походе казаки не гнушались самой скромной пищей — солониной, толокном (вкрутую свареной кашей), соломахой (жидким гречневым тестом), — а часто и салом, которое, говоря языком современных рекламных роликов, своей калорийностью «поддерживало» казака на протяжении всего похода (и к тому же не портилось). «Та почім казак славен? Наївся риби і соломахи з водою», — пели кобзари в думах. Не очень-то похоже на пузатого «кума» или «дядьку» из тех же «малороссийских» анекдотов?
Казацкая игра — кулачные бои — проводилась только в праздничные дни, и к тому же — на сечевом майдане, при всех. Особыми торжествами, которые действительно имели широкие масштабы, сопровождались только возвращение из военных походов — тогда запорожцы, по словам казацкого летописца Самойла Величко, «тешились непрестанными орудийными и мушкетными громами, весело гуляли и попивали». Но и тогда казацкое войско не забывалось — ведь кошевой мог в любой момент «зрепремендувати» (т.е. отправить в отставку) и наказать казака, который был замечен в «помрачении проклятыми люлькой и пьянством» (как произошло, скажем, с полковником Иваном Водолагой в 1756 году, который после доброго пира «военные универсалы презрел и грабительство учинил»).
Вот такой на самом деле была жизнь запорожского казака, продолжавшаяся, по словам Дмитрия Яворницкого, «в кругу сечевых казаков, среди пирушек, веселья и разгула, а преимущественно в жестокой и яростной борьбе с неприятелями разных вер и народностей». И, конечно же, именно это осознание необходимости непрестанной «борьбы с неприятелями» и породило тот, настоящий, воспетый в думах тип запорожца, казака, украинца — сурового степного рыцаря, верного товарища и побратима, остроумного и веселого жизнелюба.
