Похоже, политикам такой народ, каким он есть сейчас, подходит больше всего. Во всех разочаровались, никому не верят, боятся за будущее, а главная цель — выжить. Потому что теми, кто боится, кому не на что опереться, кто в полуголодном состоянии, кто постоянно думает о завтрашнем дне, манипулировать легче всего. С ними можно делать что угодно. Незаметно, но это, кажется, уже случилось. Словно ища защиты, мы киваем на оппозицию: все еще не объединяется? Но у оппозиции свои интересы. Политические. И часто за этими интересами они не видят людей. А что можем сделать мы, простые люди? И можем ли? Об этом — разговор с социальным психологом Олегом ПОКАЛЬЧУКОМ.
— Господин Покальчук, неужели энтузиазм и воодушевление покинули общество насовсем, у всех опустились руки и люди смирились с тем, что все происходящее в данный момент мы заслужили?
— Энтузиазм, или активная общественная динамика, объединенная каким-либо единственным лозунгом или патриотическим порывом, вообще принадлежит к историческому прошлому. Причина этого — распространение либеральной идеологии в современном мире, в котором, во-первых, основным стал индивидуализм, во-вторых, эта идеология напугана тенями прошлого, и, в-третьих, воцарился этический релятивизм, внедренный этой идеологией (относительность всех нравственных ценностей). Таким образом, сакрализация важных вещей, денонсирование роли церкви в воспитании и в формировании мировоззрения людей привели к тому, что массовые порывы в виде энтузиазма могут быть реализованы только в тоталитарных обществах. Видим это на примере Советского Союза, на примере Северной Кореи, Китая или стран, где господствует ислам. Отдельный человек может чувствовать порывы энтузиазма. В принципе, это особенности молодости. Энтузиазм всегда связан с какими-то иллюзиями. Если у вас нехватка объективной информации, а лидер вам ее компенсирует, рисуя вам лично ваши личные перспективы в его светлом будущем, то у вас возникает состояние подъема, определенной эйфории.
— А то, что в 40-х годах 18-летние ребята шли в УПА фактически на смерть — их еще не коснулась либеральная философия?
— То были глубоко верующие люди. Это, как правило, сельские ребята, воспитанные в лучших патриархальных традициях, с верой в сердце, с верой в Украину. Понимаете, там, где есть вера, там нет места сомнениям. В этом случае энтузиазм — ошибочное слово, потому что у них была вера, убеждение, воля к победе. А звучание слова «энтузиазм» — несколько приземленное, полусерьезное. Потому что идея, побудившая воевать солдат УПА, — это серьезно. У них был порыв.
— То, что в настоящий момент переживает украинское общество — апатия, безразличное отношение к будущему Украины — разве это нормально?
— Конечно, ненормально. Украинское общество деградирует последние 20 лет. Всплески подъема можно сравнить только с какими-то клиническими симптомами. По моему мнению, процессы, происходящие в украинском обществе, являются регрессивными. Я вижу деградацию общества — и генетическую, и культурную. К сожалению, поводов для оптимизма не вижу. Отдельные проявления есть среди молодежи — то, на что стоит надеяться. Нужно понимать, что критическая масса людей, идей или мыслей, если она составляет менее 20%, — не может влиять на общественность. Например, есть какая-то страна, в которой живет определенная группа иммигрантов. Если их становится больше 20%, они начинают влиять на ментальность общественности. Если же меньше, то они ассимилируются или держатся вместе... Это касается любых идей, идеологий, концепций. Украина — старая страна по возрасту, очень старая, древняя и больная. Процент молодежи, с моей точки зрения, не достигает той критической массы, когда молодежь могла бы являться не просто примером, а сделать нечто такое, чтобы старшие гордились ими. У нас этого нет. Напротив: младшие презирают старших, потому что те научили их красть. Молодежь знает, что ворующие живут хорошо.
— Какие бы вы выделили причины нашей деградации?
— Их несколько. Первую газета «День» исследует тщательным образом и постоянно. Это, конечно, Голодомор. Произошла так называемая негативная селекция. Вымерло не одно поколение украинцев, и, очевидно, не самых худших, могущих оказывать сопротивление. Это была предпоследняя негативная селекция. Последняя — Вторая мировая война, УПА: множество людей которые либо погибли, либо эмигрировали. А они были лучшими, цветом украинской нации. А остались, извините, те, кто научился выживать. И соответственно они учат своих детей так же выживать любой ценой, несмотря на мораль или этику. Отдельные исключения есть — их можно перечислить по пальцам. Например, известная личность — Евгений Сверстюк, которого я глубоко уважаю. Но таких людей единицы, и они представляют еще предыдущее поколение, а не настоящее.
— Мы пережили также духовный геноцид.
— Конечно, это — неотъемлемые вещи, потому что как можно отделить физический геноцид от духовного? Когда некоторая часть сообщества видит гибель основной массы сообщества, в результате она, конечно, оказывается деморализованной. Деморализованной — в широком значении слова. Человеком ведь все-таки руководят инстинкты. И инстинкт выживания является ключевым. Если человек видит, что какие-то идеи, идеологии приводят к смерти других людей, то инстинкт скажет: «Не нужно так делать». Даже если это красиво выглядит, но сами делать так никогда не будем, потому что мы от этого погибнем.
— Преподаватели говорят, что изменились сами студенты: что в настоящий момент никому ничего не интересно. Это также проявление деградации?
— Это несколько иное. Молодые люди по определению не могут быть деградированными, потому что они физически здоровые, потому что они в процессе развития. Здесь иное — в них отсутствует мотивация получать знания. Например, студентка смотрит на преподавателя или преподавательницу — как она одета, она знает, сколько денег она получает за свой труд, видит ее перспективу... Это начинается со школы и садика — когда дети видят учителей, выглядящих, как попрошайки. Это не вчера началось, и даже не в Советском Союзе. В принципе, кризис в преподавании и кризис в знаниях — это в общих чертах европейская проблема. Еще до Второй мировой войны авторитет учителя и священника был очень высоким. Были грамотные люди, и доступ к знаниям был только через них. Эти люди были очень уважаемыми в обществе. А затем знания превратились в информацию. Информация оказалась в свободном доступе. С одной стороны — это обратная сторона свободы. Люди же выбирают ту информацию, которая им полезна для выживания, для продолжения рода и сохранение вида. Точка.
— Если свыше 70% украинцев называют себя верующими.
— ...то они лгут. В украинском обществе господствует двойная, а то и тройная мораль. Это можно сравнить с тем, что в СССР 70% людей говорили, что они ужасно любят коммунистическую партию. Поэтому, я думаю, 2% — это реальное количество верующих людей. Не больше. И это не только относится к украинской проблеме. Еще Эрих Фромм в книге «Бегство от свободы» писал, что Европа никогда в действительности не была христианизированной. А в Украине этакая смесь — христианства и народных дохристианских традиций. Это работает, нам нравится.
— Что ждет общество, в котором нет ничего святого?
— Его завоюют те, у кого есть что-то святое — они придут со своими ценностями.
— Это уже началось?
— Конечно. Восток активно наступает на запад, а Запад не может сдержать это наступление. Я не говорю в военном смысле — в ментальном. Европа распадается, Евросоюз распадается. В «Ежедневном журнале» есть блестящая статья Ладыниной на эту тему. Довоенная Европа действительно была Европой. В настоящий момент Европы нет — есть Евросоюз. В такой Европе активные, энергичные верующие, преданные, принципиальные люди приходят и покоряют тех, кто много философствует. Это циклические процессы, волновые явления. В настоящий момент такая фаза. Но это же не гибель Помпеи, когда извергается какой-нибудь вулкан. Это все спокойно, мягко, с некоторым удовольствием. В целом, никто ведь не переживает.
Поскольку я психолог, ключевым понятием для меня является мотив. У украинцев нет мотива вести себя иначе, чем сейчас. И мотив должен прийти изнутри. Точнее — из семьи, церкви, образования. Но семья у нас распалась, церковь отстранена от государства, даже образования нет — его заменила информация. Если у тебя есть компьютер, значит, ты образованный человек. В таком случае мозг не нуждается в переработке информации в знании. Он потребляет информацию и воспроизводит ее. Я повторюсь, что в этом нет ничего апокалипсического — мутации происходят со всеми живыми организмами. С обществами тоже.
— А в 1991 году у украинцев был мотив?
— Безусловно. Он был очень сильным — мотив мести. Я считаю, что это самая сильная среди человеческих эмоций, реально движущая историей. Это можно отнести к мести поколений. Я могу сказать это о себе, своих родителях. И таких было десятки тысяч людей — в сознании которых это находилось при жизни. Конечно, мы были счастливы, когда Союз распался — что акт мести частично завершился, мы получили от этого удовольствие и удовлетворение.
— Получается, что в настоящий момент Россия реализовывает свой мотив мести?
— Нет, это такая иллюзия. Российские политики являются очень меркантильными и практичными людьми. Украинцы ведутся на их идеологические басни, а их интересует прибыль. Для того чтобы у России возник мотив мести по отношению к Украине, необходимо ощущение ущемления или ущербности. К тому же от России откололось множество других стран. Возьмем хотя бы Прибалтику или Кавказ.
— Стало быть, оптимизм можно черпать, только глядя на молодежь?
— Оптимизм всегда только там, где молодежь. Процессы, изображенные мной, наблюдаю в среде политически зрелого поколения, не являющегося активным, пока ему это не нужно. В молодой среде всегда возникает отрицание культурных ценностей старших. Это очень конструктивный процесс. И для Украины это может быть положительно, потому что если молодежь будет отрицать известную упадническую тенденцию поведения старшего поколения, это было бы очень позитивно. Значит, они назло старшим будут создавать что-то действительно новое, светлое и яркое.
