Отдать судебную медицину на откуп лицам с деньгами,
зато без чести и совести — и решить проблему? А что: если в стране газ,
нефть, металл, водка, табак и прочее уже давно отданы на откуп проходимцам,
почему бы не продать и судебную медицину?
В один печальный день в районном городке Харьковской области
случилось несчастье — оставив троих детей, умер кормилец, чернобылец и
поэтому инвалид третьей группы, гипертоник и сердечник. Через три дня в
другой семье тоже произошла неприятность — был арестован за получение взятки
судебно-медицинский эксперт высшей категории с 20-летним стажем, муж, отец
троих детей и тоже сердечник, гипертоник и инсулинозависимый диабетик.
Эти два события, как уже понял проницательный читатель, связаны между собой
прочной житейской нитью.
Фабула действа печальна в своей простоте (оставим за скобками
мелкие разночтения в изложении ее разными сторонами): человек хотел накосить
сена, пошел в сарай за косой — упал и умер. Но когда родственники покойного
приехали в морг за справкой о смерти, то эксперт сказал, что погибший был
пьян и поэтому не получит ни причитающиеся чернобыльцам единоразовое пособие,
ни страховку, ни пенсию. Возражения родственников о том, что покойник не
пил, были отметены блестящей формулой: «А кто из нас эксперт — ты или я?»
Ответить было просто нечего. Но эксперт смилостивился. «Можно, конечно,
поменять формулировку, — сказал якобы он, — если привезете мне кабанчика
или на кабанчика». «А сколько это — на кабанчика?»— поинтересовались родственники,
и была названа сумма примерно соответствующая более понятным современным
украинцам 100 условным единицам. Эксперт, правда, говорит, что это родственники
уговаривали его не губить семью, но принципиального значения это не имеет.
Долго ли, коротко ли они договаривались, но на следующий
день родственник умершего, заряженный включенным диктофоном и нужной суммой
в национальной валюте с переписанными номерами купюр вошел в кабинет эксперта,
вручил ему деньги и получил другое свидетельство, где причиной смерти была
указана опухоль головного мозга. Помахивая новой справкой, родственник
вышел из кабинета, а туда ворвались добры молодцы, умеющие хорошо хватать
за руки и почему-то всегда их крутить. И, вероятно, боясь, чтобы эксперт
тут же на месте от них не откупился, надели на руки наручники...
Как известно, просто так ничего не делается и ничего не
бывает. И всем так же понятно, что и я преследую какую-то цель. Зачем пишу?
Зачем рассказываю? Да, есть цель — нет, не изменить систему — высказаться.
Быть услышанным. Или не быть.
Вот шахтеры собираются в октябре снова в Киев: будут бастовать,
отстаивая свои права, зарплату, льготы, каждодневный риск жизни, т. е.
доказывать власть предержащим «на пальцах» (которые сами того как бы не
понимают и требуют подробных объяснений) свою «нужность», свою необходимость.
Без этого оно, государство, не понимает. Без забастовок, крови, нервов,
зла — не признает нужность. Шахтер, бастуя, как бы говорит: «Я шахтер,
я нужен тебе, я добываю уголек, я еще и еще буду добывать его, полезу под
землю, в поту и на карачках, согласен вдыхать разреженный, насыщенный метаном
и угольной пылью воздух, каждый день, по много часов кряду, возможно, я
заболею и рано умру (так как существует целый букет всяческих шахтерских
болезней), возможно меня придавит породой, завалит, убьет... Но я согласен.
Согласен! Единственная моя просьба: платите мне мои честно заработанные
деньги».
Шахтеры бастуют, а вот я, судмедэксперт, «морговский работник»,
хочу только порассуждать, можно?
... Я вспоминаю июль, жару, труп в лесопосадке. На месте
происшествия в шевелящейся куче не сразу признаю человека. Пока я, надев
перчатки, ковыряюсь в горячей от червей груде тряпья, гнилого, осклизлого
черного мяса и диктую следователю свою часть работы, милиционеры, стоящие
неподалеку, по очереди, а иногда и хором, обливают припавшие пылью кусты
желудочным соком, так как содержимого желудков уже давно нет. Один из них,
капитан, почему-то запомнилось, садится в коляску мотоцикла и просит товарища:
«Гони!». Тот несется по грунтовке с предельной скоростью, а капитан рвет
навстречу ветру, обливая рвотными массами свое лицо, шею, затылок. Зато
вдыхает чистый воздух...
Этот же труп в морге. Холодильника нет. Зловоние. Духота.
Жирные трупные, фиолетово-синие и наглые, назойливые «морговские» мухи,
появляющиеся сразу же вместе с трупом, лезущие в рот, глаза, уши, иногда
за стекла очков, беснуются между стеклом и глазом, заставляют чуть ли не
срывать очки. Я сдерживаюсь — перчатки уже испачканы. Пока санитар раздевает
труп (если эту процедуру можно назвать раздеванием), черви, рассыпаясь,
расползаются по полу, и поэтому каждый наш шаг сопровождается характерным
хрустом — хрум-хрум, хрум-хрум... Смотрю, как санитар из какой-то банки
(воды тоже периодически-постоянно нет) поливает воду на лицо трупа, наполненные
шевелящимися червями глазницы, нос, зияющий рот — их нужно вымыть, чтобы
провести исследование, иначе как же установить: естественная смерть? Убийство?
Мухи облепили полностью все окна, от них стоит страшный
гул. Санитар разбрызгивает на окна, на труп, на пол и потолок флакон «Дихлофоса»
— меньше не помогает — шум стихает, но вместо него к трупному зловонию
— добавляется дихлофосная вонь, от которой мухи дохнут, а человеку, наверное,
полезно. Мы понимаем, что дихлофос не выветривается, нам, и никому более,
нужно «передышать» его.
Еще в лесу, на месте происшествия, я обнаружил в затылке
две дыры, похожие на пулевые отверстия. Поэтому у следователя — двадцать
четыре вопроса, а значит рыться надо долго, очень долго...
Нашел я ему две сплющенные свинцовые без оболочки пули...
Все. Моюсь в кочегарке больницы. Хорошо моюсь. На совесть.
Однако в автобусе люди, если есть место, рассредоточиваются от меня, если
же тесно, то отворачиваются. Максимально отворачиваются. И не смотрят в
глаза. Все это, конечно, эмоции, но как же без них? Почему мы должны их
отбрасывать? Мы же еще не совсем роботы.
Я прошу простить меня за то, что пишу, как есть. Я знаю,
что люди такое читать не любят. Еще в советские времена я написал в райком
бумагу по поводу отсутствия в морге холодильника и воды — нет, не минеральной,
а обыкновенной водопроводной для того, чтобы смывать со стола кровь, грязь
и мыть после трупного яда руки. Так партийные клерки возмущенно ответили
мне, что я «прибегаю к грубой форме описания», хотя ни к чему такому я
не прибегал, а просто описал все то, к чему я должен прикасаться, в чем
рыться, что мерить, резать, пилить, нюхать, вдыхать, т.е. просто работать.
Они написали тогда «нас всех тошнило, а некоторых рвало». А я думаю: нас
ведь не тошнит и не рвет, хоть мы, судебные медики, все работники моргов,
такие же люди, и не менее брезгливы, чем остальные. Просто мы не шахтеры,
мы не бастуем, хоть у нас и опаснее, и хуже. Я как-то во время вскрытия
нечаянно разрезал себе палец — он гнил больше месяца. Мы роемся в трупах,
а там СПИД, сифилис, вирусный гепатит, недавно появилась сибирская язва.
Многих моих коллег в последние годы просто выкосил туберкулез... Я то в
шахту еще пойду, если надо, а вот придет ли какой шахтер на мое место?
Я отвлекся. Мы говорили о взятке. Взятка — это плохо. Взятка
— аморально. Взятка — преступление. Или экономическое отчаяние. Я — против
взятки. Пока не брал, хоть предлагали и машины. А наше государство — против
ли оно? Не прослеживается ли за всеобщей бедностью часть сознательной политики,
направленной на растление общества? То есть против своего народа, против
своей нации.
Поясню. Вся страна завалена всяческими, по-видимому, очень
вкусными продуктами, одеждой, косметикой, машинами, вещами, не виданными
нами ранее, только в кино. А теперь — нате вам, вот оно, рядом, берите!
Велик соблазн. Особенно когда голодно и неуютно. Перед этим — семьдесят
лет подряд: «скромность в быту...», «богатый духовный мир...», «отвращение
к «вещизму», «меркантильности», на фоне сплошных «отдельных вырожденцев»,
берий, брежневых, адыловых...
И вот я спрашиваю себя: а имеет ли моральное и, не удивляйтесь,
юридическое право наше теперешнее общество, воспитавшее вместо задуманного
скопищем маразматиков «человека коммунистического будущего» физических
и моральных уродов, предъявить отдельному человеку обвинение в преступлении
вообще и получении взятки в частности? Может этот человек имеет большее
право предъявить обществу и государству обвинение в растлении себя, в нищете
своей, в рабстве души, за веру в обещания, за геноцид, за голодомор, за
лагеря, за оглупление неглупых, за семидесятилетнее вранье? За то, что
нам снова обещают, и мы снова ждем?
Я хожу по базару со своим восьмилетним сыном среди ломящихся
от импортных продуктов в красивых упаковках прилавков, среди красивой и
необходимой, к несчастью, одежды и обуви, ярких, бросающихся в глаза игрушек.
Хожу, ощупывая в кармане одолженные у друзей до зарплаты деньги на сапоги
сыну, и занят тем, что поминутно огрызаюсь на простые вопросы:
— Папа, а что это? Папа, а сколько стоит этот шоколад?
Папа, купи, пожалуйста...
— Куплю, когда будут деньги...
— Но у тебя же есть деньги, неужели их не хватит, чтобы
это купить... А когда ты получишь деньги?
Стоп. Думаю. Действительно, когда? Мне кажется, что я их
давно заработал. Просто мне их не заплатили. Первый нарком здравоохранения
когда-то сказал: «И назначить доктору зарплату в 300 рублей, остальное
ему принесут больные». (Брежнев в схожей ситуации с зарплатой продавцам
рассказывал, как он сам в молодости приворовывал...). В таком рассуждении
— не явном, не официальном, а как бы тихонечко всеми назначающими зарплату
подразумеваемом — и содержался советский, а теперь неизвестно какой власти
врач. Нравственное лицо нации. В прошлом.
Так почему же мы, судебные медики, должны ждать, что кто-нибудь
принесет нам кусок мяса, кто-то лукошко яиц, кто-то литр молока? Почему
семья этого чернобыльца должна платить разницу между тем, что дает государство,
и прожиточным минимумом? За что нас так унижают? И кто виновен в этом унижении?
Ведь у нас — унижен народ.
Во всем мире профессия судебно-медицинского эксперта, или
же полицейского врача, одна из самых высокооплачиваемых. У нас же из «судебки»
уходят. Некоторых уводят под конвоем. Написать, что всем, работающим в
моргах, нужно назначить достойную зарплату, определить льготы за вредные
условия труда, добавить отпуск, снизить возраст ухода на пенсию? А семьям
чернобыльцев платить деньги при любой причине смерти — вплоть до «отравления
космической пылью», а не только алкоголем. Они сами в Чернобыль не ехали,
а теперь каждый по своему решает свои «тупики», причина же одна.
Бессмысленно. Не дадут, не добавят. Призвать к забастовке?
И чтобы трупы через неделю начали складывать на улицах? Может понимание
проблемы дойдет до властей вместе с вонью?
Или нас подталкивают к простому — по жизни — решению: брать,
если дают. Не дают — подсказать. Если кому-то «светит червонец» за убийство,
он и без подсказки поймет. Как известно, перед судом народ всегда понятливее.
Отдать судебную медицину на откуп лицам с деньгами, зато без чести и совести
— и решить проблему? А что: если в стране газ, нефть, металл, водка, табак
и прочее уже давно отданы на откуп проходимцам, почему бы не продать и
судебную медицину? Внутренняя готовность у доведенных до нищеты медиков
уже есть. А народ потом по привычке за все широко расплатится.
Как известно, нет ничего более прочно сидящего в натуре,
чем дурные привычки...
Город Барвенково Харьковской области.
