Помню, как в юности (и в более поздние времена) меня удивляло замечание знающих людей:
— О, так ты из Лаврова, из «бандеровского» села?!
Не буду утверждать, что это было для меня открытием. Что-то слышала от старших на вечерницах в нашей хате или когда пасли где-то в лесу коров... Часто звучало имя одного из командиров краевой УПА — Анания Закоштуя. В середине 50-х мои родители из хутора, сожженного немцами, где вместо хаты была вырыта землянка, в которой еще я родилась, выбрались и поставили хату рядом с бывшим подворьем его родителей. И воду из «закоштуевского» колодца, которому лет сто, пьем до сих пор. Знала, что один мамин брат, Макар ( псевдоним «Казак»), погиб в бою с «советами» у села Красное, что на Ровенщине (сестры ездили на его могилу). А другой, Алеша, — не столько активный участник УПА, сколько симпатизирующий, — в 1949 умер с голода в «лагере», кажется, в Вологде. Было, что и мы, детвора, в лесной чаще уже в 60-е прошлого века попали на полуразрушенное укрытие... А в 70-х Лавров и весь тогдашний Советский Союз шокировало известие: у сестры на чердаке хаты 27 (!) лет скрывался бывший бандеровец Гриц Куля... Но это был едва ли не единственный односельчанин, который хотя и вынужденно, но открыто признал свою принадлежность к УПА. И замечание — «бандеровское» село — казалось если не надуманным, то преувеличенным. История в действительности свидетельствует, что Лавров не был какой-то «штаб-квартирой» УПА. Таких «бандеровских» сел на Волыни много. А вот почему национально сознательная молодежь массово пошла в подполье, в укрытия, не было кому и рассказать. Одни, как Ананий Закоштуй, пропали без вести, других убили если не враги, то свои. Помню, как мама на вопрос, действительно ли такой- то дядя (как говорят о нем) был в бандеровцах, могла сердито ответить:
— За овечек человеческих он воевал, а не за Украину! Награбил отар много...
А какие легенды рассказывали о редкой красоты женщине, которая при желании обогатиться служила и «красным», и «лесным»!
— Помнишь, Любуня, какая у нее была коса?! Как рубель! — восторженно вспоминала еще недавно мамина родственница.
Роскошную косу бандеровцы, убедившись в предательстве, обрезали (и все же не наказали женщину насмерть?!).
Немало лавровцев погибли в «лагерях», а те бывшие участники «бандерки», которые остались в живых, приумножали колхозное богатство и держали язык за зубами.
Живет тетя Степа в «колонии», которую в моем родном Лаврове называют Перепелки. «Колонии» — это хутора, из которых и состоит Лавров. Трудно и представить, что в 15 километрах от областного центра, на расстоянии, которое можно проехать на машине за 5—10 минут, сохранилась территориально-хозяйственная система, которую в царской России вводил известный реформатор Столыпин.
Перепелки — «колония» классическая. Длинная улочка из двух десятков хат среди чистого поля, на пригорках и в ложбинах, за кладбищем (на нем были, но не сохранились могилы казаков Богдана Хмельницкого), еще до недавнего времени окружена с обеих сторон высоченными старыми деревьями. Деревья помнили, как тетя еще девушкой была, но их уже срезали, опустело и несколько домов. Вот и Алешка, сын тети Степы, строит новый дом не на дедовском подворье, а в самом начале улицы, над дорогой.
Утром пошел дождь, и улицу так расквасило, что мы не рискнули добраться к хате Силаевых на машине. Скользя по чернозему между лужами, я вспомнила рассказы старожилов: в Первую мировую немецкие солдаты отправляли в фатерлянд посылки с плодородной лавровской землей... Родственники иначе могли бы им не поверить, что такая земля существует в природе!
Тете Степе Силаевой уже 81. На покрученных ногах едва ходит с палочкой. А глаза на удивление молодые. Поймала себя на мысли: а как бы мы, дети, воспринимали информацию о ее бандеровском прошлом, о том, что муж, школьный завхоз, веселый дядя Василий, также отсидел в «лагере» в Магадане?.. Тогда это была информация за семью печатями, а мы, воспитанные в советской пионерской организации, восприняли бы их чуть ли не «врагами народа». То есть так, как, к сожалению, воспринимают еще и до сих пор воинов УПА на востоке Украины...
В лагерь на Колыме тетя Степа попала 19-летней.
— Почему вы, такая юная, были опасной для власти?
— Потому что собирала хлеб и сало для бандеровцев... Просила, кто что имеет, ведь ребята сидели в укрытиях. И у нас укрытие было, — показывает на кровать, на которой ныне спит. — Под кроватью была крышка деревянная, от нее ход под землю, а укрытие на огороде...
— А зачем в «бандерку» пошли? (Ведь в Лаврове хватало и коммунистов...)
— Тогда вся молодежь пошла! Получилось так, что нам негде было деться: немцы — бьют, и советы — бьют. Украинцев преследовали и те и другие. Кое-кто скрывался у чехов в Баковцах. Когда найдут, говори, что чех, тогда ни немцы, ни советы не трогали. Позднее немцы начали говорить, что отдадут нам Украину, чтобы на их стороне с советами воевали. Собрали наших ребят, закрыли в фольварке. Но и среди них нашелся человек который сказал: «На самом деле вас всех хотят отправить в Германию на работу!» И однажды ночью все ребята ушли в лес, и началась та партизанка...
Перед Новым, 1944 годом, Степа похоронила 16-летнего брата Степана. Друг Сорока стоял на часах, когда его нашла вражеская пуля. А в начале весны к ней пришли трое ребят из леса, и попросили ее и еще одну девушку, которая тоже сотрудничала с УПА, провести их к своим в село Новостав.
— Мы дошли до новоставского моста, а его и нет, он взорван: одни шпалы и доски прибиты. Начали ребят просить, чтобы нас отпустили и дальше шли сами, потому что боялись упасть в речку. По дороге домой зашли к моей тете Евке в Пилганов (теперь село Проминь. — Авт .). И там меня увидел один парень. Он хотел ко мне ходить, но я его не любила. Увидел и сразу заявил! Сначала арестовали Степу Миколюкову, у нее тоже была фамилия Герасимчук. Разобрались, что не я, — выпустили. Потом взяли еще одну Степу Герасимчук, помнишь, на нее говорили «Беба»?.. И, наконец, меня...
Предатель не знал имени Степиной подруги. Поэтому она твердо стояла на своем: шла сама. Пришли ребята в «советской» форме, попросили отца завести их в Новостав. Сказали, что расстреляют, если не пойдет. Отца выручила, мол, дочь. Об укрытии же бандеровцев ничего не знает...
Ей, считает, не повезло, потому что попала в лапы пограничного энкавэде — слишком жестокого. Те чекисты, которые допрашивали лавровских людей впоследствии, были более милосердны. А ее за то, что ничего не признала и ничего и не доказали, осудили на 20 лет каторжных работ. Арестовали 18 апреля, а судили в августе.
— Из тюрьмы еще нас гоняли на жатву в Полонку. Здесь был какой-то совхоз, а поля не обработаны. С обеих сторон — глубокие канавы. Не раз думала: вот прыгну — только меня и видели! Но останавливала мысль о родных. Знала, что в случае побега с них спросят. Не знала только, что родной двор был стерт с лица земли, а отца, мачеху и трех сестер по мачехе еще на Петра вывезли в Караганду...
А Степе судился Магадан. О судьбе родных она не знала лет пять. Но был в конвое «добрый солдат» Саша Шевченко, у которого энкавэде также арестовало сестру. Степа написала письмо знакомым в Лавров, а ответ они послали на его адрес.
В бухте Находка она с тысячами таких же страждущих возила тачками камни: делали пристань в море. Добывала золото в шахте. Валила лес при 50-градусном морозе и таких заносах, что дерево, как упадет, не могли найти. Потом на строительстве таскала пилу...
— Такой худой, как сейчас, всегда была. А где и сила во мне бралась?.. Помню, незадолго перед смертью Сталина, в реке Эльген откуда-то набралось столько черных уховерток, что повара воду через марлю цедили... А как умер, через три дня они и исчезли. Что это был за знак, до сих пор не знаю.
Из «лагеря» Степа вышла 30-летней. Вся молодость прошла на магаданском «курорте».
— Не пугала вас неизвестность? Ведь не знали, что придется отсидеть не 20 лет, а только 12?
— 11 лет, 8 месяцев и 10 дней, — уточняет. — В молодости все по-другому. Мороз 50 градусов, а мы сверху на машине едем километров с 15, до вечера валим деревья, а они такие, что неба не видно! И норма была — по 7 кубометров в день. Если не поставишь их, дадут не 800 граммов хлеба, а 300. Спали на необтесанных горбуляках. Уже когда Сталин умер, и нас расконвоировали, то выдали постель. И скажи: ребят же не было, лагерь женский, а ложишься спать — складочки на юбке водой намочишь, и под себя. Гимнастерку белым рубчиком подошьешь...
— А откуда у вас в лагере взялись украинские национальные костюмы? — разглядываю фотографии магаданского периода.
— Передники пошили с рушников, — смеется тетя Степа. — Ленты с бумаги вырезали, а цветы для венка на лугу нарвали. Блузки же вышитые, правда, были. Когда расконвоировали, стало больше свободы. Поэтому, какие уставшие бы не пришли, а садимся и вышиваем. Девушкам из Закарпатья бисер присылали, после смерти Сталина было можно. А теперь и из хаты выходить не хочется! — с грустью говорит тетя Степа.
После того, как в 1955-м выпустили из лагеря, она еще три года отработала на магаданской земле. Домой хотела вернуться не ободранной каторжанкой, а достойно. Уже была замужем. Муж, Василий Силаев, воевал в «красной» партизанке. Был арестован немцами, но сумел бежать. Когда же, рискуя жизнью, добрался к своим, чекисты назвали его... предателем и запроторили на Колыму. Правда отсидел меньше, чем жена, только 8 лет. Хотя что в этой ситуации «только»?.. Когда не знал, каким будет даже следующий, завтрашний день...
Могли жить в Киеве, где была семья мужа. Но тянуло в Лавров. Почему-то и дети в свободной неволе, каким была работа на Колыме, не рождались, а пришли на свет в Лаврове! Родное подворье энкавэдисты сравняли с землей, остались один колодец и старый сад. Иногда выручал куском сала или килограммом сахара отец девушки, которая в тот несчастный весенний день вместе с Степой вела бандеровцев в Новостав.
— Говорил людям: она приехала из лагеря такая несчастная, бедная... Я ей сахара, сала дал... А мне так обидно! Думаю, и твоя дочь была бы там, где я, и ты там, где мой отец! Но я все выдержала на допросах. И били же меня, спина черная была! Не продала вас, а ты упрекаешь сахаром...
Имея 65 (!) лет трудового стажа, потому что магаданские годы зачислили ей один за три, бывшая подпольщица УПА («Гордая»), имеет такую же пенсию, как и те, кто не боролся за независимую Украину, а ждал ее за печью.
