Иду по своей сельской улице — и любуюсь босоножками, которые, знай, все покрываются глупой пылищей. А я вытираю и вытираю ремешки, чуть не плача. Не тогда ли у маленькой деревенщины сверкнула затаенная мечта о городском асфальте, чистом, ровном, по которому можно пройти, не запачкав обувь даже в дождь? А ближайший город — настоящий город, столица! — Киев, и от одного названия у ребенка кружится голова. А все дети киевские — вот ведь счастливчики: у них и дворцы пионеров, и площадки для игр, одним словом, рай земной. Поэтому с таким нетерпением ожидали мы с младшим братом, когда же то лето придет, и родители — ведь обещали! — устроят нам однодневную поездку в столицу...
Впервые самостоятельно в Киеве — лет в шестнадцать. Страх и испуг. Сплошная дезориентация. Море людей — и никому нет до тебя дела. Кажется, все делаю не так: не так хожу, не так реагирую, не так говорю. А сколько страху — в транспорте ехать. Качает тебя, бросает в разные стороны, а дотянуться до поручней не всегда можно.
В троллейбусе в четыре уха слушаю, когда объявят нужную остановку. А чем напряженнее слушаешь, тем хуже слышишь. За окном — темнота, чужая, враждебная. Мне же еще добраться на ночевку к знакомым — а вдруг проеду остановку?! Заблужусь? Пропаду! Чувствую себя маленькой, беззащитной — а вокруг Киев, и такой неприветливый... Протискиваюсь к выходу в переполненном троллейбусе, задеваю всех сумкой, на меня оглядываются, шикают. Я, словно птенец, выпавший из гнезда, в большом лесу людей. Зачем мне нужен этот Киев? Сидела бы себе дома, в своему пгт (поселок городского типа), никуда не рыпалась...
... Интересно, почувствую ли я то же самое где-нибудь в Токио или Нью-Йорке?
Я приехала в Киев на учебу. Осторожно нащупывала свой путь, присматривалась к людям (как мама учила), все наблюдала. Не припоминаю, чтобы всерьез задумывалась о каком-то самоутверждении. Просто нужно было жить, учиться. А учиться — очень хотелось. Ибо же здесь, в Киеве, — какие библиотеки, какая роскошь! Можно дорваться к таким книгам — даже руки дрожат. Я заказывала пожелтевшие дореволюционные томики русских символистов, по журналам выискивала наших Плужника и Свидзинского. А Томас Манн, а дневники Толстого, а... Голова шла кругом. Сидела в читалке до звезд и голодная, но счастливая ехала ночевать в общежитие или нанятый угол. Впрочем, углов было значительно больше: таким образом я весь центр тогда «обжила»! Самое странное то, что, долго не имея собственного жилья, всегда чувствовала себя в Киеве как у себя дома.
Здесь, в большом городе, я — анонимная, никому не известная. Я растворяюсь в массе, я — невидимая, и от этого — особое ощущение свободы и выбора. И кому какое дело — белые или застиранные мои простыни, побелила ли я потолок в квартире и что на ужин у моей семьи? «Что люди скажут?» — это вечный сельский страх. Не дай Бог, у соседей огород вскопан, а у нас еще и кот не валялся: конец света. «Как у людей» — недоверие к себе самому, опора на внешнее, вне себя — это не для меня. В конце концов, миф о современном моральном превосходстве украинского села над городом — таки миф. Может, во времена «Кайдашевой семьи» все было иначе... Я знаю: мой тихий индивидуализм — чужд и непостижим в селе. Там — упадут тебе на голову гости: «Вот шли, да и подумали, почему бы не...» По-моему, это неуважение ко времени другого человека, который должен хлопотать возле этих несвоевременных гостей. В теперешнем селе тебя обсчитают как «старую знакомую», глядя в глаза — краснею я, а им не стыдно. Всегда казалось, что «искать правду» у «чужих» легче, нежели у «своих». Говоря в общем, жизнь в селе намного труднее, нежели в городе. Там меньше шансов на выбор и свободу воли. Выравнивание уровней жизни в городе и селе — огромная наша проблема. Кажется, таких, как у восточных славян, перепадов качества жизни в городах и селах нет нигде в мире. Не забыть, как в «счастливые застойные годы» выискивала по столичным гастрономам колбасу, масло и вместе с «киевским хлебом» везла родителям на гостинец. А «социализм с нечеловеческим лицом» сделал все, чтобы сельский человек стеснялся своего происхождения, вечно испытывал чувство вины. И первое, что делает деревенщина, попав жить в город, — пытается как можно быстрее «откреститься» от своего «второсортного» происхождения, от того, что она «кугут». Бегом нацепить на себя «городские» шмотки (особенно это было очевидным в 70-80-е) и... заговорить на языке города (не галицкого, конечно), а якобы русском, ибо ведь — «какось лекше»...
Проблема самоидентификации украинцев — страшная, неужели это наша «вечная» проблема? Люди нам удивляются и пальцами показывают. Чешка-украинистка говорит: «Не хотят в Чехии украинский язык учить: зачем, мол, когда сами украинцы на нем не разговаривают». Ответить себе на вопросы «кто я?», «откуда?», «зачем?» — определиться в этой жизни, собраться с мыслями.
Стоп! Я, кажется, морализирую. Но, в конце концов, сейчас хотелось бы выговориться о том, как тяжело бывает в многолюдном городе. Куда не сунешься — лес людей. Агрессивных, остервенелых, раздраженных — и под землей, и на земле. Хорошо мне быть анонимной в толпе, но нехорошо всю жизнь в толпе находиться. Это ведь здесь — хамство на каждом шагу, швыряние мусора просто под ноги: не у себя же дома, не в собственном дворе, не на огороде своем! Люди постоянно сталкиваются лбами: может, никто и не знает, что у нас — правостороннее движение? Что сначала выходят из вагона метро (магазина, почты и тому подобное), а потом заходят. Что заходят в двери с надписью «вход», а выходят — где надпись «выход». Этак проедешь на работу и с работы — и больше ничего не хочешь: голова раскалывается, усталость такая, словно цепом молотил. Жалею сельских людей, оказавшихся в городе: видели, какие они сникшие, потрясенные?
Голубка, так не хочешь ли ты назад, в село? К землице, к природе, где транспорта и толпы нет? Как говорила одна: «Не хочу я вашего Киева и даром. Живете в клетках. А я себе утром хоть в ночной рубашке выйду во двор, а вокруг кусты и деревья — как в раю». Каждому — свое. Главное — чтобы выбор был сознательным. Чтобы не мучиться всю жизнь «не в своей тарелке». В селе я полностью размягчаюсь — я просто одна из тех деревьев, травинка на лугу, «лилия полевая», не обязанная заботиться ни о дне сегодняшнем, ни о завтрашнем. Где же там для меня побуждение к труду, к самоутверждению перед самой собой? В городе, может, эта плотность, иногда даже удушливость пространства, трение о разношерстную толпу подвигает меня к работе, к сопротивлению энтропии? Но ведь — как тяжело бывает...
... А по поводу стойкости в шатком киевском транспорте — это дело наживное. Уж давно держусь «в подвижном составе» как тот моряк бывалый на палубе.
... Вот стою перед темным стеклом дверей вагончика метро — в очередных белых босоножках, присыпанных киевской пылищей. Обе руки заняты котомками, на шее болтается «дамская сумочка». И усмехаюсь и подмигиваю своему отражению.
