Наша беседа с Валентиной Максимовной Чорновил началась с воспоминания о родительском доме в Вильховце на Звенигородщине. Там теперь Музей Вячеслава Чорновила. Увидев свое родовое «гнездо» на фотографии, которую мы принесли в подарок, Валентина Максимовна аж засветилась: «Как красиво. Еще и в рамочке...».
А разговаривали мы в доме на улице О. Гончара в Киеве, где находится Народный Рух Украины и где открыт кабинет-музей Вячеслава Чорновила. Каждый, кто приходит сюда, должен быть готов к странному парадоксу: несколько месяцев назад на фасаде этого дома установили мемориальную доску в честь... Петра Столыпина, который исповедовал шовинистический принцип «Россия — для русских», ожесточенно боролся с «инородцами», а «малороссов» просто презирал. Здесь он умер вскоре после выстрела Дмитрия Богрова. Теперь — «ожил»...
Впрочем, о Столыпине мы с Валентиной Максимовной не вспоминали.
— Валентина Максимовна, ваше детство прошло в этом доме в Вильховце?
— Да, мое прошло здесь. А Вячеслав приехал в Вильховец после пятого класса.
— Он был старше вас на...
— ... на десять лет. Только дом в Вильховце — это уже копия нашего. Потому что настоящий, родной не выдержал и его отстроили заново, когда создавался музей.
— А как семья попала в Вильховец?
— Вячеслав родился в Ерках, это тоже была Звенигородщина (теперь — Катеринопольский район). Там отец и мать жили перед войной. Отец наш — из Юрковки, на землях которой в 1950-х годах был построен шахтерский городок Ватутино. Теперь он переживает не лучшие времена, ведь брикета уже нет... Но родители вынуждены были ездить с места на место, поскольку в 1937-м — именно тогда, когда родился Вячеслав, репрессировали родного брата нашего отца, и директора школ не очень хотели иметь дело с семьей репрессированного.
— Ваши родители учителя?
— Да. Отец преподавал литературу, а мама была учительницей начальных классов. Историк Вадим Мыцик из Тального не так давно говорил мне, что нашел в Библиотеке им. Вернадского статью в газете «Соціалістична нива» за 1937 год, в которой отца называют «врагом народа». Не знаю как, но он оказался в Ерках, где и родился Вячеслав. На войну отца не взяли, потому что у него были больные легкие. Его комиссовали. А в начале войны семья переехала в Вильховец.
— А ваш дядя, которого репрессировали, тоже был педагогом?
— Петр Иосифович Чорновил работал не то инспектором, не то заведующим отделом народного образования Уманского района. Жил в Тальном на территории 1-й школы в учительском доме. Старшие учителя в городке его помнили. О нем говорили как об умном человеке. Он был коммунистом, единственным в нашей семье. Отец же не вступал в партию, он быстро понял, что это такое. Да и не заставляли, зная, кто его брат. Уже в конце жизни отца назначили директором вечерней школы, чтобы «убрать» из обычной. Сказали: не перейдешь — уволим. Это все из-за Вячеслава, который тогда уже был арестован. В конце концов, его попросили пойти на пенсию по выслуге лет. Преследовали его всю жизнь — сначала за брата, потом за сына.
— А по какой статье осудили дядю?
— Не знаю. По-видимому, то было дело СВУ. Так, по крайней мере, говорил Слава. Может, что-то удалось выяснить его детям. Но связи с ними у меня нет. Жена моего двоюродного брата живет в Тальянках, недалеко от Умани, но все никак не выберусь туда.
Когда дядю арестовали, то всех арестованных отправили в Шполу, где была пересылочная тюрьма. Тете Мотре, его родной сестре, удалось однажды передать ему передачу. За сулею водки — и тогда, оказывается, такое случалось! Дядя передал ей кусочек ткани, на котором его кровью было написано: «Какая теперь власть?».
— Нам в Вильховце говорили, что Вячеслав был блестящим учеником.
— Я была только первоклассницей, когда он заканчивал школу. Из рассказов родителей и одноклассников Славы знаю, что учился он хорошо. Это видно и из писем Вячеслава к сыну Тарасу, где он вспоминает и свою школьную жизнь. Брат был очень аккуратным. На стене в его комнатке висело расписание: что и когда нужно сделать. Там он готовил уроки, там, на топчане, и спал. Все он хотел знать, по всем предметам имел отличные оценки. Был очень самодисциплинированным — это выработалось с детства.
— Влияла домашняя атмосфера?
— Нас не воспитывали как-то специально. Так было заведено в сельских семьях, в том числе и у сельской интеллигенции. Родители работали с утра до ночи. Отец был очень добросовестным. Мама же, кроме того, что работала в младших классах, вела домашнее хозяйство, потому что иначе не проживешь в селе. Была у нас и корова Машка, которую я пасла, когда ходила в первый класс, были и поросята, и гуси, и куры... И за всем этим надо было смотреть, и все это ложилось на плечи мамы. Отец мог нарубить дров, правда, разве что ночью, потому что поздно приходил с работы. Рубила и мама. Шла к берегу и там рубила, чтобы не разбудить детей, которые в доме спят. Мама была замучена работой, все время бежала куда-то. Я не помню, чтобы она когда-то садилась с нами за стол. Утром подала всем кушать, а сама — ела или не ела — бежала на работу за два километра.
— Что у брата было от отца, а что от матери?
— Мама была у нас очень добрая, мягкая, спокойная. Отец тоже был хорошим человеком, в отношении к детям особенно. Но все же более суровый, чем мама. Ответственный, четкий. Это, очевидно, то, что передалось Вячеславу. Отец был очень начитанным. Выписывал много литературных журналов — «Жовтень», «Вітчизна», «Всесвіт», «Дніпро»... У нас была большая библиотека. Была библиотека и до войны. Мне рассказывали, что книги во время войны пришлось закопать. Они, в конечном итоге, пропали, так как никакого целлофана не было.
Однажды произошел такой случай. В нашу хату зашел немец, а Слава как раз читал «Войну и мир» Толстого (дед научил его читать еще в четыре года!). Немец пролистал книгу — а там где-то был портрет Сталина. Все застыли. Думали, что расстреляет. Но солдат погладил Славу по голове, дал шоколадку, сказал что-то о двух своих «киндерах», да и все. После этого книги закопали. Испугались. Ведь через Вильховец проходил фронт, та самая Корсунь-Шевченковская битва зацепила и нас.
— Вячеслав Чорновил, очевидно, мог стать профессором-литературоведом, мог сделать партийную карьеру, но он стал диссидентом. Когда у него начался крен в сторону «инакомыслия»?
— Над исследованием творчества Вячеслава Чорновола очень тщательно работает молодой историк Василий Деревинский. Он также выясняет этот вопрос. Думаю, что ответ на него есть и в этих томах, которые я готовлю к изданию (речь идет о 10-томнике Вячеслава Чорновола, который издает «Смолоскип»; вышло 8 томов. — В.П., Я.П.). Вячеслав и сам не раз отвечал на вопрос об истории своего диссидентства. Он говорил, что был комсомольцем, даже комсомольским лидером, ведь где же еще можно было проявить свою активность. Действительно, он был активным человеком, всегда что-то организовывал.
Когда у него начался, как вы говорите, крен в сторону диссидентства? Не дома. О репрессированном дяде мы, конечно, знали, хотя родители об этом старались и не говорить. А в той литературе, которая у нас была, много правды не вычитаешь. Отец не хотел, чтобы дети страдали как он. Он хорошо понимал ту систему. Только в 1960-е годы стал много рассказывать. Говорила я: записывай воспоминания. Покупала ему толстые тетради, но он так ничего и не записал. Болел уже, лежал... Но много интересного рассказывал о 20—30-х годах...
Так что из школы и семьи Вячеслав Чорновил вышел комсомольцем. Но уже на первом курсе в Киевском университете у него начал происходить излом. Когда он, парень из Центральной Украины, приехал в Киев, везде слышал только русский язык. А это же украинская столица! Случалось, услышав украинский язык, его спрашивали: «А ты не из Западной ли Украины?»
Поэтому все начиналось с национальной обиды, обостренного чувства справедливости. Он быстро понял, что вокруг много неправды, что действительность и лозунги — далеко не одно и то же.
Его преследовали за то, что он организовывал молодежь. В 1960-е годы я и сама принимала участие в колядницких ватагах, в вечерах шестидесятников, общалась с Аллой Горской, Иваном Светличным. То была среда Чорновола. Единомышленники искали друг друга.
— Когда брата арестовали, вы, по-видимому, по-особенному почувствовали, что значило для вас быть сестрой Чорновола?
— Когда я училась в университете, у меня еще не начались проблемы. Василий Васильевич Яременко, наш преподаватель, говорил мне: тот, кто за тобой следил, по-видимому, симпатизировал тебе, так как тебя не выбросили из университета. Конечно, «органы» знали, что я езжу к брату на свидания. Я действительно отпрашивалась у старосты, чтобы она не отмечала, и ехала. Такое не проходило бесследно. Вспоминаю государственный экзамен по научному коммунизму. Отвечала я хорошо. Майя Анищенко, моя знакомая с кафедры истории, рассказывала, что преподаватель говорил ей: «Чорновил отвечала на «пятерку», но указание было поставить ей «двойку». В конечном итоге мы поставили ей «четверку».
— После университета вы получили направление?
— Получила. Если бы у меня была прописка хотя бы в Киевской области, то я могла бы устроиться где-то в Киеве, потому что учителей украинского языка тогда не хватало, никто не хотел идти в те русскоязычные школы... Николай Плахотнюк предложил мне выйти замуж, чтобы была прописка, но я тогда еще витала в облаках. Поэтому меня направили в Житомирскую область, и я вернулась оттуда со слезами. Вячеслав после первого заключения как раз был дома, на свободе. Ругал меня: я в твоем возрасте был самостоятельным, чего ты плачешь, это же не трагедия... Повез меня сначала в Житомирскую область, но мы туда не доехали, потому что было страшное болото, ни пройти, ни проехать. Тогда Слава забрал меня во Львов. Устроилась я в Лавочном Сколовского района на место учительницы, которая была в декрете. А затем среди года она вышла, и я опять осталась без работы... Семья жены Вячеслава — Елены Антонив — устроила меня на Тернопольщине. Но мне все же хотелось быть ближе к «неоновым огням»... Я рассчиталась, приехала в Киев, и знакомые помогли онайти работу в Броварском районе, в школе.
— А когда у вас начались неприятности?
— В 1970-х годах. Следили за мной все время, но на беседы не вызывали. Отслеживали, с кем я общаюсь. А в 1972 г., когда во второй раз арестовали Вячеслава, меня начали вызывать на допросы... Только теперь, когда я в архивах СБУ изучала дело Вячеслава 1972 года, увидела, что на меня было заведено дело по 62-й статье.
— Это же 7+5!
— Да. Но я об этом не знала. В августе 1972 года нас с Атеной Пашко задержали на три дня. С кагэбистами я разговаривала очень остро. Была девчонкой и не осознавала, что может со мной случиться. Думала: брата арестовали — и мне понятно за что. Он уже тогда написал «Лихо з розуму», издавал «Український вісник». Временами, как сам говорил, бил их же молотом по их глупым головам: цитировал Ленина, Маркса... А я что? Просто его сестра.
— Могли инкриминировать распространение «антисоветской» литературы...
— Но я на допросах говорила, что ничего такого не делала. Все отбрасывала. То Анна Коцурова (девушка из Словакии, через которую передавали за границу материалы от диссидентов), все рассказывала, когда ее арестовали. Даже то, о чем ее не спрашивали. Анна — с Пряшевщины, она изучала здесь украинский язык. Училась на курс позже меня. Как оказался, она была потом завербована «органами». А может, и раньше, кто скажет теперь...
А я все отрицала. Иначе не могла, потому что всегда пыталась подражать брату. Он для меня был образцом. Свою первую судимость он получил за «клевету на советскую власть». Ему тогда дали три года, по статье 1871, однако Слава отсидел только полтора года, поскольку эта статья попала под амнистию к 50-летию октябрьской революции.
Я же видела, как он держался! Поэтому я даже мысли не допускала, чтобы что-то там рассказывать кагэбистам. Хотя немало и знала. Знала, например, где прятали печатную машинку, на которой печатался «Український вісник».
Так вот: я сидела в камере три дня и три ночи. На допросах говорила: «Ничего не слышала и ничего не знаю». Был момент, когда Чорновила шантажировали. Когда его вели по коридору изолятора, из другой камеры вывели в этот момент Атену. Так они хотели повлиять на него. Чорновил после этого в знак протеста объявил голодовку. А когда узнал, что и я задержана, то объявил уже сухую голодовку. И нас выпустили. Не хотели лишнего шума на Западе.
— Следовательно, второй арест Чорновила — это 1972 год...
— Дело в том, что в 1965 г. арестовали многих людей, которые распространяли самиздат. А уже в 1972 г. взялись за «тех, кто писал», а не за «тех, кто читал».
С Вячеславом кагэбистам было непросто, ведь он был очень осторожен. Во время обыска у него, по сути, ничего не нашли. Нашли немного стихотворений Ирины Сеник, Ирины Калинец, еще что-то... Потом «литературоведы» в гражданском придумывали: Одиссей в каком-то стихотворении — это Чорновил, который ищет свою Украину... Обеих Ирин судили за стихи. А у Чорновила не нашли ничего из того, что искали. А искали материалы «Українського вісника». «Органы» догадывались, что именно он — редактор.
— У Василя Стуса есть слова о «маленькой щопте»: мол, нас совсем мало... Действительно, диссидентов — горсточка, а против них — громадная государственная репрессивная машина. Что поддерживало их?
— Очевидно, понимание того, что нужно не только думать и говорить, но и действовать. Кто-то должен был взять на свои плечи эту тяжелую ношу — сопротивление тоталитарной системе. Так всегда происходит в обществах: когда люди доведены до края, тогда появляется и «щопта», которая определяет направление из безвыходного положения. Репрессивная машина имела острые шипы, кто-то и не выдерживал. Но тех отважных не сломили ни увольнение с работы, ни тюрьмы, ни ссылки. Потому что они имели четкую цель. Я уже где-то говорила, что не совсем соглашаюсь со словами В. Стуса, которые достаточно часто цитируются, о «маленькой щопте», так как за этими людьми шло уже множество других. Возьмите и хоры «Жайворонок» и «Гомін», и возобновленные колядки и щедривки еще в 60-х годах... Это же было не просто пение, а путешествия по Украине. Слово украинское, песня украинская собирали, сплачивали людей и заставляли их думать.
— Как Чорновил воспринял в декабре 1991-го тот факт, что он не стал президентом Украины?
— Спокойно. Он же был политиком, поэтому пытался из любого факта добывать позитив. Говорил, что за него проголосовал каждый четвертый. И отмечал: главное не то, что Чорновил не стал президентом, а то, что Украина получила независимость и народ это подтвердил на референдуме, а это значило, что недаром потрачено столько сил на борьбу.
Безусловно, он говорил и о не совсем честных выборах. Но разве тогда можно было что-то досказать?
Хотя, по-видимому, больше, чем недавний идеолог КПУ Леонид Кравчук, получить победу помешали сами же «демократы», которые выдвинули от демократических сил еще нескольких кандидатов. Об этом Вячеслав говорил неоднократно с сожалением.
— Вы теперь издаете в «Смолоскипі» 10-томник Вячеслава Чорновила. Вышло уже 8 томов в 9 книгах. Наверное, работа над каждым томом как-то корректирует первичный замысел?
— Архив Чорновила богатейший, он все хранил. Хочется, чтобы в десятитомнике были не только его труды, но и документы времени. Мы уже издали его литературоведческие исследования, работы «Правосуддя чи рецидиви терору?» и «Лихо з розуму», журнал «Український вісник» — кстати, все выпуски, содержащие не только труды самого Чорновила, но и другие материалы, собраны и отредактированы им в опасные времена. Потому что понимали, как вы говорите, что это документы времени, которые нескоро появятся отдельным изданием. Опубликованы также заявления, обращения, материалы дела 1972 года. Представлен и более поздний период — статьи, интервью, документы Чорновила как председателя Львовского облсовета, народного депутата трех созывов, главы Народного Руха.
Безусловно, издание в процессе подготовки требует коррекции. Например, письма не поместились в одном томе — пришлось издавать его в двух книгах. Пока неизвестно, поместятся ли материалы в запланированные 9-й и 10-й тома. Поэтому прорабатываю теперь сразу все материалы, которые остались.
А еще нужно было бы собрать вместе воспоминания о Вячеславе Чорновиле и издать отдельной книгой. Но это уже после выхода десятитомника...
Вообще мечтаю о большом государственном музее Вячеслава Чорновила (пока есть кабинет-музей), где можно было бы осветить историю борьбы за независимость Украины второй половины ХХ века. Материалов в архиве Вячеслава Максимовича для этого очень много. Часть из них представлена теперь на выставке в Музее шестидесятничества, посвященной 75-летию Чорновила.
— Спасибо за беседу.
