(Продолжение. Начало см. в пятничных номерах за 18 и 25 мая)
БИЛЬЯРД С МАЯКОВСКИМ
Образовалось два полюса искусства (рапповцы, как полные кретины, не в счет): Булгаков, Станиславский с одной стороны, Маяковский и Мейерхольд с другой. Булгаков любил ходить в клуб литераторов «Кружок» и играть в бильярд. Там же нравилось бывать и Маяковскому. Иногда они играли за одним столом. В такие моменты обычно набивалось много публики. Все ждали скандала. Но противники уважали друг друга. И обменивались репликами в духе: «Разбогатеете окончательно на своих тетях Манях и дядях Ванях, выстроите загородный дом и огромный собственный бильярд — непременно навещу и потренирую», — подначивал Маяковский. — «Благодарствую. Какой уж там дом». — «А почему бы?» — «О, Владимир Владимирович, но и вам «клопомор» (пьеса Маяковского 1928 года называлась «Клоп») не поможет. Загородный дом с собственный бильярдом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин». — «Абсолютно согласен».
Зрители, ожидавшие бурных схваток, расходились разочарованными. А пролетарских рапповцев Булгаков дополнительно раздражал кроме отлично сшитого костюма еще и «аристократическим» моноклем в глазу.
Маяковский нападал в прессе на «Турбиных», но был резко против запретов: «Чего добьетесь запрещением? Что эта литература будет разноситься по углам и читаться с таким удовольствием, как я двести раз читал в переписанном виде стихотворения Есенина». Но Маяковский не преминул в стихотворении «Буржуй-нуво» (1928) тяпнуть Булгакова. Некий новый буржуй (современный «новый русский»?) делал вот что — «на ложу в окно театральных касс тыкая ногтем лаковым, он дает социальный заказ на «Дни Турбиных» Булгакова». Однако феноменальный успех спектакля нарастал! Однажды публика вызывала артистов на бис 21 раз.
ГОСТИ ИЗ ОГПУ
Его книги все не выходили. Кроме парижского издания «Белой гвардии» и берлинского сборничка «Дьяволиада» — ничего. Рукопись «Собачьего сердца» не только внимательно прочитали, но и доложили о ней «куда следует». 7 мая 1926- го года в квартиру Булгаковых пожаловали с обыском два сотрудника ОГПУ. Понятым был арендатор дома. «Кто там?» — спросила Любовь Евгеньевна. — «Это я, — неестественно бодрым голосом отозвался арендатор, — гостей к вам привел».
Особисты забрали рукопись «Собачьего сердца», дневниковые записи, и стихотворение «Послание евангелисту Демьяну» (Бедному). (Через два года по настоянию Горького рукопись «Собачьего сердца» была возвращена автору. И только через три с половиной — дневники. Так как эти записи носили личный характер и по мнению Булгакова были «осквернены» полицейскими руками — он сжег тетради. Но в ОГПУ, разумеется, аккуратненько сняли копии. Через десятилетия дневник был извлечен из архива КГБ и опубликован.) На «Послании» стоит остановиться подробнее.
В мае 1925-го года в «Правде» Демьян Бедный опубликовал поэму из 37 глав под названием «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна». В развязной манере Бедный представлял Христа как пьяницу, развратника и т.п. Этот пасквиль оскорбил не только верующих людей, но и просто грамотных граждан. В ответ неким сотрудником «Крестьянской газеты» Николаем Горбачевым было написано «Послание...». За которое в последствии его благополучно сослали в Нарым.
Там было такое четверостишье:
Но ты свершил двойной тяжелый грех.
Своим дешевым, балаганным вздором,
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И малый свой талант покрыл большим позором.
И в прессе, и в обществе разгорались богоборческие споры. Булгаков спроецировал их в первой главе «Мастера и Маргариты». Автор подобной поэмы там — Иван Бездомный. А оппонентом атеистам выступил... дьявол. В который раз проявилась парадоксальность сатирического взгляда Булгакова.
СТАЛИН
Булгаков пишет еще две комедийные пьесы — «Багровый остров» в 1928 году для театра Таирова и «Зойкина квартира» для театра Вахтангова.
2 февраля 1929 года стало известно о письме Сталина «Ответ Билль-Белоцерковскому» (Билль-Белоцерковский — драматург-завистник, накатавший Сталину письмо, где он возмущался тем, как можно пускать на советскую сцену белогвардейские булгаковские спектакли?), в котором анализировались пьесы «Бег», «Багровый Остров» и «Дни Турбиных».
Сталин вообще стал пристально следить за писателем. Он был ознакомлен с дневниками Булгакова, которые изъяли ОГПУ-шники.
Абсолютно отрицательную оценку Сталин дал «Багровому Острову», назвав его «макулатурой». Он просто ничего не понял в нем. (Сталину не нравились всякие там «дикарские» прозвища Кири-Куки, Сизи- Бузи, Рики-Тики. Он терпеть не мог неясности.) Если бы понял — не стал бы давать «ценных указаний» относительно переделки «Бега».
«Остров», помимо прочего, был блестящей пародией на требования советской цензуры по поводу переделок к «Дням Турбиным». Надо дать перековку одного из белых офицеров в красного командира — полководец Тхонго переходит на сторону восставших туземцев. Требуются представители народа хотя бы в виде денщиков — появление горничной Бетси, которая выгоняет из дома леди Гленарван. Рекомендуется закончить пьесу революционной песней, — пожалуйста, — в финале спектакля звучит хор с оркестром, исполняющий: «Да живет Багровый остров, самый славный средь всех стран». Даже пародийное противопоставление названий: «Белая гвардия» — «Багровый остров».
О «Днях Турбиных» Сталин отозвался благосклоннее, углядев там даже «демонстрацию всесокрушающей силы большевизма». Главная же вина «Бега» состояла в следующем: «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, — стало быть, попытка полуоправдать белогвардейское дело... Я бы не имел ничего против «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми еще один или два сна... чтобы зритель мог понять, что все эти по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты, оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому что они сидели на шее народа (не смотря на свою «честность»), что большевики изгоняя вон этих «честных»сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно».
После этого «ответа» Сталина все идеологические псы были спущены с поводка. Лаять и кусать разрешили.
Булгаков поначалу держался спокойно. На брань не отвечал, как раньше. Да и какое бы советское издание позволило бы ему эту роскошь? Но собирал в папку и даже регистрировал своих обидчиков. В тетрадях у него накопилось за всю жизнь 298 отрицательных рецензий.
ПОЛНЫЙ ЗАПРЕТ
К середине 1929-го года из репертуаров театров исчезли все булгаковские пьесы: «Багровый остров», «Зойкина квартира» и, наконец, «Дни Турбиных».
Распухал альбом вырезок с безобразными отзывами о писателе, и постепенно истощалась его нервная система: он стал плохо спать по ночам. Начал дергать плечом и головой (нервный тик). Но тем не менее он не изменял своему кредо: писать так, как считал нужным писать, а не как «следует».«Рано или поздно писатель все равно скажет то, что хочет сказать», — повторял Булгаков.
Наступил тотальный запрет на Булгакова, как на писателя и драматурга. Финансы — на нуле. «Деньги же у Михаила Афанасьевича не держались, — скажет с иронией об этом периоде его третья жена. — Он ведь что делал? Выпивал-закусывал, и оказался в финансовой дыре. Газеты его грызли, печатать никто не хотел».
Булгаков пишет письмо Сталину, Калинину, начальнику Главискусства Свидерскому и Горькому (июль 1929 года): «В этом году исполняется 10 лет с тех пор, как я начал заниматься литературной работой в СССР. Из этих 10 лет последние 4 года я посвятил драматургии, причем мною были написаны 4 пьесы. Из них три («Дни Турбиных», «Зойкина квартира» и «Багровый остров») были поставлены на сценах государственных театров в Москве, а четвертая «Бег» была принята МХАТом к постановке. И в процессе работы Театра над нею к представлению запрещена. Ранее этого подвергались запрещению: повесть моя «Записки на манжетах», сборник сатирических рассказов «Дьяволиада», роман «Белая гвардия»... Роман «Белая гвардия» был прерван печатанием журналом «Россия», так как запрещен был сам журнал... Я обращаюсь к вам и прошу вашего ходатайства перед правительством СССР об изгнании меня за пределы СССР вместе с женой моей Л. Е. Булгаковой, которая к прошению этому присоединяется».
На письмо не было никакого ответа. Напротив в «Комсомольской правде» появилось заявление РАППа, где Булгаков и Замятин названы «откровенными врагами рабочего класса».
Повторно он пишет письмо 3 сентября секретарю ЦИК СССР А. Енукидзе и Горькому: «Прошу о гуманной резолюции — отпустить меня...». 28 сентября Горькому пишет снова: «Все, что написано за десять лет работы в СССР, уничтожено. Осталось уничтожить последнее — меня самого».
БРАТ МОЛЬЕР
Ответа ни на одно письмо не последовало. При таких сложных обстоятельствах он в октябре 1929 года начинает работу над пьесой о Мольере «Кабала святош». Ответить на хамское поведение властей писатель мог только своими произведениями (как и раньше). Замысел созрел давно: травля драматурга (Мольера- Булгакова) отцами церкви (партийное руководство), при попустительстве первого лица государства (Людовик XIV — Сталин).
Он пишет пьесу за два месяца. Несколько ранее (в 1928) году он приступил к главной своей вещи — роману «Мастеру и Маргарите». Ранние названия — «Консультант с копытом», «Копыто инженера», «Черный маг», «Евангелие от дьявола».
18 марта 1930 года Главрепертком запретил к постановке и «Кабалу святош».
Через десять дней, 28 марта 1930 года, Михаил Афанасьевич отправил второе письмо Сталину, где опять изложил свою позицию по ряду вопросов. О свободе слова, о скептицизме на революционные процессы, в пользу — эволюционных, об определяющей роли в этом интеллигенции. О том, что он не может писать вещи противоречащие его взглядам. «Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, заведомо зная, что такая пьеса у меня не выйдет». И опять просьба — «великодушно отпустить на свободу».
ЗВОНОК ИЗ КРЕМЛЯ
Через 20 дней — 18 апреля (на следующий день после похорон Маяковского, смерть которого, вероятно, сыграла свою роль) — раздался звонок. Сталин сказал: «Мы получили с товарищами ваше письмо, и вы будете иметь по нему «благоприятный результат». Во время разговора диктатор говорил о себе в третьем лице: «Сталин получил, Сталин прочел...». Помолчав, генсек добавил: «Что может вас, правда, отпустить за границу, мы вам очень надоели?».
Михаил Афанасьевич ответил: «Я много думал над этим, и я понял — русский писатель вне родины существовать не может». Сталин: «Я тоже так думаю. Ну, что же, тогда поступите в театр?» — «Да, я хотел бы». — «В какой же?» — «В Художественный. Но меня не принимают там». — «Вы подайте еще раз заявление. Я думаю, что вас примут». Через полчаса раздался звонок из Художественного театра. Михаила Афанасьевича пригласили на работу. Он пошел и с этого времени стал работать там режиссером-ассистентом.
После разговора со Сталиным Булгаков выбросил револьвер в пруд у Новодевичьего монастыря. Он хотел застрелиться.
