В свое время немецкие педиатры Шонляйн и Генох впервые описали заболевание, которое с тех пор называется их именами. Болезнь Шонляйна-Геноха не является распространенной, но приносит хлопот врачам из-за изменчивости симптоматики; в частности, учитывая признаки «острого живота», ребенка могут положить на хирургический стол, а через день-два появляется характерная сыпь на коже, и становится понятна беспочвенность операции.
Заведующая кафедрой факультетской педиатрии Киевского мединститута профессор В.Г. Балабан для работы над кандидатской диссертацией предложила мне изучение именно этой болезни. И я был очень рад, потому что хотелось работать над чем-то новым (а не изучать, скажем, кишечные расстройства или воспаления легкие, о чем уже исписаны горы диссертационной бумаги). А потом было многое, и так сложилось, что Вера Григорьевна стала моей единственной учительницей на всю дальнейшую жизнь в науке. В первую очередь потому, что, работая над диссертацией, я овладел новыми на то время методами биохимической диагностики (и почти сразу после аспирантуры перешел на работу в лабораторию клинической биохимии), а, прорабатывая диссертационные материалы, заинтересовался теорией вероятностей и математической статистикой (которые стали настоящей отрадой моей дальнейшей жизни). Из рук В.Г. я получил для прочтения первый сборник стихотворений Лины Костенко, а над ее домашним рабочим столом впервые увидел картину Маневича (оригинал), написанную в стиле в то время мне незнакомом.
В нашей клинике единственной и безоговорочной доминантой — для всех без исключения — был больной ребенок. Не должности, не диссертации, не деньги, не частная жизнь, не отпуск, не концерт в филармонии — ничто, а только несчастный малыш в казенных пеленках, которых всегда не хватало. Это естественно, что в больнице главной персоной является больной, однако... Знаете сами, если приходилось лечиться. «Почему вы меня не разбудили?» — такое обвинение мог услышать младший по возрасту или по рангу ординатор, если ночью «скорая» привезла «тяжелого ребенка». Телефон госпожи профессорши был открыт для всех в любой час дня и ночи (хотя, разумеется, мы пытались этим не злоупотреблять). Было еще несколько тезисов, которые определяли, так сказать, устав клинической службы.
«Ну, это Пирятин...» Не знаю, почему именно Пирятин (это мог быть любой другой город с плохим педиатром) стал символом врачебной неуклюжести, которую часто пытаются компенсировать назначением большого количества медикаментов — например, перечнем всех витаминов, которые есть в аптеке. Следовательно, лекарств в назначении должно быть не много и не мало, а именно столько, сколько нужно. Эту банальную истину легко запомнить, но трудно ей руководствоваться, потому что «столько, сколько нужно» — не очень четкое понятие, и, чтобы знать предел, нужен опыт. Часто профессорские консультации заканчивались именно вычеркиванием ненужного и напоминанием ординатору (аспиранту, ассистенту, доценту) о славном городе Пирятине.
«Сегодня лучше, чем было вчера». Если в клинику поступает очень больной ребенок, перво-наперво — предотвратить дальнейшее ухудшение с использованием всех возможных средств. Затем — состояние больного меняется к лучшему, и нужна новая стратегия лечения. Простой вопрос: вылечим быстро или будем лечить долго? Понятно, что наилучшее — быстрое выздоровление, но... «Никакого форсажа» — такого мнения всегда придерживалась В.Г. Предложения о замене лекарств, использовании их новых комбинаций или применении новых (и, вообще, более сильных) медикаментов В.Г. никогда не поддерживала, если «сегодня лучше, чем вчера». Однако сразу после того, как ребенок становился практически здоров, все лекарства снимались, и больной не должен был сидеть на долгих медикаментозных хвостах, которыми часто перестраховываются врачи (и легко их понять).
«Вся сила в волосах». Этот тезис касался не больных, а врачей, особенно молодых, если недостаток опыта или знаний пытались компенсировать амбициозностью. Это могли быть женщина или мужчина, кудрявые или лысые, но профессорский приговор «Вся сила в волосах» означал, что тот или иной эскулап надолго (а то и навсегда) останется без доверия.
«Не будьте бабами». Врачи, как известно, тоже люди. Личные обиды, симпатии, антипатии, демонстрации плохого или слишком хорошего настроения, слухи, шепот за спиной, фига в кармане и тому подобное бытуют в любом коллективе. Если кому-то казалось, что для решения конфликта нужно вмешательство В.Г., она внимательно выслушивала обе стороны, но давала какие-то установки только тогда, когда речь шла о больном или постановке работы на кафедре. Если же — на ее взгляд — все сводилось к личностям, резолюция «Не будьте бабами» становилась окончательной. Все это хорошо знали, и часто такую формулу произносили друг другу. И помогало.
«Это вы знаете лучше». Во времена моего врачебного дебюта медицина стремительно менялась за счет новых лекарств (точнее, лекарств нового типа, например, антибиотиков и кортикостероидов) и применения новых инструментальных и биохимических методов диагностики. Новую фармацию В.Г. изучала настойчиво и старательно. Мне пришлось дважды или трижды один на один, так сказать, читать ей лекции о кортикостероидах (о которых я должен был знать все, что можно, потому что они начали использоваться для лечения болезни Шонляйна- Геноха). Новые инструментальные исследования (скажем, баллистокардиография при сердечных осложнениях острого ревматизма) В.Г. интересовали меньше, хотя она и делала попытки понять их физическую основу. Если же речь шла о новой диагностической биохимии, то В.Г. придерживалась тезиса «Я уже старая для этих ваших штук» и полагалась на своих помощников или учеников (если речь не шла о тех, у кого «вся сила в волосах»). В моей диссертации госпожа профессор дважды или даже трижды вычитывала все, что касается клинической характеристики болезни Шонляйн-Геноха, но даже вскользь не пересмотрела то, что я писал о биохимической диагностике: «Вы это знаете лучше». С тех пор мой научный стаж увеличился на 40 лет, но не часто мне приходилось видеть профессоров, которые придерживаются этого принципа в отношениях с учениками. Я, кажется, придерживаюсь.
В.Г. была незамужняя, не обращала внимание на свой внешний вид, а 1-го сентября 1959 г., в первый день моей аспирантуры, приехала на кафедру в туфлях разного цвета. За что я ее сразу и полюбил.
