Они всегда куда-то мчатся, оставаясь на том же месте, вместо разговора — орут друг на друга, общаясь тумаками и затрещинами, разыгрывая сюжеты мировой литературы как абсурд и фарс нашей родной бытовухи, которая убивает без боли.
Когда он находится в своем небольшом уютном офисе, расположенном в одном из огромных и холодных корпусов киностудии им. А. Довженко — он не просто актер и режиссер Виктор Андриенко. Сюда к нему может позвонить любой, и после автоответчика-Шпикуляка — услышать совсем иной голос. Зайти тоже может любой, можно — с чаем-кофе-разговором, а можно — ничего не объясняя, просто сидеть в уголке — «восстанавливаясь». Какая может быть помпа «чи втаємниченість», если здесь открыто житье-бытье без любых масок?
Однако говорящий клоун (уникальное амплуа, аналогию с которым найти весьма непросто), Виктор Андриенко знает, что у него есть и уникальная миссия — напоминать, что есть «потворство», а что — нормальное бытие. Впрочем, «миссия» слово на котурнах (это из греческой трагедии), а по-нашему — в туфлях с дутой «платформой»...
— Виктор, сейчас, когда, к вам пришел «громкий успех и всенародное признание», вероятно, вы чувствуете себя уверенно и можете перед праздниками «расслабиться»? Или все же — нет?
— Когда в конце прошлого года мы получили приз на конкурсе «Золотая эра», я сказал: «Вот это — самое страшное, когда мы уже не имеем права делать хуже». Поэтому лучше на какое-то время закрыть «Шоу Довгоносиков». Мы сделали рекордное количество шоу — 70, не считая дайджестов. Нас можно заносить в книгу рекордов Гиннеса, ведь Бэнни Хилл делал 8 шоу в год, «Маски» — 15, «Городок» — 10. Поэтому нам так трудно делать шоу: сколько можно сделать гэгов с одним стулом? Ну 100—150. Дальше — все, дальше нужно переходить к другому предмету.
Самое страшное в эстраде, кино, цирке — когда маска начинает мстить, когда уже не можешь поддержать тот уровень, который она заслужила.
— Стало быть, лучший отдых от умственного труда — другой умственный труд?
— Да. Будет новое шоу — «Полное марабу!», сериальчики по 1—2 минуты «Мастера румынской школы бухгалтеров», будут «Барабани долі», «Іа-іа». «Хит-фабрика» (за которую и получили «эру») идет сейчас в эфире радио «Довіра» на 9 регионов. Есть предварительная договоренность еще на 8 регионов. Это — мой «керогаз», который можно подкрутить или больше открыть. Знаете, когда человек работает на заводе, но у него также есть и драмкружок. Дело здесь не в деньгах, а в общении со зрителями, слушателями. Восстанавливая телеверсию «Хит-фабрики» (на каком канале — пока секрет), изменим и подход. Мы будем показывать, вместе с отечественными клипами, лицензионные — московские и западные. Чтобы в «двадцадке» появился контекст. Очень сложно выстраивать рейтинги. Я не верю ни одному из существующих на нашем TV, — мы не можем сейчас позволить себе серьезные, 100%-ные исследования, с раскладкой по регионам категориям, населения. Поэтому берем сведения ди-джеев о том, сколько заказывают и какие песни. Плюс данные по количеству продаж альбомов. Плюс находим средний результат хит-парадов.
Я считаю, что радио-версия «Хит-фабрики» стала лучше — текст слышен, реакции на слово больше. Текст Дима Костюкевич пишет нормально, а я под него делаю суржик, чтобы было понятным. Когда говоришь «податкова інспекція» — реакция слушателей запаздывает, а вот «налоговая інспекція» — есть ответ мгновенно.
— А на каком суржике разговаривают с вами слушатели «Хит-фабрики»?
— Слава Богу, у них хватает ума не шутить как Шпикуляк. Но слушатели балуются. Был такой звонок, когда серьезно и сердечно поблагодарили: «Вы так хорошо владеете украинским языком!» — я чуть не упал со стула.
— Большинство слушателей — киевляне?
— Нет, я был очень приятно удивлен, что нас любят на Западной Украине. Во Львове — самый благодатный зритель, который воспринимает нас с юмором — и шутки, и суржик.
— Когда вы «работаете» с залом, бывает, что ситуация выходит из-под контроля, что зрители ведут себя нестандартно?
— Вячеслав Полунин определил, что клоуну в работе со зрителем, особенно с детьми, нужно соблюдать дистанцию в 4 метра. Если ближе — ребенок может испугаться, заплакать. Когда ребенок счастлив и хочет меня потрогать за нос — это нормально, но когда взрослый дядька, лет под 30, с крутым затылком, за нос хватает: «А, ты клевун!» — это уже страшно. Или когда в одном клубе кричали: «Карлика на мыло!», за горло хватали и носы срывали, а охрана сидела — будто так и надо. Тогда приходится ставить на место: «Ребята, если у вас порядка нет — то и нас здесь не будет». Ни деньги, ни что другое не заменят человечности.
Олег Янковский сказал, по-моему, гениальную фразу: «Артист должен быть доступным для всех, но не принадлежать никому». Когда не по нашей вине срывался тур по Украине, мы с Геной за 5 часов подписали 4 тысячи плакатов, открыток и визиток. Это была идея Сережи Голубовского, чтобы кроме возвращенных денег каждый зритель получил автографы и памятные наборы. Потому тоже самое мы делали и на концертах.
— Вы разделяете себя и своих персонажей?
— Конечно, в жизни я не могу поступать как Шпикуляк, мне так нельзя.
— А как вы относитесь к розыгрышам?
— Если попадают в цель, говорю «молодец». Есть одна фраза у Вольфганга Кепки: «У своего деда-кровельщика я перенял искусство бросать молоток соседу. Нужно целиться — в нос. А вот поймает или не поймает — это уже его искусство». С любым человеком я стараюсь работать как с партнером. Хотя бывают проколы.
Вот, в интервью с Миколой Вереснем я спросил о соке, стоявшем на столе: «Это чтоб в лицо лить или можно пить? Он сказал: «Ой, если мне кто-то выльет в лицо — я буду счастлив». Мы договорились. Но за 2 часа разговора, вероятно, забыл: он ведь брал интервью у меня, а не у Шпикуляка. И когда мы в конце надели носы, а я вдруг полил его соком — то получился казус.
Через год у этой истории было продолжение. На «Сніданку з «1+1» со мной беседовали и вдруг вылили в кадре чай мне в лицо. Я пожалел Аню Безулик, и не ответил. Была пауза. Все: «О, как хорошо! Наконец-то Андриенко получил». А потом я рассказал историю с Вереснем, и ей было неудобно. Хотя зрители ничего даже не заподозрили. Потому что мой принцип — не человека унизить, а настроение поднять.
— А бывают ли у вас конфликты со «звездами»?
— Мы сейчас уже полгода по Радио «Довіра» ведем проект «Хит- фабрики». Понимаете, я сам не очень пунктуален, но могу опоздать на 15 минут, а не на 2 часа. А когда приглашали на утренний эфир одну такую «супер-зірку», а она сказала: «Да вы шо! Это для нас рано. Давайте мы придем попозже». Я ответил: «Спасибо. Мабуть, така звезда». Потому что любая нормальная «звезда» — Ани Лорак, Тая Повалий, если им говоришь «на 8 утра», то они и будут именно в восемь. Люди творческие и ругаться могут только в вопросах творческих, без междоусобиц на личностном уровне.
Когда я год жил с циркачами, понял — какое это братство. Они могут ругаться, но титанический каждодневный труд и риск погибнуть или покалечиться заставляют по-иному относиться к человеку. Это — не эстрада, где дерутся за то, кому «последним» выходить на сцену.
— Существует ли конкуренция у юмористов, у телешоу-менов?
— У всех, кто занимается юмором в Украине — общая судьба. Что мне делить с «Масками», если Володя Комаров два года у меня работал, а Валентин Опалев работал у них? Или с «Джентельменами», если Сережа Голубовский — их первый директор. Мы все работой связаны, судьбы переплетены. Когда вышли на сцену «Кролики», в 1986, я для них уже был «бронзовый памятник» — им в эстрадно-цирковом читали лекции обо мне. И это я узнал на десятилетии их творческой деятельности, а в 1986 — стеснялся подойти, считал, что они — гении, а я — так себе.
Сейчас мы старше стали, рациональнее. Нас не так уж много и делить в общем нечего. Ни в Украине, ни в России. Посмотрите, сколько сейчас юмористов наших в Москве — кабаре-дуэт «Академия», Жванецкий, Карцев, Клара Новикова, «Джентельмены», «Маски», «Каламбур» и все работают в разной стилистике. В Украине больше ироничных людей, которые умеют посмеяться над собой. В России наше шоу поэтому не поняли, думают, что мы над ними издеваемся. А мы просто делаем «ментальное» шоу, извините за традиционную ругань, которое связано не с ситуациями, не с абсурдом жизни, а с мышлением, с нашими родными стереотипами восприятия себя.
— Насколько оно актуально сейчас, в ситуации бедности, подавленности, озлобления?
— Да, это очень сложно. Люди хотят отдохнуть, расслабиться. Я считаю, что мы сейчас находимся приблизительно на рубеже 30-х, в Америке, только у нас нет Рузвельта. Поэтому моя сверхзадача — попытаться сделать вид, что все проблемы решаются смехом.
— Есть очень противный вопрос к вам...
— «Не еврей, ли вы»? И сколько у вас жен?
— Это вопрос о новогодних праздниках. Что планируете?
— Клонирую.
— А что клонируете?
— На Новый год придется работать в Одессе, подымать там культуру. Трэба якось гроші заробляти артісту. Вот Спилберг предложил: «Я вас забираю. Надо, срочно, із життя Клінтона! Монику Левински играет знаменитый секс-символ Мадонна». А я кажу: «Ні, не можу. У мене — «елки!».
— А что стране пожелаете в наступающем году?
— Все равно будет очень трудно. Поэтому глупо желать, чтобы вмиг все стало легко и счастливо. Желаю, чтобы трудности проходили с улыбкой. Не с дурной такой, как по голове кирпичом ударенный улыбается, а с настоящей — умной, которая позволяет себя ощущать чуть выше происходящего.
