Англичане говорят, что у каждого есть свой «скелет в шкафу». Мы же это называем семейными тайнами. Их немало услышано за журналистские годы. Это всегда бывает одинаково: в какой-то момент человека словно «прорывает», и он, даже если в последнее мгновение относился к заезжему корреспонденту с осторожностью, начинает идти на такую откровенность, аж страшно... Нам свойственно исповедываться чужому человеку, которого почти гарантированно больше никогда не встретишь. И вот возвращаюсь из командировки и мучаюсь: эх, использовать бы услышанные детали — какой бы материал вышел! Люди бы читали и плакали... Но сдерживает обещание хотя бы некоторое время не касаться определенных моментов.
У каждого есть свой «скелет в шкафу». А у журналистов — ненаписанные (или написанные и неопубликованные) житейские истории, были, которые грех похоронить в старых записных книжках. Ибо интересными и поучительными будут хотя бы из тех соображений, о которых говорил еще Шопенгауэр: «Есть одна для всех вражеская ошибка — убеждение, словно мы рождены только для счастья...»
Незнакомая женщина с отцовскими глазами
«Приснился мне чудный базар: под небом в чистом поле для разных людей... продавались разные судьбы.» Я вспоминаю эти слова каждый раз, когда думаю и о собственной судьбе. Благодаря геройской отцовской биографии (имел три жены, мы с младшим братом — от последней) в нашей семье также был свой «скелет в шкафу», и не один.
Первый «скелет» — это история моего старшего брата, которая уместилась на половинке страницы из ученической тетради. Это была расписка, давая которую его родная мама фактически... продавала сына. Пусть и родному отцу, однако продавала! Эта расписка — одно из самых ранних воспоминаний моего детства, и сегодня я вдвое старше, чем главные герои этой жизненной драмы тогда. Так почему же боль и стресс, который почувствовала, прочитав ее впервые, никуда не девается из моей души?! «Я, Полина... отдаю моего сына Владимира бывшему мужу Петру... и обещаю не иметь к нему претензий до исполнения сыну 18-и лет. За то, что не буду иметь претензий, в присутствии свидетелей... получила... рублей.» Это была огромная сумма на послевоенное время. А баба Даша (папина мачеха. Его родная мама умерла через полгода после родов в голодном 21-м) не раз рассказывала, как вынуждена была снять с себя и отдать бывшей невестке еще и пиджак и туфли. Сама возвращалась на Волынь из Кубани в тапочках, но с внуком на руках. На местном рынке родная тетка продала Даше сливки ребенку на дорогу, да еще и содрала с нее втридорога. До самой смерти баба вспоминала еще и то, как маленький Володя, которого мать держала впроголодь, не знал, как кушать яйца...
Кроме расписки, в шкатулке в нашем шкафу лежало и письмо, которое ей предшествовало. Сложенное треугольником (конвертов тогда не было), отец получил его на фронте. Пока гнал фашиста с родной земли, молодая жена нашла замену. Ее новый муж писал: «У меня с Полей будут и свои дети, а ты, Петя, можешь своего сына забрать...»
Второй наш семейный «скелет» — история моей старшей сестры.
— Мама, а что это за девочка на фото? — помню, как допытывалась у мамы в раннем детстве, когда нашла снимок трех- или четырехлетнего ребенка.
Мама всегда начинала сердиться и прятала снимок обратно в шкатулку. Иногда шутила, что это же я сама! Только я себя не узнала... Как раскрылась тайна фото, не помню. С какого-то момента уже знала, что у отца перед мамой была другая жена и другая дочь. Но это не стало для меня трагедией, так как все детство, а потом юность были переполнены любовью к братьям. Старшего, Володю, после окончания школы со словами «Почему должен Любе (моей маме. — Авт. ) корову пасти!» забрала в райцентр, в Иваничи, баба Даша. Вероятно, она поддерживала контакты с самой первой невесткой, Полиной. Иначе откуда бы та знала, где служит проданный сын?! В часть пошло письмо, что Володя... забыл о матери, не пишет. У замполита речь короткая: брата вызвали и отправили в короткий отпуск к матери... После армии он также поехал к ней, соблазненный, думаю теперь, возможностями большого кубанского города. Разбитого кувшина склеить не удалось, ведь недаром говорят, что не та мать, которая родила, а та, которая воспитала...
Он умер очень рано, от рака, в 38 лет, через два года после такой же ранней смерти отца, и я не успела их о многом расспросить.
Почему брат, искренне любя мою маму, называя ее мамой до последнего вздоха, не противился, когда баба Даша, зная, что внук обречен, вызвала бывшую невестку Полину с ним попрощаться? Им не было о чем говорить, и Полина, уезжая, приказала: «Как умрет, не вызывайте».
Почему отец, которого со старшей дочерью разделяли каких-то 60 километров, ни разу к ней не приехал, не написал письма, не послал хоть какого-нибудь подарка на именины, а только исправно платил алименты?.. Ведь своего самого первого сына он никому не оставил, и когда его, учителя, переводили из школы в школу, из села в поселок, он, одинокий мужчина, брал с собой и сына.
Мы не судьи своим родным. Однако Бог, по-видимому, следит, чтобы в нашей жизни было равновесие. Отцова дочь училась в... одном классе с моим будущим мужем. Как-то мы даже гуляли на одной свадьбе: жених был родственником ее мужа, а невеста — моего. Тогда Люду, вероятно, еще жгла обида на моего (и ее!) отца. И она ко мне не подошла, и я «гонор» выдержала.
Так прошла целая жизнь. Два года тому назад муж начал подступать с разговорами: видел Люду, просит встретиться... Ах, как хотелось мне иметь сестру в детстве! За столько лет уже все перегорело... А дальше было, как в бразильськом сериале или передаче «Без табу». Стою около рынка в Киверцах, городке в нескольких километрах от Луцка, — мы с сестрой жизнь прожили почти по-соседству. Подходит женщина — с мужем, сыном-подростком. Здоровается, называет по имени... Говорит, что сестра... Незнакомая женщина смотрит на меня глазами давно умершего отца...
Иногда мне хочется ее спросить: и зачем ты, сестра, меня нашла? Нашла тогда, когда тебе было уже 50, а мне на пять лет меньше?.. Давно умерли наш папа и твоя мама. Выросли мои дочери, даже не подозревая, что имеют еще двух двоюродных братьев. Наверно, мостиком мог стать старший брат, у которого с нами был общий отец — и три матери. Да и он уже двадцать лет на том свете... Я же далеко спрятала фотоснимки, потому что на них я с папой, а у тебя таких нет.
Но все эти сомнения — только до нашей встречи. Я узнаю себя в ней, она себя — во мне. Извне мы разные, но, оказывается, близкие не только по крови, а и по духу.
Первая жена — последняя любовь
В этом селе все считают их образцовой парой. И, как убеждали меня, их любовь и добрые взаимоотношения — не для показухи. Кое- кто над ними еще и насмехается, потому что они везде стараются быть вместе. На людях называют друг друга по имени, а дома — ласково «мама» и «папа». Все праздники стараются проводить или у Вериного отца в городе, или у Колиной мамы в полесском селе.
Николай — младший сын в семье. И так вышло, что родился он от своих мамы и папы, когда они уже не были в браке. Во время войны мама стала инвалидом: спасая сестру, которую затягивало в молотилку, оттолкнула ее, и не успела опомниться как попала под механизмы сама. В больнице правую руку отрезали выше локтя. А вскоре с фронта пришло письмо: «Калека мне не нужна, — писал муж, — и с войны домой не жди».
Он вернулся в это же село, чтобы пойти к вдове с двумя детьми, но молодой и здоровой... Статный, видный и умный мужчина был в селе не на последних ролях, занимал солидные должности. Бывшая жена научилась обходиться одной рукой. Воспитывала сына (Колиного старшего брата), держала хозяйство, обрабатывала огород, а вышивала левой так, как не каждому дано и правой. А со временем такая порядочная и уважаемая в селе женщина родила... ребенка. В селе не было большого секрета, от кого, ибо Николай — вылитый отец!
Через много лет вторая жена отца выехала в родные края, и все ее дети — за нею. Не захотев холостяковать в пустой избе, отец и пришел к первой жене.
— И что вы думаете? — рассказывала Вера. — Свекровь не просто его приняла, но еще и ухаживала впоследствии за лежащим, парализованным, несколько лет!
Николай рос без отца, а Вера — без мамы. Если бы нужно было одной картинкой показать свое детство, она бы описала черную ночь и себя с братом, маленьких, перепуганных, потому что убегают через окно от пьяной мамы... Устав бороться с пьянством жены, отец забрал детей и переехал в другой город. И только недавно, вырастив почти взрослых собственных детей, Вера поймала себя на мысли, что даже не знает, где мамина могила. Она стирала в ванной, думала о маминой судьбе, о том, что давно ее простила и вообще не имеет права судить, что должна поехать в город своего детства и отыскать ее могилу. И вдруг — словно прорвало: мысли о маме начали складываться в поэтические строки...
Она теперь часто пишет стихотворения о маме. Все, кому их читает, не могут сдержать слез.
Улица... висельников
Нам нужная была улица Молодежная, и работница сельсовета любезно согласилась ее показать. — Так вы к Марии (имя изменено. — Авт. )? — спросила. — Вероятно, кто-то из женщин жалобу написал? Ну, многим она в селе засела в печенках со своими гульками... Муж не выдержал, повесился, а ее, вероятно, кто-то из обманутых женщин также повесит!
Мы приехали не к Марии, но история о ней заинтриговала. Ведь именно эта Мария оказалась причастной к тому, что славную улицу Молодежную в селе начали называть улицей... висельников. История стара, как мир. Она любила чужих мужей, а ее муж любил ее. И однажды, когда по селу опять поползли слухи об очередном Мариином полюбовнике, тихий и спокойный муж пошел в хлев, чтобы набросить петлю на шею... После его похорон не изменилось почти ничего. «Если бы вы видели, какие теперь люди у нее бывают! — с легким оттенком чисто женской зависти рассказывала работница сельсовета. — Вот недавно иду, а батюшка из соседнего села среди белого дня гуляет с Марииными детьми около нашего озера...»
Следующим на этой улице не выдержал злой мужской судьбы Мариин сосед через две избы. Незаметный человечек, классический подкаблучник, которого крепко держала в руках жена (россияне о таких говорят «бой-баба»). Просто пошел на работу на ферму — и повесился.... Без видимой на то конкретной причины. А еще один житель Молодежной — если б только выпил! — или сам вешается (и делал это раз пять или шесть, и каждый раз спасали), или начинает вешать жену с тещей.
Любовь матушки
Василий Стус когда-то говорил, что человек в этой жизни выбирает или интересную муку, или неинтересное счастье. Не знаю, слышали ли эти слова участники классического любовного «треугольника», о котором мне рассказали в одном из полесских сел. Но они избрали как раз интересную муку...
Героиней истории, которая всколыхнула село, была — держитесь, любознательные! — матушка. В этом селе они с батюшкой чужаки, обое откуда-то с Гуцульщины. В парафии приняли хорошо, выкупили для них добротную избу (у батюшки и матушки четверо маленьких деток). Как-то внезапно умер в селе молодой мужчина. В его семье очень тужили за покойным, и еще долго после похорон родители, вдова, сестра искали утешения у батюшки. А также и у матушки, которую, невзирая на молодой возраст, в селе считали серьезной, рассудительной женщину. Кто знает, в какой момент матушка и зять изгоревавшейся семьи стали не просто друзьями... Кто-то подслушал их разговор по телефону (в селе, известно, какая связь). Кто-то увидел, как встречались, когда батюшки и зятевой жены не было... И однажды утром село разбудила сенсация: матушка забрала всех четырех детей и выехала вместе с любимым (у него с женой детей не было).
Спустя некоторое время я попала в командировке в одно из сел соседнего района. И там между прочим показали ничем не примечательный дом в садике. Такой же, как и другие на этой улице, однако в нем, сказали нам, живет Любовь... Я всегда говорила, что наш мир слишком тесный! Именно эту избу и приобрели уже знакомые мне любовники. Как им в ней жилось, об этом история умалчивает. Но через год в селе, где покинутый батюшка мужественно переживал собственную Голгофу, снова была сенсация: к нему вернулась матушка! Вернулась, покинув недавнего любимого, который, в свою очередь, вернулся к своей семье.
