События, которые состоялись 70 лет назад, действительно стали «поворотным пунктом в истории Европы, но и не только Европы» (согласимся с этими словами наркома иностранных дел и номинального главы советского правительства Молотова, сказанными при ратификации Верховным Советом Пакта о ненападении между СССР и Германией; знал Вячеслав Михайлович, о чем говорил, менее чем за сутки до начала мировой войны). В памяти каждого образованного человека при упоминании об этих событиях всплывает сакраментальная дата — 23 августа 1939 года, когда был подписан только что упомянутый Пакт, который навсегда вошел в Великую Историю как Пакт Молотова — Риббентропа (хотя вдохновителями и истинными творцами его были персонажи значительно большего политического веса, волю которых ревностно выполняли подписанты соглашения). И это справедливо. Но не меньшее значение, как кажется, имеет и другая дата — 19 августа, за четверо суток перед приездом министра иностранных дел Германии в Москву. Поскольку именно тогда обеими сторонами был сделан решающий шаг к соглашению о разделе Европы и о тесном сотрудничестве в войне против демократических государств мира.
Очевидно, первым привлек внимание историков войны к 19 августа Виктор Суворов (Владимир Ризун), отметив: «В этот день состоялось тайное заседание политбюро ЦК ВКП(б), на котором было принято решение о подписании широкомасштабного соглашения с Германией и о раздувании пламени мировой войны, которая в конечном итоге должна была привести к раздвижению границ СССР и чуть не к всемирной победе большевизма». В адрес Виктора Суворова сразу посыпались критические стрелы со всех сторон: мол, и заседания такого не было, и планов подобных Сталин не имел, и соглашение с Германией стало вынужденным шагом, импровизацией, когда провалились переговоры с Британией и Францией о взаимопомощи, и вообще — СССР был миролюбивым государством, воевать не собирался, заботился лишь о своем покое.
Но ведь даже косвенных признаков достаточно, чтобы понять: в Кремле в тот день принимались важные решения. Ведь 19 августа в Берлине было подписано советско-немецкое торговое соглашение — а акции такого сорта, когда до последнего момента согласовываются какие-то важные запятые и титлы, невозможно вообразить без прямой санкции Сталина, даже и с расстояния. Кроме того, 19 августа советские войска на Халхин-Голе (Монголия) получили приказ на переход в решающее наступление против японских войск, и утром 20 августа это наступление начали. Поэтому высшее руководство СССР в этот день не отдыхало. А потом, в начале 1990-х, нашлись и документы: оказывается, заседание политбюро таки состоялось, но на нем, мол, обсуждались второстепенные вопросы. Но можно ли слепо верить партийным протоколам и государственным архивам РФ? Российский историк Марк Солонин свидетельствует: «Меня интересовал август 39 года. Посмотрев все, что там предъявлено как Особые папки заседаний политбюро ЦК ВКП(б), я выяснил, что никакого Риббентропа в Москве в августе 39 года, наверное, не было... Ни одного документа, ни одного следа, ни одного упоминания о том, что в Москву приезжал Риббентроп, что с Германией был подписан некий договор, что к этому договору были некие секретные протоколы, ни одного упоминания об этом нет». Вот так...
А в 1993 году Татьяна Бушуева опубликовала в «Новом мире» текст этой самой сакраментальной речи Сталина, которую «вычислил» Суворов, — в обратном переводе с французского на русский, потому что, по версии исследовательницы, речь была в свое время переведена для высших руководителей Коминтерна. Этот текст многие сразу же объявили фальшивкой; так ли это и каким является его содержание, речь пойдет несколько позже.
Ну, а опровержение тезиса о «миролюбивой политике» СССР вообще не нуждается в особых усилиях. «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет!» — это песня трактористов (!) из одноименного кинофильма, лейтмотив этой ленты.
Такими (а их были десятки) достаточно мастерскими, с точки зрения искусства, песнями и фильмами создавалась общая атмосфера в государстве; а кем создавалась? Ясное дело, тем, без кого, образно говоря, и вода не освящалась — упомянутым уже политбюро; в упомянутых уже Особых папках еще в начале 1990-х найдены постановления о запрещении выполнения («до специального распоряжения») определенных, слишком агрессивных песен или о коррекции их текстов (скажем, когда наступило время помириться с Японией — «и летела наземь вражья стая» вместо «и летели наземь самураи»)... Но главное, чем занималось политбюро, — это развертывание сильнейшей в мире армии. Число советских танков на момент начала Второй мировой войны превысило 21 тысячу — значительно больше, чем во всем мире. А еще же было несколько тысяч тяжелых орудийных броневиков, способных на равных бороться со всеми типами тогдашних танков. Более 200 подлодок — больше, чем у всех морских государств, вместе взятых, были построены в течение 1933 — 1940 годов. О боевых самолетах говорить тоже нечего — их число тоже зашкаливало. Другое дело, каким было реальное настроение красноармейцев и краснофлотцев и каким был уровень их боевой подготовки — но ведь Сталин искренне считал, что все ОК, скоро наступит время реализовать установку официального Гимна Коминтерна: «Наш лозунг — всемирный Советский Союз...»
Заметим, что курс на мировую революцию не мешал Москве не только идти на тесное сотрудничество с фашистскими режимами, но и ставить при власти профашистские диктатуры. Найденные в первой половине 90-х годов документы свидетельствуют, что Сталин посодействовал осуществлению в 1926 году переворота в Литве, в результате которого к власти пришел лидер профашистской партии таутининкасов Антанас Сметона. Логика Кремля понятна: если не удалась большевистская революция, то пусть будут фашисты, только не демократы, которые имеют определенные, неприемлемые для апологетов диктатуры моральные принципы, — а Сталину была нужна послушная «сильная рука» в Литве, которая бы обеспечила антипольские политические позиции этого государства. Поэтому президент Сметона и премьер Августинас Вольдемарас были тесно связаны с руководством СССР, а их партийные структуры напрямую финансировала советская государственная казна. При этом пропагандистские органы СССР во всю превозносили героическую подпольную борьбу литовских коммунистов... Кстати, этот факт объясняет, почему в 1940 году литовское правительство и президент без какого-либо сопротивления отдали власть эмиссарам Кремля, и не хуже чем финская, оснащенная, умудренная и укомплектованная литовская армия сложила оружие.
И вообще — дружба с фашистами у Москвы началась не 23 августа 1939 года. Еще 2 сентября 1933 года был заключен Договор о дружбе, ненападении и нейтралитете между Союзом ССР и Италией, в преамбуле которого стороны констатировали «непрерывность дружеских отношений, объединяющих обе страны». Интересная констатация, если учесть, что в одной из этих стран господствовала большевистская диктатура, в другой — фашистская. Договор этот не предусматривал военных контактов, но, поскольку они масштабно развернулись после его подписания, можно допустить существование определенных тайных протоколов к нему или тайным устным договоренностям; так или иначе, стиль итальянской школы кораблестроения (в свое время — одной из лучших в мире) узнается во всех советских военных кораблях, построенных с того времени, и даже в новейших атомных ракетных крейсерах Российской Федерации. А торпеды, которые производились по итальянским лицензионным технологиям, стояли на вооружении советского флота до середины 1950-х. Активным было сотрудничество и в авиационной отрасли. Командный состав Красной армии проходил в Италии выучку; так же, как и в войсках Японии, которая в советской историографии называлась не иначе, как «постоянный и непримиримый враг первого в мире социалистического государства». Так, отношения с этими государствами несколько испортились в конце 1930-х , но чего не бывает в политике? Тем более, что советско-немецкие соглашения августа—октября 1939-го дали сигнал к новому «потеплению» отношений СССР с Италией, а позже — и с Японией...
Иными словами, сотрудничество с диктаторскими режимами и политическими силами фашистского образца не были для Кремля в 1939 году чем-то новым и необычным. Нужно было только умело вымостить путь к такому сотрудничеству с гитлеровской Германией — ведь слишком много было сказано в ее адрес в предыдущие годы. И вот наступает март 1939 года. Начинается ХVIII съезд партии большевиков. В своей речи от 10 марта Сталин обвиняет... кого бы вы думали? — Англию и Францию, но совсем не Германию, в желании втянуть Советский Союз в войну. «Не выйдет!» — говорит Сталин. И отмечает, что Первая мировая («империалистическая» в тогдашней терминологии) война дала победу революции в одной из наибольших стран, а Вторая мировая война может привести к победе революции еще в одной или нескольких странах. А начальник Главного политического управления Красной армии Лев Мехлис раскрывает то, как эта «революция» будет происходить: «Нужно выполнить свои интернациональные обязательства и увеличить число советских республик». Четко и ясно. СССР вступит в войну, когда выгодно ему, и расширит свои границы.
На съезде Сталин говорит и другие, не менее важные слова: «Похоже, вяс эта подозрительная шумиха (в западной прессе. — С. Г.) преследовала цель настроить Советский Союз против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без очевидных причин... Наивно читать морали людям, которые не признают человеческой морали... (это не в адрес нацистов — это в адрес западных демократий! — С. Г.) Нужно, однако, заметить, что большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства (то есть Британией и Францией. — С. Г.), может закончиться для них серьезным провалом».
Когда Гитлеру аж в мае 1939 года перевели этот фрагмент сталинской речи (как видим, нацистская бюрократия работала не слишком эффективно), то он даже вскрикнул: «Сталин предлагает мне соглашение!». И не ошибся. Тем более, что это было созвучно его собственным мыслям: еще 16 марта, сразу после оккупации Чехии, Гитлер сказал своему адъютанту фон Белову: «Заклятым врагом Польши является не Германия, а Россия. И нам также когда-то будет угрожать огромная опасность с ее стороны. Однако почему послезавтрашний враг не может стать завтрашним другом?»
Впрочем, Сталин подал Берлину не только этот сигнал. 17 апреля 1939 года советский временный поверенный в делах — Астахов — посетил статс-секретаря МИД Вайцзеккера и сказал: «Идеологические разногласия почти не отразились на российско-итальянских отношениях, и они не обязательно должны стать препятствием и для Германии. Советская Россия не воспользовалась нынешними разногласиями между западными демократиями и Германией во вред последней, и у нее нет такого желания. У России нет причин, по которым она не могла бы поддерживать с Германией нормальных отношений. А нормальные отношения могут становиться все лучше и лучше».
Бросается в глаза: Сталин называет представителей западных демократий «людьми, которые не признают человеческой морали», а потом, через полгода, призывает этих людей к переговорам, якобы для подписания соглашения о совместном отпоре агрессорам; неужели «вождь народов» считал, что в Париже и Лондоне забыли его оценки? Конечно, нет — он уже в марте запланировал срыв этих переговоров и соглашения с Гитлером. Астахов же в откровенном разговоре с нацистским дипломатом отбрасывает прочь всю идеологическую маску и называет вещи своими именами: какой СССР? Существует только Россия, хотя и советская. Иными словами, в тогдашней политике Москвы идеократические лозунги мировой революции уже непосредственно объединялись с великороссийским имперским шовинизмом — собственно, как и у нацистов, где «освобождение всех арийских народов» и построение «настоящего социализма» наложились на традиционные великогерманские имперские настроения...
Следующий сигнал звучит 3 мая: нарком иностранных дел Литвинов, который играл роль «борца за мир», а в придачу еще и был евреем, отправлен в отставку и заменен Вячеславом Молотовым. В ответ на следующий день ведомство Геббельса запретило немецким СМИ любые нападки на СССР. 20 мая новый нарком принял посла Шуленбурга и вел с ним разговоры в чрезвычайно дружеском тоне, подчеркнув, что для успеха экономических переговоров «должна быть создана соответствующая политическая база».
Очень быстро новый общий дух отношений СССР и Германии прочувствовали проницательные наблюдатели. Так, французский посол в Берлине Кулондр 22 мая 1939 года сообщал: Риббентроп считает сближение между Германией и Россией в свете длительной перспективы «насущным и неминуемым», потому что это отвечает «самой природе вещей и сохраненным в Германии традициям. Только такое сближение позволило бы окончательно решить немецко-польский конфликт путем ликвидации Польши по примеру Чехословакии». Риббентроп инструктировал работников МИД, отмечает Кулондр, что Польское государство самостоятельно долго существовать не в состоянии, что «оно все равно обречено исчезнуть, будучи снова разделенным между Германией и Россией».
Взаимопонимание растет со дня на день. В последнюю декаду июля 1939 года Гитлер принимает решение о сближении с СССР. 26 июля высокопоставленный работник МИД Германии Шнурре и упомянутый уже Астахов проводят беседу «без галстуков» в ресторане, в ходе которой Астахов заявил, что «так или иначе Данциг будет возвращен Германскому государству, и вопрос о Коридоре может быть каким-либо образом разрешен в пользу Германского государства» (именно эти вопросы — статус Данцига —Гданьска, который находился тогда под совместным польско-немецким управлением, и проблема «польского коридора», т.е. полосы территории на левобережье Вислы, которая обеспечивала выход Польши к Балтике, но в то же время и отрезала Восточную Пруссию от остальной Германии, стали предметом острого конфликта Берлина и Варшавы, что и привело к войне. — С. Г.). В свою очередь, в соответствии с телеграммой Астахова в Москву, Шнурре заявил: «Германия готова разговаривать и договориться с нами по всем интересующим обе стороны вопросам, дав все гарантии безопасности, какие мы захотели бы от нее получить. Даже в отношении Прибалтики и Польши договориться было бы так же легко, как было в отношении Украины (от которой Германия отказалась)».
События ускоряют свой бег. МИД Германии 29 июля проинструктировал посла в Москве: «При любом развитии польского вопроса, мирным ли путем, как мы хотим этого, или любым другим путем, то есть с применением нами силы, мы будем готовы гарантировать все советские интересы относительно Польши и достигнуть понимания с московским правительством». 2 августа Риббентроп, согласно документам немецкого МИД, сделал Астахову «тонкий намек на возможность заключения с Россией соглашения о судьбе Польши». На следующий день он уже официально заявляет советскому поверенному: «По всем проблемам, имеющим отношение к территории от Черного до Балтийского моря, мы могли бы без труда договориться».
Одновременно после того, как зондаж настроений Берлина подтвердил, что Гитлер готов к широкомасштабному соглашению с Кремлем и к военным действиям против Польши, Сталин для отвода глаз инициирует в Москве переговоры с Великобританией и Францией об «совместном отпоре агрессии». Во время этих переговоров он из первых рук получает нужную ему информацию: если Гитлер нападет на Польшу, британцы и французы обязательно будут воевать с ним, а не убегут в кусты, как это произошло в 1938 году в случаях с аншлюсом Австрии и захватом Судетской области Чехословакии. Теперь западные демократии Сталину не нужны; ему надо подтолкнуть Гитлера к войне, в которой обе стороны истощат друг друга, а далее вмешается со свежими силами СССР. Поэтому на переговорах выдвигаются заранее неприемлемые условия, и они прерваны на неопределенный срок; собственно, навсегда.
Проходит молниеносная серия советско-немецких контактов. 15 августа Шуленбург зачитал Молотову послание Риббентропа, в котором тот выразил готовность лично приехать в Москву для «выяснения немецко-российских отношений». Риббентроп также был готов «решить все проблемы на территории от Балтийского до Черного моря». В ответ Молотов выдвинул предложение о подписании пакта. Это шло значительно дальше самых смелых немецких надежд, поскольку Берлин рассчитывал только на совместную декларацию о ненападении (которая стала статьей I будущего Пакта). 17 августа Шуленбург передал Молотову ответ о готовности Германии заключить договор на 25 лет, причем как можно скорее, потому что может начаться война с Польшей. В ответ Молотов информирует Шуленбурга, что его правительство (т.е. Сталин) готово к полномасштабной смене формата отношений с Берлином и что первым шагом к такому улучшению отношений должно стать заключение торгового и кредитного соглашения, переговоры о заключении которого шли параллельно с общеполитическим зондажем. Экономическое соглашение срочно согласовано и подписано 19 августа (оно станет основой для колоссальных по объему советских поставок сырья и продовольствия в Германию, что даст возможность нацистам избежать негативных последствий британской морской блокады, а в то же время, — основой для получения советской стороной передовых немецких военных технологий). Газета «Правда» в коротком сообщении о подписании соглашения не скрывает правду: «После длительных переговоров, которые завершились успешно...» И того же 19 августа Молотов выразил согласие принять Риббентропа и передал советский проект Пакта с постскриптумом, в котором содержался набросок будущего тайного протокола.
Следовательно, и подписание экономического соглашения как предпосылки и основы соглашения политического, и передача Германии советского проекта Пакта о ненападении и разделении Восточной Европы, и приглашение Риббентропа в Москву — это все 19 августа 1939 года. И заседание политбюро ЦК ВКП(б) в этот день состоялось. Ясное дело, несмотря на официальные протоколы, на нем не могли не рассматриваться все эти сакраментальные вопросы. Было понятно, что соглашение с Германией означает войну мирового масштаба, но пока что без прямого участия СССР. И Сталин четко определил установку: война нужна. Мировая. Обязательно. Вот важнейшие фрагменты из этой сталинской речи:
«Вопрос мира или войны вступает в критическую для нас фазу. Если мы заключим договор о взаимопомощи с Францией и Великобританией, Германия откажется от Польши и станет искать «модус вивенди» с западными державами. Война будет предотвращена, но в дальнейшем события могут принять опасный характер для СССР. Если мы примем предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, конечно, нападет на Польшу, и вмешательство Франции и Англии в эту войну станет неизбежным. Западная Европа будет подвергнута серьезным волнениям и беспорядкам. В этих условиях у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта, и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну.
Опыт двадцати последних лет показывает, что в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны... Мы должны принять немецкое предложение и вежливо отослать обратно англо-французскую миссию. Первым преимуществом, которое мы извлечем, будет уничтожение Польши до самых подступов к Варшаве, включая украинскую Галицию.
Германия предоставляет нам полную свободу действий в Прибалтийских странах и не возражает по поводу возвращения Бессарабии СССР. Она готова уступить нам в качестве зоны влияния Румынию, Болгарию и Венгрию. Остается открытым вопрос, связанный с Югославией... Придерживаясь позиции нейтралитета и ожидая своего часа, СССР будет оказывать помощь нынешней Германии, снабжая ее сырьем и продовольственными товарами. Но, само собой разумеется, наша помощь не должна превышать определенных размеров для того, чтобы не подрывать нашу экономику и не ослаблять мощь нашей армии.
В то же самое время, мы должны вести активную коммунистическую пропаганду, особенно в англо-французском блоке и преимущественно — во Франции... Мы знаем, что эта работа потребует многих жертв, но наши французские товарищи не будут сомневаться. Их задачами в первую очередь будут разложение и деморализация армии и полиции... Если Германия одержит победу, она выйдет из войны слишком истощенной, чтобы начать вооруженный конфликт с СССР по крайней мере в течение десяти лет. Ее основной заботой будет наблюдение за побежденными Англией и Францией с целью помешать их восстановлению... Позже все народы, попавшие под «защиту» победоносной Германии, также станут нашими союзниками. У нас будет широкое поле деятельности для развития мировой революции... В интересах СССР — Родины трудящихся,— чтобы война разразилась между Рейхом и капиталистическим англо-французским блоком. Нужно сделать все, чтобы эта война длилась как можно дольше в целях изнурения двух сторон». Ну, а далее можно будет вступить в войну в тот момент, когда это даст возможность решить проблемы советизации Европы, отметил Сталин.
Ряд современных историков считает, что этот текст речи Сталина — фальшивка, поскольку он сохранен на французском языке. Другие настаивают, что текст аутентичный, поскольку он подтвержден многими последующими событиями (на хранение он поступил осенью 1939 года), а перевод с оригинала в свое время был сделан для руководителей Компартии Франции. На мой взгляд, действительно речь идет об оригинальном выступлении (или пересказе части выступления) Сталина, поскольку целый ряд подобных мыслей содержится в дневнике руководителя Коминтерна Георгия Димитрова, который записал сталинские рассуждения по Пакту и дальнейшие события приблизительно в то же самое время — 7 сентября 1939 года: «Война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т.п.). За передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии было бы расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему... Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону. Деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл. Война вызвала коренной перелом...» Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население...».
И действительно, что плохого? Польша еще борется, а Сталин откровенно говорит об ее разделе как о совершившемся факте и добавляет: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы — одним буржуазным фашистским государством меньше!»
Поэтому именно 19 августа вопрос о войне был решен, и решен именно в Москве. В два последующие дня Гитлер и Сталин договорились, что Риббентроп прилетит для подписания Пакта 23 августа. Сразу после этого немецкие корабли получили приказ занять боевые позиции, а Сухопутные войска были приведены в полную боевую готовность. И «Правда» от 24 августа лаконично извещает: «23 августа в 1 час дня в Москву прибыл министр иностранных дел Германии господин Йоахим фон Риббентроп. В 3 часа 30 минут дня состоялась первая беседа председателя Совнаркома и НКИД СССР тов. Молотова с министром иностранных дел Германии господином фон Риббентропом по вопросу о заключении Пакта о ненападении.
Беседа проходила в присутствии тов. Сталина и немецкого посла господина Шуленбурга и продолжалась около 3-х часов. После перерыва в 10 часов вечера беседа была возобновлена и закончилась подписанием Договора о ненападении». О тайном протоколе, который составлял неотъемлемую часть этого документа, который вошел в историю как Пакт Молотова — Риббентропа, естественно, сообщений не было.
Поэтому, хотя документы политбюро ЦК ВКП(б) и до сих пор в своей массе остаются, как уже говорилось, тайной за семью печатями, все же и без них можно уверенно сделать вывод: Советский Союз является полноправным соучастником в деле инициирования Второй мировой войны, а большевики не в меньшей мере, чем нацисты, должны отвечать за все ужасы, которые пережил мир в 1939—1945 годах.
