Нашей социал-демократии предстоит, пожалуй, наибольшее испытание — испытание на способность противостоять «реформаторской» линии нынешней власти
«Хватит обмана. Мы строим ничто и идем в никуда»Борис Ельцин
Социализм, как известно, намного старше капитализма. Его корни — в христианстве и дохристианских учениях и верованиях. Но лишь сравнительно недавно судьбы социализма прочно переплелись с демократией. Этому в решающей степени способствовали перемены в общественном строе стран Запада. В первую очередь — усиление социальной ориентации экономики, возрастание роли государства в регулировании рынка, демократизация всех сторон жизни общества.
Как это происходило? В последние годы, в противовес перекосам прошлого, достигнутое Западом расценивается как снизошедшая на народы благодать, сплошной большой консенсус. Подобное умонастроение порождает иллюзию, что и у нас (даже у нас!) само собой все образуется в ходе дружных усилий всех общественных сил в направлении реформ.
В действительности при всей эволюционности перемен они добывались и в странах Запада в упорной и длительной борьбе, в том числе с силами фашизма. Отстаивались названные перемены народом, прогрессивными движениями и, прежде всего, социал-демократией.
Показательно, что в послевоенные годы эта борьба (да, да, именно борьба!) стала оснащаться высокоэффективными политическими технологиями, адекватно отражающими социально-экономическую динамику. И в этом качестве политическая борьба стала одним из великих достояний демократии и культуры Западного общества.
Овладение передовыми политическими технологиями позволило социал-демократии расширить диапазон влияния на массы, полнее опереться на средний класс, занять прочное место в левом центре и все чаще перехватывать руль управления страной. В итоге усилилось влияние социал-демократии на траекторию движения общества, на ее разворот в сторону интересов большинства народа, а не только (как ранее) малообеспеченных и неимущих. В такой ситуации социал-демократия становится в высокоразвитых странах Запада важнейшим гарантом поддержания социально-экономического равновесия, оптимизации интересов разных социальных групп, а значит, динамизма в развитии экономики и устойчивости жизненного уровня народа. Иллюстрацией служат не только шведский и австрийский социализм, но и США, Канада, Австралия и практически вся Западная Европа. Социал-демократия стала влиятельнейшей политической и реформаторской силой на планете. Причем даже не обязательно при непосредственном решающем участии ее партий и лидеров. К примеру, практическое кейнсианство, реанимировавшее гибнувший капитализм, подпитывалось идеями социализма, чего, кстати, не отрицал Ф.Рузвельт.
Конечно, в выводах в пользу социал-демократии нельзя перегибать палку. В современной смешанной экономике движение и рост производства, развитие инфраструктуры и институтов рынка определяется не только идеями, близкими социал-демократии (среди них кейнсианство), но и идеологией либерализма. К тому же именно истекшие полтора-два десятилетия были относительно благоприятны для моделей рынка либерального, и даже праволиберального толка, т. е. сугубо буржуазных.
Но показательно и другое: даже в условиях наименее благоприятных (резонанс от крушения СССР, падение престижа идей социализма) западная социал-демократия не только удерживала позиции, но и побеждала на выборах в цитаделях Запада весьма преуспевших во власти противников. Причем происходило это именно тогда, когда капитал, уверовавший в свое победоносное шествие, переходил черту, за которой обострялось социальное неблагополучие. Социал-демократия, верная своему призванию, восстанавливала и приумножала социальные завоевания широких масс и при этом демонстрировала искусство поддерживать технологический прогресс.
Последнее событие, вселяющее надежду на новые созидательные достижения социал-демократов, — победа Г.Шредера над Г.Колем. Для нас и тут должно быть поучительным, что победа вырвана была в острейшей борьбе, а не получена как подарок в ходе мирных переговоров.
В общем-то казалось, что в Германии все более-менее хорошо, а если что-то ухудшилось, то это вполне объяснимо: все списывается на великое событие — объединение двух Германий. Огромен авторитет, выдающимися являются заслуги Г.Коля. И все же даже в такой обстановке чуткое ухо совокупного избирателя уловило, что наметившиеся элементы неравновесия — ослабление контроля государства за экономикой, рост безработицы, углубление социальной дифференциации и другие — лучше преодолеваются именно социально-экономическими технологиями социал-демократов; отсюда и разворот интересов нации в эту сторону.
Как видим, в мире борющейся, правящей и созидающей социал-демократии много поучительного для нас, особенно для нарождающейся украинской социал-демократии.
К тому же выход наших социал-демократов на арену совпал по времени с завершением двадцатилетнего планетарного технолого-социально-экономического цикла. Цикла исключительно благоприятного для либерализма и не очень — для социал-демократии. Завершение же этого цикла означает обратное: потеснение либералов, особенно претендующих на абсолютную истину, и выдвижение на первый план рекомендаций и учений, близких социал-демократии (в экономике — кейнсианства).
Напомню, что компьютеризация и информатизация, расцветшие к средине 70-х годов, дали мощный толчок глобализации экономических процессов, а с нею — импульс дерегуляции, в т. ч. Тотальной либерализации. Экономическое пространство государств, особенно слабых и зависимых, оказалось беззащитным перед лицом глобальной экономической экспансии. Кейнсианские реформы, рассчитанные на государственный суверенитет, стали возможны в ограниченных пределах, лишь в государствах с сильной властью и (или) сильными институтами. С другой стороны, либерализм, особенно в варианте монетаризма, стал крайне выгодным могущественным транснациональным компаниям и их государствам. Компаниям, действующим на мировой арене, компьютерные и информационные технологии обеспечили невиданные ранее возможности собирания дани со всей планеты. Наилучшим же инструментом в этом деле оказался монетаризм. Именно он (как мы тоже убедились) реализует на практике тезис неолибералов «чем меньше государства, тем лучше»; он же разрушает национальное производство зависимых стран, свертывает денежное обращение, дает дорогу импорту, дестабилизирует экономику и всем этим провоцирует бегство капиталов из страны и неэквивалентный обмен в пользу ТНК и их стран. Ведущие страны Запада от этого только выигрывали, поскольку вливания доходов делались именно в их экономику — они ведь являлись странами базирования транснациональных компаний. Понятно, что социал-демократические подходы, нацеленные на социальность, стабильность, государственность, а значит, развитие отечественного производства, оказываются в этой ситуации ущемленными.
Между тем именно в меру нарастания экспансии монетаризма очевидными становились его и негативные последствия, которые в свою очередь становились по своим масштабам планетарными. Геополитика монетаризма именно на почве новейших информационных технологий и глобализации все чаще оборачивалась финансовым хаосом и беспределом, что проявилось, в частности, во все учащающихся, крайне разрушительных финансовых кризисах. Число стран-жертв мирового финансового кризиса растет пугающе быстро. Теперь уже и правительства ведущих стран, а также международные финансовые организации буквально заметались в поисках мер по обузданию финансовых катастроф. В итоге на сцену вновь выходит кейнсианство, но теперь уже в качестве обновленного и вобравшего смыслы произошедших за двадцатилетие перемен. А смыслы эти в том, чтобы ограничение и сдерживание хаоса и экономической экспансии не сказались отрицательно на экономической свободе и мотивациях, в том числе на глобальном пространстве. Таким образом, неокейнсианство как бы вбирает в себя отчасти неолиберализм, а с ним и монетаризм, но без их разрушительных крайностей.
Все эти перемены — благодатный фон для нового прилива сил социал-демократии, в том числе и властвующей. Ибо социал-демократия, исповедуя социально-рыночные ориентации, тоже стоит на позициях обуздания разрушительных сторон рынка. И тоже отстаивает сохранение либеральных свобод и полновесных рыночных мотиваций. В этом последнем пункте она пересекается с либерализмом, дополняя и ограничивая его одновременно.
Конечно, все это не доступно пока Украине как стране, пренебрегающей современными социально-рыночными, а равно и государственно-рыночными технологиями.
Но крот истории и у нас делает свое дело. Появляются и роятся социал-демократические партии. В эту сторону существенно сдвинулись социалисты, вышедшие из лона компартии. Да и коммунисты, реагируя на реалии, сейчас оказываются к социал-демократии ближе, чем это было еще недавно. Как видно, социал-демократическая ориентация постепенно становится для политических движений ведущей.
И все-таки, несмотря на отмеченные тенденции, вероятность полноценного функционирования у нас социал-демократии пока невелика. Причем главная преграда — не столько советское наследие, сколько рыночноискаверканное настоящее, а равно и отсутствие у социал-демократов полновесной оппозиционности.
Напомним, что Советский Союз по многим параметрам, важным для постиндустриального, а значит, и модерного рыночного общества, был ближе к США, Германии и Франции, чем к этим же государствам, скажем, таких стран, как Боливия или Гваделупа. Отсюда следовало, что постсоветские государства (в первую очередь Украина) должны были в ходе рыночных трансформаций подтягиваться к передовым странам Запада, а не к слаборазвитым странам третьего мира. То же, что произошло за последние годы с Украиной, как и с Россией, есть опускание страны в рыночную архаику, т. е. ее удаление от современного рынка. Как сказал американский проф. С.Коун, «это транзит в средневековье». И это притом, что даже страны, еще недавно находящиеся в полупатриархальном состоянии (Таиланд и др.) ускоренно создают модерную рыночную экономику, минуя все промежуточные ступени.
Наша рыночная отсталость — не только причина бедствий народа, но и источник ущербности и осложнений в политике, а значит, и в деятельности украинской социал-демократии. Современная социал-демократия — это привилегия передового общества. В обществе же отсталом, да еще и крайне деформированном, социал-демократия — приди она к власти — будет поглощена не решением присущих ей задач, а расчисткой рыночного мусора. Оставаясь же в оппозиции, партия вынуждена будет воспроизводить лозунги и протесты крайне левых партий, ибо трудно иным способом реагировать на расколотость общества и непереносимые бедствия народа. В этой ситуации само резкое противопоставление себя, скажем, коммунистам может оказаться политически невыгодным и даже аморальным.
И уж конечно трудно говорить в такой обстановке об осуществлении политической и административной реформ, без которых нормальная деятельность политических партий невозможна.
Из сказанного следует, что в задачи социал-демократии наряду с отстаиванием интересов обездоленных входит и требование проведения полноценных рыночных реформ. Ибо чем быстрее страна преуспеет на этом направлении, тем больше будет шансов на триумф социал-демократии.
И вот тут, в этом пункте, нашей социал-демократии предстоит, пожалуй, наибольшее испытание — испытание на способность противостоять «реформаторской» линии нынешней власти. Побуждать к этому ее должно не только плачевное состояние экономики, а с ней — судьбы народа, но и несовместимость того, что делается, не только с социально-рыночными, но и с либерально-рыночными (в том числе адамосмитовскими) критериями рыночных реформ.
В подтверждение сказанного напомню общеизвестное: критериями не только современного, но и традиционного — смитовского рынка, являются по меньшей мере: экономическая свобода, конкуренция, частная собственность, всеобщая регулирующая роль денег. У нас же появившиеся было либеральные свободы задушены в ходе реформ и «стабилизационным» безденежьем, и номенклатурно-клановым, а также уголовным засильем и правовой чехардой с беззаконием. Конкуренции как не было, так и нет. Приватизация как главная забава реформаторов превратила собственность в обезличенную и ничейную. Деньги оказались замененными натуральным бартером и разными суррогатами, вплоть до долгов. По итогам произошедшего Украина по показателю кумулятивного индекса либерализации оказалась на предпоследнем месте среди стран СНГ; позади только Таджикистан. Ее индекс — 0,80; России — 1,92% Польши — 4,14.
Так дело обстоит при взгляде на реформу в Украине с позиций «смитовских». Сам Адам Смит, которому усердно присягают наши реформаторы, имел бы основания, глядя на содеянное, воскликнуть (по аналогии с известным восклицанием Маркса: «Я не марксист»): «Я понял, — если это рынок, — что я не рыночник!»
Не лучше дело обстоит с реформами и при приложении к ним современных критериев. Если взгляд на наши реформы с позиций Смита свидетельствует о провале, то их оценка по современным критериям побуждает говорить об их (реформ) отсутствии. Важнейшие институты современного рынка, включая рыночно ориентированную трансформацию государства, отсутствуют вовсе или же находятся (как, например, фондовый рынок) в зачаточном состоянии. К тому же происходит интенсивное разрушение и ослабление существующих институтов, о чем свидетельствуют масштабы и криминогенность теневой экономики, а также факты: невыплат зарплат, роста неплатежей, трудного собирания налогов, никчемной доли банковских кредитов в отношении к ВВП, неспособности государства защитить контракты и права собственников и многое другое.
Как видим, с рынком у нас получился конфуз, зато, как часто бывает в подобных случаях, успеха в рыночной коммерциализации достигли мы в местах неположенных. Дж. Сорос предупреждал, что рыночной должна быть экономика, но не общество. У нас получилось наоборот. Подобная ситуация, в свою очередь, удаляет нас от выхода на орбиту современности, а значит (кроме прочего), дополнительно усложняет проблемы полноценного функционирования социал-демократии.
Важно подчеркнуть, что нагрянувший финансовый кризис при всех идущих от него тяготах в какой-то мере открыл отсутствующие ранее возможности для позитивных перемен. Речь идет не только о нашем отрезвлении в части крутой гривни и приведении ее в соответствие с нашей реальной конкурентоспособностью. Имеется в виду и нечто большее: окончательная дискредитация монетаристских иллюзий и догматов, а значит, возможность выбора иной, эффективной реформаторской модели. А это — шанс на формирование современного рынка, в том числе за счет использования полезного (а не деформированного) монетаристского инструментария.
В этой ситуации весьма странными выглядят заявления руководства страны о приверженности к избранному курсу. Казалось бы, теперь уже все говорит о важности скорейшего, притом радикального пересмотра нынешней реформаторской модели. Сам М.Фридмен — отец монетаризма — открестился от того, что происходит у нас и в России. Тем более, как оказалось, в ходе реформ мы делали ненужное и вредное и избегали полезного и нужного. Об этом свидетельствуют исследования Всемирного банка, которые поставили крест на политике МВФ, проводимой с одобрения Вашингтонского консенсуса. Выявилось и то важнейшее, доселе тщательно скрываемое обстоятельство, что главное значение для рыночных трансформаций имеет не либерализация, приватизация и стабилизация, а качество институциональной системы. Именно сильные институты определяют конкурентную среду, в которой функционируют рынки, — таково заключение вице-президента, главного экономиста Всемирного банка Дж. Стиглица. Вывод этот сделан на основе данных по 94 странам, в том числе — 28 странам с переходными экономиками. Похоже, что в подобной ситуации всеобщего отвержения применяемой в Украине модели наши высокие сторонники избранного курса оказываются в роли не столько реформаторов, сколько протестантов и бунтарей.
