2. СИЛА И СЛАБОСТЬ СОВЕТСКОГО СТРОЯ
До недавнего времени мы жили в мире, расколотом соперничеством двух сверхдержав. Советский Союз казался могущественным и нерушимым. Среди западных политологов стала популярной теория конвергенции, то есть заимствования всем человечеством преимуществ обеих сверхдержав. Теперь нам приходится заново осмысливать силу и слабость СССР.
В этом могут помочь подходы А. Дж. Тойнби к истории человечества. Прославленный английский ученый рассматривал историю как последовательную смену цивилизаций, происходившую по схеме «вызов—ответ». Используя тойнбианский понятийный аппарат, можно утверждать, что приход советской власти на территорию Восточной Европы и некоторых других стран инициировал общественные изменения цивилизационного масштаба. Когда граждане СССР должным образом оформляли свой визит в «капстрану» (а среди обязательных действий фигурировали рекомендация партийной ячейки, 12 фотографий в дело и инструктаж в Москве, в доме на улице Калинина), они на короткое время оказывались в другом цивилизационном измерении. Знаю это по себе.
Коммунистическая цивилизация отличалась от всех других тем, что была искусственной. Каждая цивилизация развивалась на плечах предыдущей, но у коммунистической была другая судьба: она могла либо рассыпаться за считанные годы (европейский вариант), либо постепенно поглощаться той цивилизацией, в недрах которой родилась (азиатский вариант).
Кратковременность существования коммунистической цивилизации связана с тем, что она утверждалась на принципах той коллективной собственности, которая была свойственна только примитивному, давно пройденному человечеством первобытнообщинному строю. Речь идет о коллективной собственности, нераспределенной между производителями, а не о частной собственности в форме акционерного общества или кооператива. Слава Богу, мы уже разобрались в разнице между кооперативом и колхозом. В советские времена на наше сознание давил оксюморон «колхозно-кооперативная форма собственности».
Коммунизм был болезнью, поражавшей ослабленный революциями и войнами общественный организм. Из-за того, что коммунистический строй утверждался вследствие революций, создавалось обманчивое впечатление его органичной связи с ними. Убежден, что многие выводят советскую власть и порожденный ею строй из Русской революции, а точнее — из ее искусственно отделенного обломка, который назвали Октябрьской революцией. На самом деле коммунистическая революция была «революцией сверху», то есть не революцией, а реформой, навязанной обществу независимой от него властью.
Захват власти коммунистами не привел к провозглашаемому пропагандистами народовластию. Под оболочкой «диктатуры пролетариата» оно породило диктатуру коммунистических вождей. Осуществленная вождями ликвидация частной собственности под лозунгами национализации или обобществления средств производства на самом деле обернулась лишь сменой владельца. Частная собственность на средства производства не исчезла, а перешла в руки кучки вождей, то есть трансформировалась в невиданного человечеством цивилизационного монстра. Приватизация государства вождями повлекла за собой приватизацию средств производства государством.
Советский строй имел одно фундаментальное преимущество: исключительно большой мобилизационный потенциал, используемый в стране с колоссальными человеческими и природными ресурсами. Поэтому Советский Союз сыграл решающую роль во Второй мировой войне, стал сверхдержавой и смог навязать собственную политико-экономическую модель ряду других стран. Однако советский строй имел и одну фундаментальную слабость по сравнению со странами рыночной экономики — отчужденность производителей от средств производства, которая стала следствием приватизации последних кучкой людей на вершине власти. Фундаментальное преимущество общесоюзного народнохозяйственного комплекса над экономикой рыночного типа, которое выступало в виде безграничного мобилизационного потенциала, и фундаментальное преимущество рыночной экономики в эффективности были двумя сторонами одной медали.
Руководствуясь лозунгами «Манифеста Коммунистической партии», российские коммунистические вожди ликвидировали свою буржуазию. Это означало, что они избавились от одного из двух агентов производства — капитала. В производстве остался только один агент — наемная рабочая сила, которую провозгласили владельцем всех средств производства. В конституционном оформлении это звучало красиво, но на практике приводило к полной неэффективности советской экономики. Вожди видели, что эта экономика мертвая, и пытались оживить ее не только командами извне, но и втягиванием рабочего класса в руководство производственным процессом через компартийные ячейки и профсоюзные организации непосредственно на производстве. Это дополняло бюрократический контроль над производством, служило прекрасной иллюстрацией «народовластия», но не очень помогало в повышении экономической эффективности.
Общесоюзный народнохозяйственный комплекс был неэффективным с рождения, но его отставание от ведущих стран Запада резко ускорилось в послевоенные десятилетия, когда мировая экономика под влиянием научно-технической революции начала переходить от индустриальной к постиндустриальной стадии развития. Второе дыхание Советский Союз получил во время мирового энергетического кризиса 1970-х гг. Поток нефтедолларов на два десятилетия продлил его существование в нереформированном виде. Но первая серьезная попытка реформ привела к стремительному и одновременному самораспаду строя, государства и партии.
3. СПЕЦИФИКА ПОСТСОВЕТСКОЙ ЭПОХИ
Коммунизм кардинально менял образ жизни и мышления, но не мог подстричь под одну гребенку людей разной культуры, религии, исторических традиций. Постсоветские государства отличаются друг от друга по качеству рабочей силы, ментальности своих народов, природным ресурсам. Однако у всех была одна общая задача: осуществить переход от командной к рыночной экономике, от тоталитаризма к определенным формам демократического строя. Это болезненный путь модернизации «вдогонку».
Бывшие союзные республики разделились на три более-менее четко определенные группы. Первая из них — это страны Балтии. Общесоюзный центр перестроил в них социально-экономические отношения, но не успел советизировать людей. Сравнительно быстро эти страны смогли стать членами Европейского Союза.
Вторая группа стран — это бывшие царские колонии. Советская власть не смогла перетравить в них структуры древних цивилизаций. После распада СССР страны Средней Азии и Закавказья довольно быстро вернулись к традиционному образу жизни в его модернизованных вариантах.
Третья группа стран — это основа бывшей Российской империи: сама Россия, а также Украина и Беларусь. Рассматривая поставленную тему, здесь невозможно ограничиться одним абзацем.
В 1920-х гг. группа историков и экономистов (Михаил Волобуев, Александр Оглоблин, Михаил Слабченко и др.) выдвинула тезис о колониальном положении Украины в царской империи. Тезис привился и даже распространился на советскую эпоху. Однако утверждение о колониальном статусе Украины в составе царской России выглядит слишком оптимистично. Говоря так, мы убеждаем самих себя в том, что царское правительство признавало реальность Украины хотя бы в статусе колонии. На самом деле, как известно, оно считало малороссов и белорусов этнографическими ветвями единого российского народа. Зато вожди Коммунистической партии признали существование украинского народа, наделили его правами «титульной нации», которая хозяйничала в формально независимой советской республике, а потом позволили последней «вместе и наравне» с Россией выступить основательницей Советского Союза. Так же, как и в царские времена, индустриальное строительство в Украине шло опережающими темпами.
Рассматривать Украину как колонию советской России невозможно хотя бы потому, что метрополия и колонии — это понятия рыночной экономики. Однако в политике Кремля всегда была выразительной национальная составляющая, направленная на преодоление существующего или возможного сепаратизма. Вожди партии одинаково интенсивно использовали как патриотические национальные чувства народов СССР, так и бытовой шовинизм во всех его формах. Они не желали тратить усилия на русификацию всего населения страны, но такая цель ставилась относительно украинцев и белорусов, если этому способствовала ситуация.
Выполняя партийное поручение, декан исторического факультета Московского университета Александр Удальцов поставил на совещании в Институте истории АН СССР 10 сентября 1938 года вопрос об этногенезе древних славян. В 1939 году под его председательством была создана комиссия в составе И. Орбели, В. Струве, С. Толстова и других ученых, которая должна была обосновать происхождение российского, украинского и белорусского народов из одной древнерусской народности. Идеологема единой народности как общего предка российского, украинского и белорусского народов окончательно закрепилась после выхода в 1954 г. тезисов ЦК КПСС «О 300-летии воссоединения Украины с Россией». Она была некоторой уступкой национальным чувствам украинцев и белорусов, потому что до революции их существование вообще не признавалось. Одновременно тезис о единой древнерусской народности использовался для теоретического обоснования русификации «братских народов». Ведь речь шла о стирании вызванных якобы неблагоприятными историческими обстоятельствами национальных отличий между ними.
Трудно сказать, кто приложил больше усилий для развала СССР — Украина или Россия. Однако после достижения поставленной цели российская политическая элита сразу почувствовала себя правопреемницей общесоюзного компартийно-советского центра. Если национальные республики рассматривали образование Союза независимых государств как средство «цивилизованного развода», то Россия видела в нем путь к возрождению многонационального государства, которое уже существовало в форме Российской империи и Советского Союза. В реализации рассчитанной на длительный срок политики «сбора земель» главную роль играет экономическая, прежде всего, энергетическая зависимость новых государств от России.
Украинская компартийно-советская элита шла к независимости под антисоветскими лозунгами по двум причинам. Во-первых, ей нужно было удержать власть в республике, охваченной национально-освободительным движением. Во-вторых, она рассчитывала отделиться от общесоюзного центра идеологическим барьером. Эта тактика оказалась эффективной.
Идеологи современной России взяли на вооружение концепцию государственности, в которой используются как дореволюционные, так и советские исторические мифы. Вследствие отсутствия информационного барьера между нашими странами, влияние советских мифов на сознание украинского общества остается сильным. Однако позитивное отношение к советской власти определяется у нас, прежде всего, внутренними причинами.
4. БАРЬЕР МЕЖДУ ПОКОЛЕНИЯМИ
Институт истории Украины вместе с Издательским домом «Киево-Могилянская академия» готовит к переизданию трехтомник воспоминаний наших земляков-эмигрантов. Они были записаны в 1983—1984 гг. и опубликованы в Вашингтоне в 1990 г. под грифом комиссии Конгресса США по голоду 1932— 1933 гг. в Украине.
Свидетельства уже несуществующего поколения будут звучать для нас в полный голос. Бывшие жители украинского села откровенно рассказывали не только о Голодоморе, но и о всей своей жизни на протяжении двух десятилетий после установления советской власти. Поражает такая деталь: откровенность они впервые проявили лишь на склоне лет в государстве на противоположной стороне земного шара. На вопрос, говорили ли люди между собой в 1933 году, почему произошел голод, 78-летняя Евфрозина Зоря из хутора Круглик около Гадяча ответила так:
«Господи милый! Там нельзя было и говорить ничего. И люди даже боялись очень и говорить. Один другого боялся. Потому что не доверяли один другому. Потому что я вам сегодня скажу, а завтра еще кто-то будет знать. Да я же вам говорю, что родители детям ничего не говорили. Только если сам поймешь уже, если ты понял что-нибудь, то хорошо. А как не понял, то так родители не говорили. Потому что родители боялись детям своим говорить, не только кому-то чужому».
Через два с половиной десятилетия после Голодомора в свои семьи вернулись сотни тысяч узников сталинского ГУЛАГа. Их обязали не рассказывать об обстоятельствах пребывания в лагерях. Но не столько официальная «подписка о неразглашении», сколько повседневная действительность вынуждала их держать язык за зубами даже в общении с собственными детьми. Дети есть дети, неосторожное слово о советской власти с их стороны могло отобразиться на них и на родителях.
Так создавался барьер между поколениями: жизненный опыт предыдущих не входил в сознание следующих.
5. НОСТАЛЬГИЯ ПО ПРОШЛОМУ
На большей части Украины уже нет людей, на себе познавших массовые репрессии ленинско-сталинской эпохи. У нас живут, за исключением самого младшего поколения, воспитанники советской школы, то есть люди с глубоко деформированной исторической памятью. Барьер между поколениями повлек к тому, что мы самостоятельно вынуждены узнавать и оценивать политическую реальность, в которой родились и научились мыслить. Как говорила Евфрозина Зоря, «если ты понял что-нибудь, то хорошо»…
Следует отдать должное советской власти: она сама позаботилась о коррекции нашего мышления. Имею в виду кампании десталинизации, осуществленные Н. Хрущевым в 1956—1964 гг. и М. Горбачевым в 1985—1991 гг. Однако коррекция оказалась недостаточной. Невозможно вытянуть себя из болота за собственные волосы.
Существует колоссальная литература о репрессиях советской эпохи. Эта тема воспроизведена в кинофильмах, которые почти все видели, в книгах талантливых писателей, прочитанных миллионами людей. Общество проинформировано о преступлениях государства против него. Относительные человеческие потери от репрессий сравнимы в Украине с ужасающими жертвами Камбоджи. Почему же большое количество людей связывает их не с институтом власти как таковым, а с отдельными политическими деятелями, контролировавшими этот институт?
В последнее время даже фигура Сталина начинает терять свою «зловещесть» в глазах многих граждан. Частично это связано с российским влиянием. Россия имеет общее с Украиной прошлое, но в его интерпретации отстает от нас. Культ вождя для соседней страны становится политической необходимостью, а поэтому последствия управляемых десталинизаций и уже свободного в постсоветское время переосмысления прошлого начинают ревизоваться.
В Украине отсутствуют политические предпосылки для формирования культа вождя, но для ревизии находится другая почва: гримасы посттоталитарной демократии. Вынесенная на экраны телевизоров в популярном формате ток-шоу борьба политиков за электорат внушает такое отвращение, что у людей, привыкших к диктатуре, рождается ностальгия по упорядоченному и, начиная с ХХ съезда КПСС (1956 год), сравнительно безопасному прошлому.
Существенно и то, что институты тоталитарного государства имеют несравнимо большие технические возможности влияния на общество, чем государственные институты эпохи посттоталитарной демократии. Во время направляемых из Кремля кампаний десталинизации верховная власть тщательно следила за тем, чтобы они происходили по содержанию и глубине в определенных ею рамках. Когда подзабытая ныне преподавательница Нина Андреева завопила: «Не могу поступиться принципами!» на весь Советский Союз, ее патронов немедленно лишили политического влияния.
В демократическом обществе все по- другому. Владелец средств массовой информации приглашает на службу таких журналистов, которые высказывают его идеологические взгляды, даже если они идут вразрез с интересами государства. Поэтому общество получает совершенный по профессиональным качествам информационный продукт с сомнительным или вредным идеологическим наполнением. В действительно демократических странах на страже национальных интересов стоят парламент и общественное мнение. В посттоталитарном обществе эти рычаги не имеют существенного воздействия на ситуацию. Достаточно вспомнить борьбу в Верховной Раде по поводу оценки таких действий сталинской власти, как террор голодом или советизация западных областей Украины. После длительной борьбы парламент все-таки принял закон Украины о Голодоморе как геноциде украинского народа, но не предусмотрел эффективных санкций за богохульное отношение к национальной трагедии.
К сожалению, не все политики прислушиваются к аргументам историков. Тем более что основанные на фактах аргументы печатаются в малотиражных академических изданиях.
6. РОЛЬ ИНФОРМАЦИИ О ГОЛОДОМОРЕ В ПЕРЕОСМЫСЛЕНИИ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО
Обществоведы еще не заинтересовались по-настоящему динамикой исторической памяти общества на переломном этапе 80—90-х гг. Поэтому в дальнейшем анализе поставленной темы буду ссылаться иногда на то, что лежит под рукой: собственное сознание. Тем более что обе исторические проблемы, которые находятся на острие современной политической борьбы, были и являются предметом моих многолетних исследований. Это сталинский террор голодом 1932— 1933 гг. и советизация западных областей.
Когда Февральская революция упразднила цензуру, больше всего радовались большевики. Но потом они запретили все газеты, кроме собственных, а в своих ввели суровейшую цензуру. Думаю, что у многих на памяти маскировочное слово «Главлит», после которого шли две буквы и определенное количество цифр. Такая отметка была обязательной на каждом печатном листике, даже приглашении на свадьбу. Но вот в рамках горбачевской перестройки появилась гласность, раскрылись архивы, СМИ начали разоблачать преступления советской власти. История СССР, освещенная в многотомных официальных изданиях, вдруг оказалась сплошной «белым пятном».
Историей занимались ученые, над которыми нависал Главлит. Но обязанности цензуры заключались лишь в том, чтобы позволять или запрещать уже написанное. Как писать — об этом позаботился Сталин, когда выпустил в мир в 1938 году короткий курс «Истории ВКП(б)». Эта книга стала лекалом, по которому сверялись исторические труды. Даже после ХХ съезда КПСС, когда ее изъяли из обращения, сталинский набор стереотипов перешел в другие нормативные издания.
Как у каждого воспитанника советской школы, у меня был иммунитет к «антисоветской пропаганде». Он прививался на уровне основополагающих понятий: классовая борьба как движущая сила исторического прогресса, буржуазия как виновник полного обнищания пролетариата, пролетариат как самый передовой класс общества, крестьянство как мелкая буржуазия и тому подобное. Пребывание в плену этих стереотипов было незаметным, как физическое дыхание.
Если бы у меня был контакт с предыдущим поколением, такие события семейной жизни, как смерть деда в 1933 или арест отца в 1937 году вызвали бы озлобленность против власти. Скрытая озлобленность была во многих, хотя это тяжело установить даже по архивам КГБ. Сомнения не вызывает лишь одно: количество открытых деклараций о несогласии с властью не превысило в Украине и тысячи за все время от появления первых диссидентов и до 1991 года.
Ядовитая для жизни скрытая озлобленность меня обошла. Я радовался, когда в издательстве «Советская школа» опубликовал книгу для старшеклассников «Партия Ленина — сила народная». Перечитывая ее, вижу все, что стояло за приведенными аргументами. Однако вижу и другое: люди жили в ленинском «государстве-коммуне» и работали с полной отдачей. Мы поныне пользуемся материальными и интеллектуальными достижениями их труда. Иногда бездарно проедаем эти достижения, как, например, дважды проданную «Криворожсталь».
Переворот в мировоззрении состоялся после того, когда я попал в группу ученых, организованную по решению ЦК Компартии Украины с правом пользоваться засекреченным архивом довоенного ЦК КП(б)У. Создание группы было ответом на появление в Конгрессе США комиссии по украинскому голоду 1932—1933 гг. Заданием комиссии во главе с исполнительным директором Дж. Мейсом было, как указывалось в соответствующем постановлении, «распространить в мире знания о голоде и обеспечить американской общественности лучшее понимание советской системы выяснением роли Советов в его организации».
Может показаться странным, почему доктору наук пришлось потратить несколько лет, чтобы разобраться в механизме Голодомора. Однако это не более странно, чем решение руководителей ЦК КПУ создать группу ученых, чтобы они подобрали аргументы с целью доказать беспочвенность обвинений советской власти в организации искусственного голода. В политбюро ЦК КПУ были уверены, что такие аргументы найти можно. Такая уверенность объяснялась самим характером власти, принимавшей решение в ситуации полного отсутствия гласности и сурово дозировавшей информацию, которую получали ее функционеры в зависимости от их места в иерархии.
Чтобы придать этому сухому тезису выпуклости и красок, уместно опереться на воспоминания М. Хрущева. Когда он на пенсии диктовал их, то вспомнил о связанном с коллективизацией голоде в украинском селе. Это упоминание он связал не с информацией, которую имел в 1932—1933 гг. как второй секретарь Московского горкома и обкома ВКП(б), а с обзорами заграничной прессы, которые готовились для первого секретаря ЦК КПСС. Во время голода у Хрущева не было информации, невзирая на высокий ранг в партийной иерархии. На обзоры прессы он реагировал таким образом: «Сколько же тогда погибло людей? Теперь я не могу сказать. Сведения об этом просочились в буржуазную прессу, и в ней вплоть до последнего времени моей деятельности иногда проскальзывали статьи относительно коллективизации и цены этой коллективизации в жизнях советских людей. Но это теперь я так говорю, а тогда я ничего такого, во-первых, не знал, а, во- вторых, если бы и знал что-то, то нашлись бы свои объяснения: саботаж, контрреволюция, кулацкие выходки, с которыми нужно бороться, и другое».
Когда у руководителей Компартии Украины возникала потребность разобраться в вопросах истории, они обращались к специалистам в академическом институте. Мы готовили соответствующие справки, используя обычные штампы: саботаж, контрреволюция, кулацкие выходки. В подобную ситуацию попадали и руководители более высокого ранга — в Кремле. Они не могли получить объективную информацию о закономерностях исторического развития в собственной стране, потому что в академических институтах работали специалисты, от рождения воспитанные по стереотипам сталинского курса «Истории ВКП(б)». Конечно, эти историки могли пользоваться спецфондами, в которых хранились книги и периодика стран Запада. Однако подобная литература воспринималась как идеологически вражеская и отталкивалась сознанием. Тем более что межблоковая конфронтация не лучшим образом отражалась и на трудах западных историков и политологов.
В декабре 1987 года украинскому руководству пришлось признать умалчиваемый на протяжении десятилетий факт голода. В. Щербицкий в докладе, посвященном 70- летию установления советской власти в Украине, назвал его причиной засуху (синоптики тут же возразили с цифрами в руках). Преемник Щербицкого В. Ивашко указал другую причину — избыточные хлебозаготовки. Те, кто в наши дни хочет сохранить позитивное представление о советской власти, ревностно придерживаются этой версии. Причиненный заготовками голод также следует квалифицировать как искусственный, но для власти можно найти оправдание: мол, забирая последний хлеб у крестьян, она спасала голодающих рабочих. Находится оправдание и экспорту хлеба в 1932—1933 гг.: нужна была валюта, чтобы расплатиться за технику для заводов, без которых СССР не смог бы противостоять гитлеровской Германии. Это неубедительные аргументы, но они все-таки маскируют реальное лицо власти.
Изучая документы довоенного ЦК КП(б)У, я увидел голод, вызванный этими хлебозаготовками. В Украине он был таким, как и в других хлебопроизводящих регионах. Разница заключалась лишь в том, что в нашей республике голод с десятками тысяч жертв наблюдался дважды: вследствие заготовок из урожая 1931 года (в первой половине 1932 года) и из урожая 1932 года (в третьем квартале 1932 года). Но в зимние месяцы 1932—1933 гг., когда в селе уже хлеба не осталось, у крестьян Украины под прикрытием заготовительной кампании отобрали все съестное. Следствием такой карательной акции стала на порядок большая смертность, чем в других регионах СССР. То, что это была карательная акция, вытекало из самого названия употребленного властью действия — натурального штрафования «должников». Когда не находили хлеб, конфисковывали другое продовольствие. Как это делалось, я уже знал в 1990—1991 гг. Не знал только, почему это делалось. Документы из кремлевских архивов, позволявшие обнаружить причины тщательно замаскированной под хлебозаготовку карательной акции, были опубликованы лишь после 2000 года.
Но хватало и того, что тогда я осознал: советская власть стояла над законом и не останавливалась перед преступлениями ужасающего масштаба. Она хладнокровно и квалифицированно, с соблюдением нужных маскировочных средств, уничтожала голодом миллионы украинских крестьян и репрессировала тех своих функционеров, которые делали попытки предупредить народоубийство. Осознание этого значило, что вся моя научная наработка трех предыдущих десятилетий оказалась почти полностью непригодной. С безграничным ужасом смотрел я на копии своих докладных записок в ЦК Компартии Украины, в которых «продовольственные затруднения» начала 30-х гг. объяснялись кулацким саботажем…
В 1987 году написал еще одну докладную записку с предложением признать факт голода в 1933 году. Не думаю, что она сыграла какую-нибудь роль, ведь «цекисты» почти сразу потеряли интерес к созданной ими группе ученых. В это время комиссия Дж.Мейса начала публиковать первые результаты своих исследований, и как раз это вынудило Щербицкого сознаться в том, что Украина пережила таки голод в 1933 году.
После 1991 года я отошел от фронтального исследования голода 1932—1933 гг. в Украине, но в 2005 году пришлось опять обратиться к этой теме под специфическим углом зрения: Голодомор как геноцид.
Иногда говорят так: добиваясь от ООН определения Голодомора как геноцида, Украина желает получить материальные компенсации от России. Есть политики и публицисты, которые действительно выдвигают этот заранее проигрышный тезис. На самом деле, однако, цель такой квалификации Голодомора иная: согласовать с реальностью историческую память общества. Власть, уничтожавшая своих граждан миллионами, не заслуживает на пиетет, привитый ею всем нам.
Постоянные читатели газеты «День» знают мои публикации на тему Голодомора как геноцида, которые были опубликованы в 2005—2007 гг., а в августе этого года появились отдельной книгой. Еще одна книга вскоре публикуется издательством «Наш час». С появлением этих книг могу сказать наконец, что излом мировоззренческих позиций перестал быть трагедией в моей научной жизни. Теперь можно без острой боли посмотреть на собственные тексты 70-х — первой половины 80-х гг.
7. ПРОБЛЕМА ОУН — УПА
В мае 1992 г. в Институт истории Украины пришли представители Украинской республиканской партии с предложением отметить юбилей УПА. В августе того же года в киевском Доме офицеров мы организовали вместе с Братством воинов УПА научную конференцию, посвященную 50-летию образования повстанческой армии. Для подавляющего большинства граждан Украины история УПА была «белым пятном». Поэтому конференция получила неожиданно широкую огласку.
Проблема ОУН — УПА, возникшая во время этого юбилея, не решена до сих пор. Указом Президента Украины от 28 мая 1997 года была создана Правительственная комиссия по изучению деятельности ОУН и УПА, а при ней — рабочая группа в Институте истории Украины. За восемь лет группа напечатала три десятка книг и брошюр общим объемом более шести тысяч страниц. На основании этих предварительных исследований была написана и в 2005 году опубликована большая коллективная монография. Отталкиваясь от нее, мы подготовили и напечатали в 2005 году то, чего ждало от нас правительство — профессиональное заключение с оценкой деятельности ОУН и УПА.
Трехступенчатая форма организации работы над профессиональным заключением была выбрана не случайно. Каждый, кто сомневался в весомости отдельных пунктов заключения, должен был обратиться к предыдущим монографиям и документальным сборникам, подготовленным рабочей группой. Оказалось, однако, что сделать это сложно: первичные материалы печатались в Институте истории Украины тиражом в 250 экземпляров, а итоговую коллективную монографию издательство «Наукова думка» опубликовало в пределах выделенных ассигнований — в 500-х экземплярах. Правительство нашло средства лишь для издания тиражом 120 тысяч экземпляров брошюры с текстом профессионального заключения.
Создается странная ситуация: «белого пятна» уже нет, но к массовому читателю информация не доходит из-за отсутствия средств на ее воспроизведение. Но в то же время в прошлом году в Днепропетровске вышла в печать в прекрасном полиграфическом оформлении книга Валентина Иваненко и Виктора Якунина «ОУН и УПА во Второй мировой войне: проблемы историографии и методологии». Не в названии суть, хотя искать отдельную методологию для ОУН и УПА — напрасное дело. Обоих авторов хорошо знаю, у одного из них был официальным оппонентом на защите докторской диссертации. Вижу, что они искренне уверены в правильности советских подходов к этой теме, хотя знают, цитируют и критикуют все труды нашей рабочей группы, а профессиональному заключению уделили в книге даже отдельную главу. Мы не смогли их убедить, хотя убедили то количество народных депутатов, которое стало достаточным для принятия закона Украины о Голодоморе как геноциде. Почему?
Мне кажется, что проблема ОУН—УПА более сложная для понимания. Голодомор для моих ровесников, как и для меня в свое время, мог и может служить отправным пунктом мировоззренческой революции. Чтобы разобраться в проблеме ОУН — УПА, человеку из той части Украины, советизация которой началась с 1917 года, нужно сначала изменить мировоззрение.
Необходимо признать, что у граждан Украины, родившихся по обе стороны австро- российской имперской границы, разное историческое сознание. Ничего странного в этом нет, как нет и ничего страшного. Мы вообще должны благодарить судьбу, что не стали разными нациями, хоть у нас и один язык. Имея общий сербско-хорватский язык, сербы и хорваты стали разными нациями, ужасно настроенными друг против друга благодаря историческим обстоятельствам. Собственно, благодарить нужно не судьбу, а духовных лидеров украинцев, прежде всего Тараса Шевченко и Ивана Франко — двух титанов, мечтавших об образовании независимой и соборной Украины.
Советизация западных областей Украины состоялась через поколение после советизации восточных областей. Обе советизации были одинаково жестокими, но поколения, которое выдержало их на себе, в восточных областях больше не существует. Следующее поколение, которое было уже воспитано советской властью, считает эту власть вполне приемлемой. Поэтому оно не понимает антикоммунистической настроенности своих соотечественников в западных областях. Не понимают многие люди этого поколения, почему так яростно жители западных областей боролись в рядах УПА с советской властью, то есть с ними или с их родителями, которых власть использовала для советизации западных областей.
8. ВНЕШНИЕ ФАКТОРЫ ВЛИЯНИЯ НА ИСТОРИЧЕСКУЮ ПАМЯТЬ
Хотя отношение к советской власти определяется, как правило, собственным историческим прошлым, существенное значение имеет и российский фактор. Многим гражданам России кажется, что обе страны должны иметь одинаковый взгляд на недавнее прошлое, вплоть до общих учебников по истории. Ведь это прошлое — общее!
Современные властители Кремля толерантно относились к руководителям Белоруссии и Украины, доказывая эту толерантность низкими ценами на энергоносители. Они не были обеспокоены тем, что А. Лукашенко превратил Беларусь в советский заповедник в постсоветском пространстве, а Л. Кравчук с Л. Кучмой взяли на вооружение антисоветскую государственную символику. У Кучмы неприятности начались лишь тогда, когда в Москве была опубликована его книга под названием «Украина — не Россия». Это название расценили как антироссийское. Антироссийские декларации не воспринимаются в Кремле так же толерантно, как антисоветские.
В новом веке Россия резко усилила идеологическое наступление на полностью оккупированное информационное пространство Украины. Общая жизнь народов обеих стран в Советском Союзе определяет вектор идеологического влияния — глорификацию достижений советской власти при почти полном игнорировании ее политики репрессий. Без такого влияния стал бы невозможным выход на поверхность политической жизни в Украине двух проблем общей украинско-российской истории — голода 1932— 1933 гг. и ОУН — УПА.
Тема голода 1932—1933 г.г., от которого Россия также сильно пострадала, стала в этой стране непопулярной. Также непопулярна и тема власовской армии и российских эсэсовских дивизий. Вместе с тем все больше литературы появляется об участии украинцев в немецких военных или военизированных формированиях периода Великой Отечественной войны. Вполне сознательно под эти формирования подверстывается и УПА.
Работая в российских архивах, члены рабочей группы по проблеме ОУН — УПА давали заявки исключительно на поиск материалов для диссертаций с нейтрально сформулированными названиями. В другом случае им не дали бы архивные материалы. Слишком многим хочется, чтобы степень информированности общества по проблеме ОУН — УПА, как и по Голодомору, оставалась на уровне советских времен. Нашу историческую память бережно охраняют от потрясений.
9. КОММУНИСТЫ: ВПЕРЕД, В ПРОШЛОЕ!
Каждое утро, когда выбегаю из леса на улицу Николая Ушакова, приходится обходить бетонный забор, за которым строятся многоэтажные «свечи». На заборе красной краской выписано: «За коммунистов!», а под этой надписью черной краской идет дополнение: «Комуняку — на гілляку!» Общество разделено по многим параметрам, и одним из них является разделение на коммунистов и антикоммунистов.
Не могу считать себя антикоммунистом, потому что 30 лет был в КПСС. Хотя КПСС была иной партией, нежели современные КПРФ и КПУ. Бывшая КПУ делала попытки приспособиться к новой реальности и даже санкционировала выпуск сборника партийных документов о голоде 1932—1933 гг. Теперешняя КПУ стремится сохранить в обществе историческую память советского времени как свою питательную среду. Крепко связанная с КПРФ, симоненковская КПУ является своеобразным агентом внешнего влияния на историческую память украинского общества.
Казалось, что после оранжевой революции КПУ потеряла политический вес. Однако голоса депутатов-коммунистов оказались необходимы для замены в Верховной Раде «оранжевой» коалиции «антикризисной», и КПУ получила второе дыхание. Свое влияние в правительстве она постаралась использовать для активизации пропаганды советских идеологических ценностей, прежде всего в средствах массовой информации и в общеобразовательной школе.
26 июля, то есть накануне досрочных парламентских выборов, КПУ организовала публикацию обращения 215 представителей творческой интеллигенции Украины к партиям правительственной коалиции. Цель обращения откровенно раскрывалась в первых двух абзацах. Академики, доктора наук, народные артисты, заслуженные деятели искусств и просто представители творческой интеллигенции высказывали якобы свою собственную обеспокоенность намерением политиков из Партии регионов образовать широкую коалицию с «Нашей Украиной», поскольку обе политические силы не имели идеологических расхождений. При таком раскладе сил КПУ осталась бы вне игры. С огорчением я увидел среди «подписантов» десятки знакомых людей. Далекие от политики, они были использованы партией, ведущей свою предвыборную агитацию со свойственной для нее демагогией.
3 августа газета «Коммунист» перепечатала это обращение. Одновременно печаталось интервью журналиста Алексея Иванова с человеком, который первой поставил под обращением свою подпись — Петром Толочко. В газетах КПУ уже не раз появлялись посвященные мне разгромные статьи. Вот и здесь журналист пригласил уважаемого академика: насколько, по его мнению, Станислав Кульчицкий профессионален и беспристрастен как историк?
Толочко не стал скрывать своего мнения, хотя в Отделении истории, философии и права НАН Украины, где мы с ним работаем, есть неписанное правило: не давать политических оценок коллегам. Он назвал меня трагической личностью, не нашедшей себя ни в одной исторической специальности. Обосновывая это утверждение, отметил: Кульчицкий стал всеядным, иронизирует над теорией Руси — колыбели трех восточнославянских народов, хотя здесь нет над чем иронизировать, потому как это святая правда. Так же пишет о Голодоморе и ОУН — УПА. Человек, занимающийся всем, не может глубоко постичь ни одно из явлений.
Соглашаясь с тем, что нельзя выступать с собственными заключениями в диапазоне от Х к ХХ века. Но я не касался никогда истории Киевской Руси. Идеологема «колыбели» появилась в ХХ веке, фамилии ее авторов и обстоятельства появления хорошо известны. Знаю, что Толочко написал несколько книг о «колыбели» и потому считает эту теорию «святой правдой». Ему виднее, но в подобной аргументации чувствуется почерк чеховского героя: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Не одобряет Петр Толочко мои труды по истории Голодомора. Получил, мол, докторский диплом «за ту самую коллективизацию и индустриализацию, которые тогда происходили, а теперь все это раскручивает в обратную сторону». Что на это сказать? Раскручивать, как было не так давно, в сторону короткого курса «Истории ВКП(б)»? Каюсь, поступился принципами, не похож я на Нину Андрееву. Но подобает ли именно вам обвинять других в отсутствии идеологической принципиальности, пан Толочко? Вспомните свой долгий крестный путь в политике — от Лазаренко к Симоненко. Видимо, не идеологическими, а более земными факторами были вызваны эти политические пируэты.
10. БЫЛА ЛИ НУЖНА НАМ СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ?
Завершая осмотр темы об осмыслении недавнего прошлого современным украинским обществом, можно указать на большой диапазон суждений в зависимости от возраста граждан и территории. Советская власть превратила свою страну в сверхдержаву. Это всегда подчеркивают те, кто ностальгирует по ней. Советская власть остановила научно- технический и социальный прогресс на порабощенной ею территории, и теперь народам бывшего СССР опять приходится догонять страны, которые мы в последнее время привыкли называть цивилизованными. Так утверждают ее противники.
Очевидно, нужно согласиться с обоими этими утверждениями, лишь на первый взгляд кажущимися противоположными, и высказать еще одно: любая власть опасна, если не контролируется обществом.
Почему «рабоче-крестьянская» власть, как ее называли при рождении, начала миллионами истязать рабочих и крестьян? В 1991 году я написал свою первую книгу о Голодоморе и под ее влиянием обратился в газету «Сільські вісті», выходившую тогда тиражом в 2,5 млн. экземпляров, со статьей под названием «Нужна ли нам Советская власть?» Главный редактор Иван Сподаренко 7 июня 1991 года напечатал статью без купюр, изменил лишь название на нейтральное: «Какая власть нам нужна?» Перечитывая ее сейчас, вижу, что не ошибался в определении механизмов власти и направлениях ее эволюции. Тогдашняя статья отличалась от той, которую я предложу вниманию читателей в следующих номерах газеты «День», лишь меньшей глубиной анализа.
