16 мая
Поликлиника. Кабинет окулиста. Я сижу на стуле, ожидаю, пока медсестра выпишет мне справку. Между тем врач-окулист (кстати, сама в очках) проверяет зрение у пятилетней девочки, которую привела на прием сельская бабушка. Врач водит указательной палочкой по таблице и спрашивает ребенка, различает ли она буквы. Сначала девочка говорит довольно бойко, и уже через минуту начинает запинаться.
— Ты что, не видишь? Какая это буква? — спрашивает врач, указывая на «Э».
— Е, — говорит девочка, — только навыворот.
— А это?
— Это мягкий знак плюс и, — неуверенно говорит девочка о букве «Ы». «Что ты выдумываешь? — раздражается окулист.
— Ваша внучка, по-видимому, не видит».
— Как будто на зрение никогда не жаловалась, — пожала плечами бабушка.
— Рекомендую выписать ей очки. Пока близорукость не запущена, — констатирует врач и поправляет свои очки.
Я попробовал вмешаться. Подошел к таблице, вычитал, что она выпущена в 1961 году, что на ней обозначены буквы не украинской, а русской азбуки. Вполне возможно, сказал я, что со зрением у девочки все хорошо. Ведь пятилетний ребенок, который начал изучение языков с украинского, вряд ли может назвать русские «Э», «Ы», «Ъ» и тому подобное. Впрочем, не принимая во внимание мои доказательства, врач попросила меня покинуть кабинет. Мол, ей виднее, кому прописывать очки, а кому — нет.
Вот так и живем. По таблице образца 1961 года. А говорят: куда у человека глаза повернуты, туда и ум.
